Ираклий Георгиевич Церетели был вторым (наряду с Николаем Чхеидзе) известным грузином, сыгравшим важную роль в событиях между Февралем и Октябрем 1917 года. В советский период о нем помнили лишь из-за пикировки с Лениным, когда на его слова, что в России нет политической партии, которая была бы готова взять власть в свои руки, Ильич произнес, ставшую знаменитой фразу: "Есть такая партия!". Ответ Церетели на эту реплику приводили редко. Вот он: власть должна быть сильной, "чтобы противостоять тем, кто решается на эксперименты, опасные для судеб революции".
На самом деле Ираклий Георгиевич заслужил свое место в отечественной истории не только из-за этого спора на первом Всероссийском съезде Советов. Более того, этот эпизод для Церетели, скорее, не характерен. Спорили между собой в ту пору все, спорил и он, однако запомнился этот видный меньшевик не как полемист, а, наоборот, как политик, умевший находить общий язык с другими политическими силами.
Как писал о Церетели Павел Милюков, это был "специалист по междупартийной технике, неистощимый изобретатель словесных формул, выводивших его героя и его партию из самых невозможных положений".
Милюковская ирония в адрес своего идейного противника очевидна, но на главное он указал верно – Церетели действительно очень часто находил нужные для компромисса слова. А без компромисса Февральская революция скончалась бы, едва начавшись. И без участия большевиков.
Вспоминают его и как отличного организатора. Николай Чхеидзе Петросовет возглавлял, а Ираклий Церетели внес в его работу порядок и дисциплину. И тут сказался его талант договариваться. Многие отмечали харизму грузина, его личное благородство и обаяние. Не только голова, но и сам склад личности делали его редким исключением в довольно агрессивной революционной шеренге различных партийных дельцов.
В отличие от них Церетели в крайности не впадал. Когда после прибытия Ленина в пломбированном вагоне, того начали называть германским агентом, Ираклий Георгиевич встал на защиту своего главного политического противника.
Именно он вместе с Чхеидзе ночью, когда газеты были готовы взорваться сообщениями о связях Ленина с Берлином, уговаривал издания не публиковать эту скандальную версию. И уговорил. А как было удобно поучаствовать в общем хоре и назвать Ленина шпионом.
Откуда и что в человеке берется, понятно далеко не всегда, но в данном случае можно, пожалуй, предположить, что свое благородство Церетели унаследовал от предков. Все-таки Ираклий Георгиевич из известной в Имеретии княжеской фамилии, отец – известный грузинский писатель, мать – сестра грузинского либерального просветителя Нико Николадзе. Так что, скорее всего, сказалось воспитание.
Родился Церетели в 1881 году, а ровно через двадцать лет поезд уже увозил вчерашнего студента Московского университета за участие в студенческих волнениях в сибирскую ссылку. В 1904 году он попытался доучиться юриспруденции в Берлине, куда пришлось бежать от нового ареста. Но опять не смог: революция 1905 года позвала в Россию. Поэтому получил свой диплом Сорбонны, лишь уже окончательно эмигрировав после всех треволнений 1917 года.
Но прежде были марксистские университеты. Как и Чхеидзе, Ираклий Церетели сначала видный член РСДРП, а после раскола – меньшевик. Как и Чхеидзе, был депутатом Думы второго созыва, где стал председателем социал-демократической фракции. А после разгона Думы снова осужден на пять лет каторги, замененной по состоянию здоровья (как и многие, уже побывавшие в заключении, болел туберкулезом) пребыванием в Александровской центральной каторжной тюрьме в Иркутской губернии.
Как только Февраль освободил Церетели, он тут же в Иркутске склоняет на сторону революции местный гарнизон и участвует в создании городского Совета.
А когда добрался до эпицентра событий, сразу же стал членом исполкома Петросовета. В мае 1917 года при формировании первого коалиционного правительства с участием социалистов вошел в состав кабинета как министр почт и телеграфов. Не самый видный пост, но Церетели согласился, как пишет Милюков, "пожертвовав собой".
Действительно, учитывая то влияние и вес, что имел к тому моменту Ираклий Георгиевич, он мог потребовать для себя более важный портфель либо отказаться. Однако не отказался, объяснив свое решение так: "В ходе развития революции выяснилось, что буржуазия оказалась не в состоянии выделить из своей среды власть, которая была бы достаточно сильна и смела, чтобы и расширять, и укреплять дело революции… Власть фактически ушла, и перед нами стал выбор: или захват власти Советами, или вхождение в составленное на революционных началах Временное правительство. На первое мы пойти не могли, ибо тогда мы совершили бы ошибку, от которой некогда предостерегал еще Энгельс, говоривший о трагизме положения пролетариата, захватившего власть в свои руки, когда нет объективных условий для осуществления пролетарской программы… После этого нам оставалось только одно — войти в правительство".
И Церетели не лукавит. При желании он мог бы стать членом еще первого кабинета, куда его приглашали.
Тогда отказался, откровенно при этом заметив думским либералам: "Какая вам от того польза? Ведь мы из каждого спорного вопроса будем делать ультиматум и, в случае вашей неуступчивости, вынуждены будем с шумом выйти из министерства. Это — гораздо хуже, чем вовсе в него не входить".
К маю ситуация серьезно изменилась и войти в правительство, с точки зрения Церетели, стало необходимо.
Отношение меньшевика Церетели к ленинским апрельским тезисам и к последующей политике большевиков было резко негативным. Эту политику он считал крайне опасной для русской революции, а потому с огромной тревогой и болью следил за событиями. "Революция в России одна, — говорил он, — она началась в февральские дни, она пережила тяжелые испытания, но самые тяжелые испытания она переживает в настоящий момент. На ее плечи взваливается ноша, которая может раздавить ее на долгую жизнь. Совершается разделение России на два непримиримых лагеря… линия гражданской войны прошла через сердце демократии".
А возражая Троцкому, как-то заметил, что позиция большевиков — "слабый пункт нашей революции. Сейчас контрреволюция в прямой борьбе не страшна. Но она в нашу крепость может ворваться через эти ворота". А потому, чтобы остановить большевиков, Церетели был готов пойти на жесткие меры, требовал их обезоружить. Этот человек четко различал: одно дело — сомнительная версия о шпионаже Ленина и совсем другое – политика большевиков, которая толкает Россию к гражданской войне.
Покажется парадоксальным, но некоторые тем не менее видели между Лениным и Церетели сходство.
Как писал Владимир Войтинский, большевик, вышедший из партии из-за несогласия с апрельскими тезисами, "при всей противоположности… этих двух деятелей у них была одна общая черта, та черта, которая делает вождя, — уверенность в правильности принятого пути. Но воля Церетели выявлялась в потоке проникнутых энтузиазмом речей… А Ленин больше работал молча, отыскивая в окружающей среде точки опоры для своей линии, ловя в насыщенном грозой воздухе те лозунги, которые могли бы стать громовой стрелой его воли".
Слово в ту пору значило много, однако не все. В том числе и поэтому Ираклий Церетели вместе со всеми остальными главными действующими лицами Февраля проиграл.
Выиграл Ленин – "громовержец".
