Ксения Мишонова: педофилы не должны иметь права избираться

О том, как работают в Подмосковье семейные центры, почему современная система образования неэффективна, как отличить настоящий волонтерский фонд от мошенников, и с какими проблемами в сфере детства еще предстоит работать региону, рассказала в интервью РИА Новости детский омбудсмен по Московской области Ксения Мишонова. Беседовала Елизавета Крыпаева.

– Ксения Владимировна, в последнем обращении губернатор Андрей Воробьев подчеркнул, что в Московской области нет детдомов. Вместо них функционируют семейные центры, которые помогают найти семью около 1500 оставшимся без попечения детям в год. Такие центры – действительно эффективное решение проблемы, или же на самом деле их функционирование не ушло от старой системы?

– Мы полностью переделали старую систему. Детских домов как социального учреждения для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, у нас действительно теперь нет. Перед нами стояла задача, над которой мы думали не один год: как сделать так, чтобы эта категория детей была в одних руках – и в административном плане, и в законодательном, и в плане учреждений, которые занимались бы их судьбой, независимо от их статуса.

Раньше система выглядела следующим образом. Дома ребенка для маленьких детишек-сирот от 0 до 4 лет находились в ведении Минздрава, детские дома для детей-сирот и оставшихся без попечения родителей – в ведении Минобра, социально-реабилитационные центры для детей, попавших в трудную жизненную ситуацию, – в ведении Минсоца. Сюда в основном попадали "родительские" дети, которые иногда по разным причинам тоже получали статус ребенка, оставшегося без попечения, и переводились в детские дома. Теперь у нас единые семейные центры, где занимаются всеми детьми вне зависимости от их жизненной ситуации, статуса и возраста. Завершающим этапом реформы станет преобразование домов ребенка в реабилитационные центры для детей-инвалидов от 0 до 18. Малыши, которые раньше попадали сюда, будут также переведены в семейные центры.

Эта реформа стала возможной благодаря тому, что все органы системы профилактики нацелены на сохранение для ребенка кровной семьи, если это возможно, а если невозможно – на поиск приемных родителей или ресурсной семьи, чтобы он как можно меньшее время пробыл в семейном центре и попал в новую семью. Ведь какими бы прекрасным ни были бы наши семейные центры, это все равно государственное, казенное учреждение. А ребенку нужен дом, нужна семья.

Было много сомнений и вопросов, как это все будет работать. Мы долго прорабатывали реформу на разных уровнях. Но теперь появился единый подход, единая система управления. Это очень важно, особенно, когда случается какое-то ЧП с ребенком: понятно, кто за него отвечает, кто окажет помощь, кто будет заниматься его дальнейшим жизнеустройством и так далее – все в руках министерства социального развития.

Конечно, та работа, которую проделало правительство Московской области во главе с губернатором Андреем Юрьевичем Воробьевым, бесценна и может служить примером для других регионов, которые только в начале этого большого пути.

– После реформирования что-то изменилось для опекунов, стало ли проще проходить процедуру усыновления/удочерения?

– Нет, у нас все остается в рамках закона. Есть какие-то региональные нюансы, конечно, но только исключительно в интересах детей. Например, у нас на территории обязательно прохождение психологического теста для приемных родителей. Он действует не везде, это не федеральная, а наша, региональная, норма. Таким образом мы снижаем риски появления, будем так говорить, каких-либо неприятностей в потенциальной приемной семье: проявления агрессии и еще каких-нибудь таких неприемлемых для ребенка вещей. Так мы страхуем и детей, и родителей тоже, потому что иногда родители сами не знают про себя то, что выявляет про них тест. Недаром приемные семьи называют ресурсными. Это говорит о том, что у семьи, у любого человека, у мамы, папы, у женщины, мужчины должен быть свой ресурс – психологический, физический, материальный и так далее, – чтобы принять ребенка в семью. Это большая работа. У нас родные родители со своими детьми иногда не могут справиться. А что говорить о приемных детях? Далеко не всегда мы можем понять, что проявится в ребенке, что в нем заложено на генетическом уровне. Проработать все его страхи, все его комплексы, все его психологические травмы – на это нужны дополнительные силы. Не у всех они есть.

Поясню на примере детей-сирот из ДНР и ЛНР. Уполномоченная при президенте РФ Мария Львова-Белова вышла с предложением определять их в семьи, поскольку сейчас неизвестно, когда они смогут вернуться на Родину. У нас сегодня невероятное количество желающих принять этих детей на воспитание – и простые люди, и приемные семьи, и кандидаты, которые уже прошли школу приемных родителей. Но мы прекрасно понимаем, что это не просто дети. Это дети, которые выросли на войне, пережили потерю, у многих родители погибли на их глазах. Это тяжелейшие психологические травмы, которые могут проявиться не сразу. Этим детям нужно чуть больше, чем просто наши эмоции и желание помочь. Им нужен опытный приемный родитель, который будет понимать эти нюансы, принимать и отогревать ребенка. Поэтому мы благодарим всех желающих за порыв, но органы опеки отдают предпочтение родителям с опытом.

– В Московской области функционирует бэби-бокс. Сколько детей спасает учреждение ежегодно? И насколько сократилось количество происшествий с выброшенными младенцами?

– Бэби-бокс за последние восемь лет, которые он существует в Московской области, спас 55 детей. Это почти два первых класса. В прошлом году у нас оставили двух детей, в 2020-м было пять детей. Большинство детей сейчас усыновлены, троих удалось вернуть в родные семьи и к родственникам.

Бэби-бокс появился в Люберцах после нескольких случаев обнаружения трупов младенцев. Этого от нас потребовала криминальная обстановка этого района. С тех пор там не было ни одного такого происшествия.

Что касается случаев оставления детей, они приблизительно каждый год одинаковы. К сожалению, это до сих пор не попадает в отдельную статистику, в МВД – общая. Но мы сами ведем мониторинг публикаций в СМИ. За 2019-2021 годы мы установили около 50 случаев оставления младенцев, найденных на свалках, у мусорок, в лесополосе. Двенадцать из этих детей были обнаружены у нас в Подмосковье, большинство из них, к сожалению, погибли.

Бэби-боксы – это окно жизни, способное спасти жизнь человека, оно должно быть. Другое дело, что оно должно быть стандартизировано. Потому что сейчас бэби-боксы вне федерального закона. Сначала одни люди сказали: "Давайте откроем бэби-боксы", поддаваясь риторике ЕС. Потом риторика ЕС изменилась, и они выпустили свою конвенцию о бэби-боксах, признали это незаконным, и теперь периодически мы слышим нападки в свой адрес, причем от тех же людей, которые их когда-то открывали.

Во многих странах мира существуют бэби-боксы. Я смотрела статистику: в одной только Чехии установлено порядка 30 бэби-боксов, в Японии, в Америке, везде есть шанс спасти ребенка. Бэби-бокс нужен женщинам, находящимся в отчаянии, которые рожали не в роддомах, поэтому и оставить ребенка там не могли, но и на его убийство они не способны. Ведь в женских колониях у нас сидит много женщин за убийство новорожденных. По данным Судебного департамента при Верховном суде Российской Федерации, только в 2020 году по этой статье (ст. 106 УК РФ Убийство матерью новорожденного ребенка – ред.) были осуждены 29 женщин. Но этих малышей бэби-боксы и не спасли бы, к сожалению, не та категория женщин. Они нужны как раз тем, кто на такое не способен, но готов оставить с надеждой, что он выживет, его кто-то найдет. Те, кто оставляют своих детей в подъездах, у мусорных баков, даже в лесополосе, понимают, что там гуляют люди с собаками и могут заметить его.

Сейчас в России 16 бэби-боксов (было 19) в восьми субъектах, которые спасли более 100 детей – это очень много. Каждая детская жизнь бесценна для нас.

– В Госдуме рассматривается законопроект о полном запрете суррогатного материнства. Стоит ли полностью запрещать или лучше ограничить законодательно только в некоторых сферах? Ведется ли в Московской области учет детей, рожденных таким способом?

– У нас уже вышел закон, как раз по нашей инициативе, что надо запретить суррогатное материнство для иностранцев, введен запрет для однополых пар. У нас по закону прибегнуть к суррогатному материнству могут только люди, состоящие несколько лет в браке, у которых есть соответствующие диагнозы, не позволяющие им иметь детей. С учетом нашей демографической ситуации, нельзя лишать таких людей возможности создать полноценную семью и родить кровного ребенка.

Кроме того, выступаю за то, чтобы суррогатное материнство ушло из коммерческого сектора. И эту услугу предоставляли исключительно в государственных клиниках. Мы даже не знаем, сколько у нас суррогатных детей, где они, и что с ними, потому что это исключительно прерогатива коммерческих клиник, которые не отчитываются перед государством, не обязаны. Есть какая-то европейская ассоциация суррогатного материнства, которая в прошлом году говорила, что в России порядка 23 тысяч детей ежегодно рождаются с помощью суррогатного материнства. Это очень много. А где эти дети? Мы не знаем их судьбу. А судьба, может быть, совершенно криминальная. И для нас важно знать, как складывается их дальнейшая жизнь. По предположительным данным, суррогатным материнством в России больше пользовались иностранцы до некоторого времени (до пандемии), а не наши граждане.

Нужно совершенствовать законодательство в части суррогатного материнства. Потому что сейчас родители, которые по договору оплачивают услуги суррогатной матери, часто сталкиваются с тем, что по каким-то причинам мать не хочет отдавать ребёнка после родов. Или, наоборот, родители не забирают малыша, если что-то пошло не так и он родился с какими-то патологиями, получил родовую травму. Все это требует законодательного урегулирования. Но запрещать суррогатное материнство нельзя, иначе рынок просто уйдет в тень, и мы все также не будем знать судьбу этих детей.

Я уверена, что у нас многие женщины согласились бы участвовать на добровольной основе. Но при этом они бы получали какие-то льготы, пособия, медицинскую помощь.

Не все могут усыновить и взять приемных детей. И очень многим все-таки хочется посмотреть в глаза своему ребенку и увидеть, как он будет на них похож. И этот шанс надо оставить для тех, кто готов на такой репродуктивный метод.

– В стране регулярно волонтеры и различные фонды собирают пожертвования на лечение детей. При этом также находятся и мошенники, которые пользуются ситуацией. Как в таких случаях определить настоящего волонтера или фонд от мошенников?

– Добросовестных фондов не так много – они большие и крупные, они абсолютно прозрачные. У них есть сайты, где они пишут и отчитываются за каждый потраченный рубль, но их немного. Все приличные, будем там говорить, фонды с прозрачной деятельностью приняли хартию, по которой они не собирают средства ни на улицах, ни на бульварах, ни в электричках, ни в транспорте, не собирают деньги на личные счета. Если вы видите личный счет, личную карточку якобы учредителя фонда или еще что-либо – это мошенническая схема. Я в какой-то момент просто перестала пересылать деньги, когда пишут: "У меня заболел ребенок, пришлите, помогите". Я не верю, эти деньги неподконтрольны. У родителей тоже есть соблазн потратить эти деньги не по назначению. И эти случаи растут в геометрической прогрессии.

Сейчас появилось очень много фондов, которые занимаются СМА (Спинальная мышечная атрофия – ред.), которые собирают большие деньги и даже не имеют банковского счета. Вас должно это насторожить, потому что детей с редкими, орфанными заболеваниями, с СМА в том числе, у нас сопровождает фонд "Круг добра". Каждый ребенок получает лечение согласно заключению консилиума врачей о том, насколько эффективным будет то или иное лечение. Более того, если вам говорят, что консилиум по той или иной причине не одобрил введение препарата, а родители и фонды все равно собирают деньги, – не факт, что ребенок получит этот дорогостоящий укол, потому что кроме нашего консилиума есть консилиум компаний, которые производят этот укол и эти дорогие лекарства. И не всегда они соглашаются на поставку, опять-таки, в интересах жизни и здоровья ребенка. При этом деньги, которые вы собрали, уходят в неизвестном направлении. У этого укола есть ограничения, есть испытания, которые демонстрируют, какого эффекта можно ожидать с учетом состояния ребенка, его возраста и даже веса. И не всегда он положительный.

– Недавно Госдума приняла изменения в закон о наказании за педофилию. Теперь рецидивистов будут лишать свободы на пожизненный срок. В своем телеграм-канале вы также отмечали, что введение химической кастрации для педофилов бессмысленно, так как ситуации это не изменит, почему?

– Понимаете, педофилия – это же извращение. Это отклонение в психике. И педофилия не лечится химической кастрацией. За рубежом уже пробовали так лечить – это не эффективно. Педофилия – она в голове, это не ниже пояса. Педофил найдет возможность удовлетворить свои извращенные фантазии другим способом. И это доказанный факт.

Мы выступаем за ужесточение. Я честно не понимаю, почему у нас сейчас приняли закон о пожизненном наказании после рецидива, или когда потерпевших детей два и более – зачем нам отдавать двоих в жертву? Рецидив случается в 99%. Я за то, чтобы после первого же случая педофилии оставлять их (педофилов – ред.) на пожизненное. Я за то, чтобы у этих преступлений не было срока давности. Я за то, чтобы эта судимость не погашалась. И чтобы человек имел максимальное ограничение в своей социальной жизни.

Я считаю, что эти люди не должны иметь права избираться никуда. Такой факт в биографии должен стать черной меткой. Вы хотели реестр педофилов? Сделайте этот реестр, чтобы они не могли ни избираться, ни занимать высокие должности и, желательно, низкие тоже, особенно те, которые имеют отношение к детям. Они должны понимать, что, совершив это однажды, даже отбыв наказание, они не найдут нигде нормальную работу, если только в местах не столь отдаленных. У них не должно быть никаких прав.

– За последние несколько лет участились инциденты, когда школьники проносят в учебные заведения самодельные бомбы или даже оружие. Некоторые звонят на "горячие линии" с сообщениями о заложенных бомбах. Стоит ли вводить какие-либо дополнительные профилактические меры, чтобы сократить такие происшествия?

– Вопрос про детский терроризм и экстремизм – это тоже вопрос про то, что они (дети – ред.) предоставлены сами себе. Про то, что мы не можем заполнить вакуум у них внутри своим вниманием, бесплатными секциями, кружками по их интересам. Мы не знаем, что детям интересно на самом деле. Нам проще дать им гаджеты, а там найдется тот, кто заполнит эту пустоту. Вопрос только: чем?

Остается и проблема буллинга в школе, плюс проблема во взаимоотношениях с родителями. И этим, по большому счету, некому и некогда заниматься. Вся система образования сейчас настроена не на это. Один психолог на всю школу не может справиться с этой проблемой. Я считаю, что он просто для галочки. Он ничего не может сделать, особенно с учетом, что дети не доверяют взрослым, особенно в системе образования. Прошло время, когда можно было прийти и поделиться с классным руководителем. У классного руководителя задачи другие, не авторитет в глазах ребенка, а хорошие показатели, рейтинги, ЕГЭ, ОГЭ, проверочные и так далее. Мы просто должны констатировать этот факт. В школах нет ничего про воспитание наших детей, никому не интересно, что с ними происходит. А ведь большинство детей, которые проявляют агрессию или проявляли агрессию – будь то стрелки, взрыватели или те, кто просто угрозы делал, те, кто бомбы собирал и их "взяли" на этой стадии, или только сидел в экстремистских форумах, прошли либо тяжелый развод родителей, либо неустройство в школе, непонимание среди сверстников. Но эти все проблемы никому не интересны. Ребенок перестает учиться, перестает ходить в школу вовремя, не спит по ночам (значит, сидит на каких-то сайтах), родители чем-то заняты… Школа только фиксирует отсутствие успеваемости, опоздания в дневнике и ничего не пытается выяснить в лучшем случае, в худшем – пытается избавиться от неудобного ребенка. Все. Мое мнение: надо менять всю систему. По моему опыту, когда я разбираю каждый случай досконально, выясняется, что такие дети чувствуют безысходность, они не видят своего будущего.

Вот последний случай у нас – мальчик порезал мальчика (в феврале этого года в Мытищах – ред.). Но все видели, что он нож носит с сентября месяца. Все видели, что есть конфликт. Что он буллил маленького мальчика, задевал его, задирал. Все это видели, но никто ничего не предпринял. За маленького мальчика заступился другой парень. И при проявлении агрессии у меня первый вопрос: а что в семье? Почему носит нож, почему его учат обращаться с холодным оружием в 12 лет? И почему он бил этим ножом со знанием того, как убить человека наверняка? К счастью, ему не хватило сил, чтобы добраться до той артерии, чтобы удар был смертельным. Только поэтому парень остался жив. И на мои вопросы ни психолог школы, ни классный руководитель ничего не ответили. При этом дети говорят, что все знают: и о том, что буллил, и о том, что травил другого ребенка. Никто не заступился, кроме мальчика, который в итоге и пострадал.

Мое мнение – надо разворачиваться в сторону детей. Надо отказываться от западных стандартов образования, надо выходить из всех западных систем, надо заканчивать заигрывать с рейтингами PISA и другими. Особенно в сегодняшней геополитической обстановке, когда нас отовсюду вычеркнули. Мы не можем ориентироваться на страны, проявившие к нам не то, что не дружественность, а враждебность. И это точно повод задуматься над тем, чему мы учим своих детей. Каким мы хотим, чтобы у наших детей было будущее.

– В 2020 году вы предложили ввести в рейтинг эффективности работы муниципалитетов происшествия с детьми, сейчас этот показатель называется "Безопасное детство". Удалось ли благодаря этому сократить количество детских происшествий? И какие пункты учитываются в показателе "Безопасное детство"? Стоит ли что-то еще добавить?

– Да, действительно, главы теперь погружены в эту работу, в эту статистику, знают, что у них на территории происходит с детьми. Раньше эту статистику вели только я и комиссия по делам несовершеннолетних при губернаторе Московской области. Теперь мы сводим все эти данные с нашими оперативными службами и нашими ведомствами. Пока только по пяти основным показателям: ДТП (в том числе происшествия с велосипедами, самокатами и другим детским транспортом), ж/д-травмы, утопления на водоемах, выпадение из окон, пожары и газ.

Я хотела бы в следующем году, частично хотя бы, включить в этот показатель детские суициды. Хочется, чтобы местные управления образования, школы, администрации активнее занимались профилактической работой в этом направлении. Потому что меня волнует рост количества суицидов среди возрастной категории 10-14. Если раньше с этой бедой мы сталкивались в основном в возрастной категории 16-18, редко 15 лет, то сейчас суициды сильно "помолодели". Их не стало больше в расчете на 100 тысяч детского населения, потому что ежегодно детей становится больше, но в абсолютном выражении статистика ухудшилась.

– Изменились ли в связи с этим причины для детских суицидов или остались прежние?

– Незначительно. Несчастная любовь, буллинг, трудности в школе и прессинг родителей по поводу учебы, проблемы в семье, увлечение аниме... Мы очень этим озабочены. У нас создана рабочая группа по суицидам. Мы собираемся каждый месяц, анализируем, стараемся работать на профилактику, в первую очередь, с родителями. Но значение информационной среды велико.

В прошлом году соцсети облетел флешмоб: выпей 30 таблеток но-шпы или парацетамола и посмотри, что будет. И они (дети – ред.) выпивали и даже не задумывались, чем это грозит. И это было запущено, кстати, с украинских дата-центров, это уже установлено. В основном, суицидальные группы у нас шли из Украины, из Польши, из-за рубежа, и, понятно, были направлены на уничтожение наших детей. Адская машина работала загодя, за несколько лет до всего, что сейчас мы переживаем. Наши дети остаются уязвимыми, безусловно. Для нас важно внимание родителей к этой проблеме.