Революция застала генерала Михаила Васильевича Алексеева на пике его карьеры: бывший ординарец знаменитого русского военачальника Скобелева стал правой рукой императора в военных делах. Будучи начальником Генштаба при столь неопытном Верховном, именно Алексеев руководил тогда всеми операциями на фронте. И серьезных возражений это ни у кого не вызывало: как профессионал, генерал пользовался авторитетом. Да и человеком был неконфликтным, простым, умел ладить со всеми. Тепло относился к своему начштаба и государь. И тем не менее некоторые до сих пор полагают, что именно Михаил Васильевич подтолкнул Николая II к отречению. Упреки монархистов преследовали генерала до конца жизни: не спасало даже то, что позже он стоял у истоков Белого движения – Добровольческая армия выросла из "Алексеевской организации".
Проблемы начались, когда жизнь (история) заставила генерала действовать на фронте политическом. Избежать этого было нельзя: должность и близость к царю втягивали его в политический водоворот. Для решения вопросов обеспечения фронта начштаба приходилось общаться и с оппозиционными организациями, помогавшими армии. Включая, например, Военно-промышленный комитет.
Правда, как вспоминал его глава Александр Гучков, хотя он действительно нередко направлял генералу Алексееву частным образом "свои горькие наблюдения и советы" по поводу плохой работы тыла, однако не просил и не ожидал от генерала каких-то ответов.
По мнению историка, профессора Оксфорда, Георгия Каткова, который подробно изучил события Февраля, "реакция Алексеева была проста: он старался получить для армии от общественных организаций все, что возможно, и при этом не подогревать их политических амбиций". Тем не менее и сегодня можно услышать обвинения генерала даже в недоносительстве на Гучкова. Как будто тот многократно не говорил все, о чем писал Алексееву, публично с думской трибуны.
Собственно, все обвинения в адрес генерала строятся на предположениях. Проверенная информация свидетельствует об обратном. Еще в 1916 году Алексеев предлагал Николаю II ряд профилактических мер, которые бы снизили риск революционных выступлений. Например, вывести из Петрограда как можно больше запасных полков – слишком легкая мишень для революционных агитаторов. Государь тогда эти предложения отверг.
Думаю, генерал комфортнее себя чувствовал под обстрелом, чем в политике. А в февральские дни променял бы свое тогдашнее положение на тяжелые бои под Плевной в молодости, где был ранен, или окопы русско-японской войны, в которой тоже участвовал.
Сбежал бы от политики и на германский фронт, однако революция не пустила. Хуже того, история так распределила роли, что он оказался в эпицентре бури.
К тому же если на генерала кто-то и влиял, то те же монархисты. Просто политически более гибкие – монархисты-конституционалисты. Все главные действующие лица, занятые в эпизоде отречения царя, – монархисты. Председатель Думы Родзянко, Гучков и Шульгин, приехавшие в Ставку за отречением, даже кадет Милюков. И для всех этих людей отказ Михаила Александровича вместо брата сесть на русский трон стал катастрофой.
Разумеется, и у генерала Алексеева многое в тогдашней ситуации вызывало протест: его, например, раздражало вмешательство императрицы и Распутина в военные дела. Что, однако, не делает его революционером. Максимум, на что осмеливался Алексеев, это отказываться от приглашений к царскому столу, когда Александра Федоровна находилась в Ставке.
Тот же Катков определяет позицию Алексеева как двойственную, но при этом категорически отказывается причислять его к заговорщикам.
Действительно, и характер не тот (это не Родзянко, Гучков или Милюков), и три месяца, предшествовавшие Февралю, генерал лечился в Крыму, где больше думал о собственных больных почках. А в Ставку вернулся лишь 17 февраля. Приехал бы чуть позже, вообще избежал неприятностей. Поэтому в мозаичной картине "Отречение" фигура Алексеева, хотя и находится рядом с императором, это лишь малый и отчасти случайный фрагмент.
Дискуссий в те февральские дни в Ставке было, понятно, много. Однако все споры базировались на очень противоречивой информации, что поступала из Петрограда. И на том и на другом конце телеграфного провода находились возбужденные событиями люди, которые многое путали, преувеличивали или, боясь не угодить, наоборот преуменьшали. И сам государь, и генерал Алексеев, и Ставка в целом оказались в искаженном, чуть ли не виртуальном поле, отсюда и не всегда адекватные решения.
Впрочем, и преувеличивать этот фактор не стоит, поскольку сама революция являлась реальностью, а это главное. Поэтому предположения, что все можно было исправить, не очень убеждают. На улицы Питера вышли сотни тысяч людей. И солдаты, примкнувшие к ним, не были ряжеными. И кабинет министров действительно перестал контролировать ситуацию.
На тот момент оставалось лишь два возможных и одновременно ненадежных варианта. Первый – направить в Петроград для подавления восстания верные режиму части с фронта. И второй – отречение и передача власти монархистам от оппозиции.
Однако первый вариант означал масштабное кровопролитие при полном отсутствии гарантий, что фронтовики в процессе столкновений с людьми не перейдут на сторону восставших. Такой вариант был вероятен, учитывая безмерную усталость от войны и тотальное разочарование во властных структурах. Второй вариант, как казалось, сохранял династию, однако тоже не гарантировал, что сможет обеспечить в стране порядок. Между этими вариантами, как между Сциллой и Харибдой, и метались тогда многие, включая генерала Алексеева.
То, что он выбрал второй путь – конституционной монархии, не означает предательства Николая II. Это решение означает лишь, что судьба России оказалась для него важнее. Кстати, после отречения Николай сохранил к Алексееву теплое отношение, а генерал никогда не называл императора "бывшим". А предвидеть Октябрь… Ни в одном уставе не сказано, что начштаба обязан быть Нострадамусом. Об Октябре не думала на тот момент даже большевистская партия, а Ленин еще смаковал швейцарский сыр.
Накануне отречения Алексеев пишет царю: "Требовать от армии, чтобы она спокойно сражалась, когда в тылу идет революция, невозможно. Подавление беспорядков силою при нынешних условиях опасно и приведет Россию и армию к гибели. Пока Государственная дума старается водворить возможный порядок, но если от Вашего Императорского Величества не последует акта, способствующего общему успокоению, власть завтра же перейдет в руки крайних элементов".
Этими же аргументами он руководствовался, посылая известную телеграмму командующим фронтами с вопросом об их отношении к отречению государя. Ряд исследователей отмечают, что телеграмма составлена так, что другого варианта, кроме согласия на отречение, она и не предусматривала. Это неверно. Телеграмма действительно отражала вполне определенную точку зрения. Но не запрещала командующим высказаться против и предложить какое-то альтернативное решение. Не предложили. Никто. Потому что другого выхода у власти просто не было.
Дальнейшую судьбу генерала можно изложить в несколько строк. Сначала был Верховным главнокомандующим, безнадежно сражаясь не столько с немцами, сколько с солдатскими комитетами. После Октября бежал на юг. Умер от воспаления легких в 1918 году.
Одно из последних воспоминаний об Алексееве: "Маленький старичок с курносым носиком и добрыми, умными и печальными глазами, в стареньком засаленном кителе".
"Добрые, умные и печальные" глаза. Возможно, старик вспоминал Плевну. Молодость, былую силу, а главное — кристальную ясность той поры: вот государь, вот Скобелев, рядом в окопе свои, там чужие…
