Россия помнит то, что Запад предпочел забыть

Наш генетический код соткан не только из побед и преодолений, но и из памяти о страданиях, мучениях, смертях. Это не делает нас хранителями воспоминаний, которые свойственны исключительно жертвам, но это дает нам возможность примерить на себя испытания предков, прочувствовав боль и ужас, превозмочь страх и тем самым отработать, как принято сегодня говорить, травму.

Это наши уроки в день, когда ровно 80 лет назад блокада города на Неве была окончательно снята. Сделали это участники Ленинградско-Новгородской операции и сами ленинградцы.

Ленинградцев (всех) хотели уничтожить те, кого выставил против нас вермахт. Это были не только собственные подразделения германского государства, но и контингент из союзных гитлеровцам стран. Город и его жителей убивали финны, итальянцы, испанцы, норвежцы.

Не стоит закатывать глаза и истерически повторять "вы все врете", поскольку сражение за захват "окна в Европу" вели с нами те, кто мечтал и поквитаться, и взять реванш, и погреть руки на наших страданиях.

Мы тогда все им простили. И не только простили, а норвежцам вообще помогли освободиться от гитлеровской оккупации, положив во фьордах, окружающих Киркенес, которые брала наша десантура, тысячи морпехов.

Это история и факты, из которых она состоит, и стесняться нам тут совершенно нечего.

Мы тогда им не просто все простили, мы постарались сделать так, что прежнее — от политики до военной агрессии — не омрачало бы сотрудничества и добрососедства, которые нам были важны. Ведь последнее (и тогда, и сегодня), что мы, русские, хотели и хотим, — это воевать. Мы слишком хорошо знаем, что за всем этим стоит, и мы в курсе цены, которую пришлось и приходиться платить. Сегодня.

Ленинград, который стоял и не сдавался 871 день и столько же ночей, оплатил свою стойкость миллионом, если не больше, жизней. Свыше половины погибших — это те, кто умер от голода. Голода, ставшего оружием массового убийства. Его использовала самая "культурная нация Европы", чтобы проучить русских, заставив нас встать на колени. И капитулировать.

Ну если гитлеровский сапог лизали подданные бельгийской короны и монархии Нидерландов, граждане Французской Республики и так далее, то почему сиволапые русские в куда как более тяжелой ситуации должны были оказать сопротивление?

Причин сомневаться у тогдашних европейцев в том, что Ленинград они поставят на колени, в общем, практически не было. За сдачу города, несмотря на развернутую пропаганду, не полагались ни бочка варенья, ни корзина печенья, ни баварское. Сама принадлежность к русской нации, сама славянскость были смертным приговором.

На что тогда нас обрекли, видно из сухих строчек дневниковых записей 12-летней Тани Савичевой, начертившей карандашом из последних сил: "Савичевы умерли. Умерли все". Участь ленинградцев была определена этими четырьмя словами.

Сопротивление же предначертанному — в надписи на камнях набережной Фонтанки: "Здесь из ледяной проруби брали воду жители блокадного Ленинграда". Потому что вода была нужна, чтобы мыться, чтобы готовить еду — да, из собранных на огородах овощей, варить суп из остатков столярного клея и даже из крыс, — вода была нужна, чтобы оставаться людьми, хотя нас мечтали превратить в животных.

Не получилось. Не удалось. В блокадном городе работали заводы, фабрики, пекарни, библиотеки. В блокадном городе давали классические концерты, и, как бы "культурная нация" над нами ни издевалась, — музыка Бетховена и Баха звучала под сводами филармонии наравне с музыкой Шостаковича и Чайковского. Мы, как хранители европейских традиций, не могли отменить чужую культуру, чтобы свести с кем-то мелкие счеты.

Мы тогда жили не только адом голодных мук и бытовых испытаний, не только земными проблемами, но и надеждой. В Ленинграде во время всей блокады — 871 день и столько же ночей — женщины рожали детей. Уровень рождаемости, если использовать канцелярит, в 1943-м году превысил довоенный. Женщин, как и мужчин, поскольку для родительства нужны двое, не останавливало ничего. Ни кошмар артобстрелов, ни всякое отсутствие бытовых удобств, ни даже (в той ситуации вполне объяснимые) опасения грядущих дней. Не всем младенцам повезло выжить, но те мамочки, что потеряли своих малышей, становились кормилицами тех, кто крепко держался крошечными ручками за жизнь и за этот свет.

Прорыв блокады — это не только победа света над тьмой, не только радость освобождения от ужаса. Это еще торжество добра и — как его высшего проявления — нашей любви над ненавистью к нам наших врагов.

Мы сумели это чувство сохранить, пронеся через восемь десятилетий. Мы помним о страданиях и смертях сотен тысяч человек, но мы согреты и тем мужеством, и самопожертвованием, примером которых нам стали Ленинград и его жители.

Мы и дальше будем стараться быть достойными памяти погибших, но мы также благодарны за уроки доброты и любви, которые мы помним. И будем помнить всегда.