Европа боится денацификации

Европа, континентальная и островная, столкнувшись с обострением конфликта между Россией и Украиной, прогнозируемо заняла ту позицию, которую она занимала всегда.

И во время финской кампании, которую вел СССР, и во время Великой Отечественной войны.

Европа, если говорить не о политиках, которых должности обязывают как к действиям, так и к заявлениям, всегда предпочитала выжидать, чтобы затем присоединиться к победителям.

Лозунги и мелодекламации в данном случае не стоят ничего, важны действия, а вот чтобы понять, почему с последним туго, если не сказать больше, все-таки, несмотря на очевидное желание не вспоминать при слове "денацификация" про Вторую мировую войну, тут потребуется экскурс в мрачные — без кавычек — времена нацистской оккупации.

Вероятно, придется вспомнить, что континент пал к ногам гитлеровцев менее чем за шесть недель, что королевства и республики не сопротивлялись вермахту в принципе, что в момент, когда капитуляции подписывали, никакой народной войны организовано не было.

Сопротивление стало Сопротивлением — и об этом тоже нужно сегодня и вспомнить, и еще раз сказать — в очень значительной степени благодаря зарубежной деятельности советской разведки, с одной стороны, и работе коммунистов — с другой.

В партизаны европейские обыватели не уходили, саботажем не занимались, прокламаций по ночам не расклеивали. Все это пришло совсем после, примерно через год. В момент, когда для нас началась Великая Отечественная война.

Как и не было тотального внутреннего сопротивления германскому фашизму.

Для тех, кто до сих пор не вполне уверен, что Европа приняла Гитлера и приняла его политику в том, что касалось и истребления евреев, и расовой теории, достаточно просмотреть, например, дневники генерал-полковника вермахта Франца Гальдера, где он описывает, как и его лично, и войска, которыми он командовал, принимали в Бельгии и Франции.

В записях, которые по-солдатски лаконичны, герр Гальдер упоминает и тот прием, который ему оказывали в придорожных трактирах их владельцы, и то, как реагировали на приход гитлеровской армии горожане.

Принимали радушно, на столы выставляли вкусную еду и хорошее вино — если суммировать сухие строки дневниковых записей.

Война? Какая война?

Предположим, что строки, написанные рукой Гальдера, — лишь одно свидетельство. И оно не может быть, по мнению тех, кто сегодня решил занять позицию "объективных наблюдателей и аналитиков", обобщено, и детали из дневника одного из высших генералов гитлеровской армии не могут характеризовать европейское общество в целом.

Тогда как быть с другими свидетельствами?

Как быть со словами тех, кто, к примеру, работал портье в лионском отеле "Терминус", где в тот момент располагалась штаб-квартира гестапо и в котором были оборудованы камеры пыток?

«

"Барбье давал нам щедрые чаевые и был очень вежливым человеком", — говорит француз средних лет, а интервью у него берут сразу после суда, на котором Клауса Барбье признали виновным в преступлениях против человечности.

Не стоит думать, что нацисты в период всех лет оккупации Европы как-то старались скрывать то, что они творили.

Отнюдь.

Облавы в отношении "недочеловеков" проходили при свете дня, на оживленных улицах или в домах, где, помимо евреев-французов, жили и французы-неевреи. Но случаи, когда те помогали своим соседям спрятаться или просто их спасали, были, увы, единичными.

Да, за такое полагалась плаха, виселица или расстрел, но тем не менее идеи об общечеловеческих ценностях в тот момент как-то не находили дорогу и не имели повсеместного значения.

Разумеется, были и другие. И люди, и поступки, но в данном случае речь идет об общем векторе настроений европейских наций.

Могло быть даже так: расстрелы заложников происходили на одной стороне улицы, а на другой магазины работали и очередь в мясную лавку не редела.

Настроения радикально не изменились, даже когда в войну вступил СССР.

В нападении 22 июня 1941 года тогда участвовал европейский интернационал, а не только солдаты германского вермахта, и об этом тоже нужно сегодня знать.

Когда русские перемололи свыше 75 процентов личного состава нацистских дивизий, закрыв таким образом собою очень много европейцев, прямо или косвенно сохранив им жизни, сохранив все эти памятники, которые до сих пор приводят в восхищение, остановив печи крематориев лагерей смерти — и все это ценой миллионов жизней граждан СССР, и военных, и гражданских, — нам сказали возвращаться откуда пришли, практически мгновенно начав против нас холодную войну.

Конечно, в тогдашних заявлениях и декларациях говорили про "сталинский режим", "коммунистическую идеологию и диктатуру", но конечной целью были не политики и не политика, конечной целью были люди. Советские люди.

И об этом тоже нужно сегодня помнить.

А вот что нужно знать.

Денацификация в той же Европе была, пусть и с колоссальным трудом, на который потребовалось много десятилетий, проведена лишь в Германии. И лишь потому, что эта страна потерпела сокрушительное поражение.

В странах же, которые германские нацисты оккупировали, где-то сохранив госинституты, а где-то сузив их прерогативы, но во всех случаях полностью подчинив рейху, настоящей денацификации не было, поскольку тогда бы пришлось отдавать под суд, а потом и сажать в тюрьмы практически весь госаппарат.

Поэтому была предложена или придумана схема, согласно которой весь период оккупации как бы "обнулялся", и все, что в период действия законов рейха на территории европейских стран происходило или было совершено, переставало иметь значение. Поэтому никаким юридическим или моральным оценкам не подлежало.

Да, кого-то отдали под трибунал. И даже осудили, приговорив к смертной казни. И кого-то действительно казнили.

Но даже если речь идет о десятках и сотнях коллаборационистов, на нацистов работали и с нацистами сотрудничали миллионы и десятки миллионов.

В этом ракурсе, конечно, подвиг тех, кто ушел в Сопротивление, кто был схвачен, кто был замучен, убит или отправлен в лагерь смерти, выглядит как приговор моральный тем, кто служил нацистам прямо на рабочем месте.

Денацификации не подверглось как общество, так и его институты. Ни, например, французский желдор, руководство которого исправно предоставляло транспорт для перевозки евреев и антифашистов в лагеря смерти, персонал же не отказывался выполнять подобные распоряжения. И в многотысячном коллективе французских железнодорожников нашелся лишь один машинист, который отказался везти состав в Освенцим. Один. Из тысяч. Оказался. Человеком.

Вторая мировая война в Европе была очень быстро забыта, и наличие памятников, празднование годовщин высадки союзников в Нормандии, как и обихоженные ветераны, не могут и не должны вводить в заблуждение.

Война была забыта политически, поскольку сразу после ее окончания был взят курс на объединение континента, прежде всего экономическое.

А в этом экономическом объединении важная роль отводилась тогдашней ФРГ. И уже ее власти не хотели, чтобы им постоянно напоминали о прошлом.

Не хотели до такой степени, что в ноябре 1962 года, за два месяца до торжественной церемонии подписания Елисейского договора между Францией и ФРГ, по директиве, отданной лично де Голлем, из тюрьмы был освобожден обергруппенфюрер СС Карл Оберг, шеф французского гестапо.

Говорят, де Голль так упредил возможные просьбы тогдашнего федерального канцлера Аденауэра.

Обергруппенфюрер Карл Оберг был тем человеком, кто отдавал приказы начальнику лионского гестапо Клаусу Барбье, чтобы тот добился от ближайшего соратника де Голля Жана Мулена по кличке Макс выдачи своих товарищей и всей структуры Сопротивления (Мулен координировал создание ячеек Резистанса по приказу де Голля).

Моральный аспект был затерт и сделан в общественном сознании невидимым, поскольку речь шла о, как тогда говорили, геополитике и о "новых путях развития континента после войны", континента, решившего стать "колыбелью мира и благополучия".

Собственно, История рано или поздно все равно решила заставить платить по старым счетам. Вне зависимости от построенного "мира" и достигнутого "благополучия".

Сегодня это ясно как никогда.

Как ясно и то, что, говоря сейчас о "денацификации" с налетом недоумения и раздражения в адрес России, европейские политики не могут осознать простое обстоятельство, что там, где они избираются и управляют, никакой денацификации — настоящей, глубокой, всесторонней — так проведено и не было.