Режиссер Игорь Копылов: в кино я – окопный генерал, люблю быть на передовой

"Дни российского кино" стартовали в Белграде, в рамках киномарафона можно будет увидеть четыре отечественных фильма: "Медный всадник России" об истории создания памятника Петру I в Санкт-Петербурге, "Небо" о подвиге российского летчика Олега Пешкова, фильм о роковой любви "Владивосток" и спортивную драму "Одиннадцать молчаливых мужчин". В преддверии встречи с сербским зрителем режиссер "Неба" Игорь Копылов рассказал в интервью РИА Новости о своем отношении к "отмене" русской культуры на Западе, развитии регионального кино в России и перспективах копродукции с другими странами. Беседовала Ксения Иванова.

– Сегодня у российских деятелей искусства не так много возможностей показать свое творчество зарубежному зрителю. Ваша драма "Небо" будет представлена 29 сентября в Белграде. Вы рады, что ваш фильм покажут в Сербии?

– Да. Во-первых, потому что сербы, наверное, – одни из тех немногих, совсем немногих, которые к нам относятся по-братски. Поэтому это не просто поездка за границу, а это встреча с близкими тебе по духу, по вере людьми. Во-вторых, мне будет очень приятно туда вернуться, потому что, вообще, Сербия, вернее тогда Югославия – это первая заграница в моей жизни. В 1990 году я первый и пока единственный раз посетил Белград, и сейчас мне очень хочется снова оказаться там. Хочется увидеть сербского зрителя, повидаться, если получится, со своими друзьями Милошем Биковичем и Верой Муевич.

– Как вы относитесь к "отмене" русской культуры на Западе?

– Так же отрицательно как к отмене русского спорта и всего русского вообще. Но про отмену русской культуры буквально позавчера меня посетила страшная мысль. Мы разговаривали с коллегой-сценаристом. Есть безоговорочное, одинаковое мнение, как мне кажется, по отношению нас к Великой Отечественной войне. Мы все однозначно понимаем, что это был великий, большой, огромный подвиг советского народа. Коллега вспомнил стихотворение Игоря Растеряева "Дед Агван", там мальчик вспоминает истории своего армянского деда о войне. И вот дед рассказывает, что во время штурма Берлина шел парень, и вдруг он под каким-то домом, между обломков увидел немецкого солдата, который был очень похож на него – такой же молодой и худющий. Раненый немец показывал, что это его дом, и дед, бросив все, взвалил его на плечи и занес внутрь, чтобы он успел увидеть свою мать, своих родственников. Агвана поблагодарили, уложили спать, как-то отнеслись по-человечески, и вывод в стихотворении мальчик делает такой, что рассказы деда были не про взятие Рейхстага, а про то, как остаться человеком. Мысль не новая. Вообще тема противопоставления звериного и человеческого звучит у многих наших писателей и поэтов, особенно фронтовиков, но меня другое поразило. Я не вспомнил ни одного немецкого, английского, французского, чешского, польского, итальянского, американского стихотворения или повести, которые точно так же рассказывали об их отношении к нашим солдатам, к нашим матерям, женам, я не вспомнил ни одного немецкого стихотворения, которое бы говорило: "Зашли мы в белорусскую деревню, лежала женщина и четверо детей, она мертва была, и я вдруг понял, что она напоминала мне мать". Нету. То есть, наверняка, они есть, но я на вскидку не смог вспомнить. Это нетипично для западной культуры, что мы, русские – равные им. У меня почему-то за последнее время сложилось ощущение, твердая уверенность, они никогда и не считали нас равными. Поэтому, когда они нас вычеркивают из этой культуры, для меня ничего удивительного нет.

И еще – надо во что бы то ни стало остаться самими собой. В кино мы много последнее время занимались подражательством, буквально копировали их мысли, взгляды. А подделка никому неинтересна. Нужно, чтобы появились новые Эйзенштейны, Калатозовы, Тарковские, Ромы, Рязановы. Когда снова появятся самостоятельные, талантливые произведения, то несмотря на запреты, им захочется их посмотреть. Пора делать свое, так, чтобы оно удивляло, восхищало, заставляло плакать, смеяться весь мир.

– Затронула ли "отмена" лично вас?

– Нет, я не могу сказать, что такое я ощутил. И потом, какая, скажем могла быть зарубежная фестивальная жизнь у фильма "Небо"? Ноль шансов. Чтобы попасть на зарубежный фестиваль, желательно наличие критического взгляда на Россию. В "Небе" про другое. Когда я снимал картину, понимал, что никаких фестивалей не будет.

У нас с кино вообще все не так просто, потому что мерилом всего сделали деньги. Кино хорошее? А сколько собрало? Но проблема состоит в том, что будучи в своей стране, мы имеем, вернее уже сказать имели неравные условия проката с американскими картинами. За редким исключением американские фильмы всегда выходили большим количеством копий и в лучших условиях. А частенько наши фильмы боролись за прокат в заведомо в неравных условиях. Поэтому за нашу культуру, мы здесь, у нас, еще должны побороться.

– Последние три полнометражные картины в вашей фильмографии основаны на реальных событиях прошлого. Это "Золотая бронза" о жизни людей после трагедии в Беслане, "Небо" о подвиге российского летчика Олега Пешкова, "Ржев", который хотя и снят по повести Вячеслава Кондратьева, но рассказывает о Ржевской битве во время Великой отечественной войны. Почему в вашем творчестве появились такие эмоционально непростые истории?

– В компании "Триикс Медиа", в которой я работаю, с продюсерами Инессой Юрченко и Сергеем Щегловым, у нас есть хорошая связка, содружество и сотворчество. Мы прислушиваемся к идеям друг друга. "Небо", скажем, это их инициатива, а сериал "Крылья Империи" – мое предложение.

Исторические проекты – вообще отдельная графа в кинематографе. Это не только очень драматические страницы нашей жизни, но и не простая творческая задача. Любое реальное историческое событие, переходящее на киноэкран, начинает жить по другим законам и меркам. Нужно умудриться сохранить тонкую грань достоверности, подлинности и художественного осмысления того, о чем рассказываешь. Но это очень интересно. У нас как раз сейчас выходит в интернет-прокат картина "Золотая бронза", рассказывающая о трагических событиях захвата террористами школы в Беслане в 2004 году. Вот там нам не сразу удалось найти ключ к повествованию. Кино максимально наполнено любовью, нежностью к людям, которые пережили это. Потому, что та боль, которая до сих пор не ушла, ее расковыривать – это преступление, знаете, это как ребенку на рану, можно только дуть, либо целовать. И мы очень ждем реакцию зрителя.

– Что вы хотите сказать или к чему привлечь, снимая на исторические темы?

– В любой истории меня в большей степени интересует движение человеческой души. Мы через разные временные пласты исследуем, что же было со страной, с народом? Кто мы, русские люди? Исторические костюмы или объекты – это только выигрышный антураж. Человек – главное.

– Какие у вас творческие планы?

– Сейчас много читаю и пытаюсь осмыслить прозу Виктора Петровича Астафьева, практически остановился на одном его произведении и очень бы хотел по нему снять кино, но не буду говорить раньше времени. А еще я пытаюсь работать в нескольких направлениях, включая театр тоже. Может быть, так получится, что я в следующем году на несколько месяцев вернусь в театр на постановку современного спектакля, посмотрим.

– А когда зрители смогут увидеть ваш следующий фильм?

– Не знаю, может быть, в следующем году попытаемся сделать. Как раз это современная история будет, очень современная. Прямо вот про наши дни.

– Представители власти и киноиндустрии сообщают о недостатке детского кино в России. В частности, спикер Совфеда Валентина Матвиенко заявила, что в сфере детского кинематографа наблюдается "кризис жанра", также глава "Мосфильма" Карен Шахназаров высказался за восстановление детского кино, отметив его важность. А вы бы хотели попробовать себя в роли режиссера фильма для детей и юношества?

– О, это отдельный жанр, и это нужно уметь. Когда звучит словосочетание "детское кино", я сразу вспоминаю работы великого Ролана Быкова, их смотрели и дети, и взрослые. По многу раз. Конечно, детские фильмы нужно возвращать на экраны. Не мультфильмы, а именно детское кино. Нужно создать условия, чтобы это детское кино было где-то показано. Опять мы возвращаемся к прокату. Кино – это не золото, не валюта, его нельзя складывать в кубышку, оно делается для зрителя. Поэтому нужно создать условия, я с ними абсолютно согласен.

Мало того, в кинокомпании, в которой я работаю, мы уже прошли этот путь, и в 2013 году сняли детское кино на собственные деньги. Это была история, куда мы привлекли большое количество молодых ребят, будучи самой большой компанией на северо-западе, мы взяли молодых режиссеров, сценаристов, художников, осветителей под кураторство. И я был не только режиссером на этом фильме, но еще художественным руководителем этой экспериментальной группы. К сожалению, судьба картины не очень простая, потому как тогда, девять лет назад, мы даже не знали, куда с ней пойти. Все отвечали: "Какое детское кино? Наше детское кино? Зачем?" Надеюсь, сейчас все будет по-другому.

– А как вы оцениваете состояние российской киноиндустрии сегодня? Какие жанры и темы, на ваш взгляд, сейчас недооценены, но имеют большие перспективы в России?

– Я сам сейчас после съемок "Золотой бронзы" возвращаюсь, так сказать, в реальность, и мне самому интересно, как все развернется. Идет специальная военная операция, и страна не в простой ситуации. Конечно, это как-то скорректирует фильмы, которые мы будем снимать, о чем мы будем снимать. Сейчас как раз то время, когда мы узнаем, что по-настоящему интересно зрителю. Но кинематографу, безусловно, нужно поворачиваться к своей стране, к своей истории, к своему зрителю. А жанры, знаете, тут все по-старому: все жанры хороши, кроме скучного.

– Достаточно ли финансирования в сфере кино?

– Мне непросто ответить за весь кинематограф, потому что я живу в Петербурге, а реальная киношная жизнь кипит в Москве. Могу сказать точно, что до Питера немного доходит. Еще сериалами мы конкурируем со столицей, а вот самостоятельные большие проекты практически ушли из северной столицы. Это жалко, потому что любое снижение или вообще отсутствие конкуренции снижает качество всего кинематографа. Мне кажется, неправильно, если кино будет рождаться только в Москве.

– В последнее время в России активно поддерживается развитие кино в регионах. В частности, региональные власти привлекают кинематографистов с помощью системы рибейтов (компенсаций затрат на производство – ред). Видите ли вы будущее у регионального российского кинематографа?

– Да это очень перспективно. Мало того, мы просто видим поддержку от регионов. Вот, например, наша компания открыла филиал в Красноярске. Просто полноценный филиал. Взяли из Красноярска 14 человек, привезли в Питер, после теоретического курса кинули их прямо в производство, чтобы они познали все тонкости на себе. В результате получили две абсолютно подготовленных киношных группы. Создали материально-техническую базу, чтобы ничего не возить из Питера. Скорректировали сюжетные линии трех сериалов под Сибирь и вперед. Съемки идут полным ходом с участием местных артистов, техников, профессионалов. Поэтому это такой большой шаг в новое развитие, новые сюжеты, новые картинки. Я думаю, что к концу года, даже чуть раньше, будет возможность полного цикла изготовления кино. Никуда ничего не привозя, просто приехать туда, иметь все технические и профессиональные возможности для того, чтобы снимать кино. А уж какие там просторы, виды и фактура – фантастика.

– А вы поедете туда снимать кино?

– Я думаю про прозу Астафьева, которая тесно связано с Красноярском.

– Также Россия ищет возможности совместного кинопроизводства с другими странами. В частности, в сентябре был подписан меморандум о сотрудничестве с Агентством кинематографии Республики Узбекистан, в июне холдинг "Газпром-Медиа" и правительство Исламской Республики Иран заключили партнерское соглашение о кинопроизводстве. На ваш взгляд, совместное производство фильма студиями из разных стран упрощает производство проекта или наоборот?

– Конечно, интересно. Любая фактура, которая дает новые лица, новые глаза, новые чувства, новые эмоции, места для локации, – это все, конечно, интересно. Это новый опыт, когда вы не знаете, что в следующий раз увидите. Не Москву или Петербург, как фон для происходящих событий, а какой-то средневековый Самарканд, конечно, это очень здорово. Да, любое развитие и движение с копродакшн – это только плюс. Это как раз еще раз подчеркивает то, что никакой изоляции-то нет. Если взять индусов или китайцев, много в чем их еще догнать надо и поучиться.

– А с точки зрения финансового вопроса: копродукция снижает затраты, или фильм лишь становится дороже?

– Конечно, и затраты снижает, и риски снижает. И потом это освоение новых рынков. Если ты делаешь кино с другой страной, логично, что это кино будет показано и в стране партнера, таким образом, это еще и освоение их рынка, зрителя, обогащение культурой.

– А какие возможности международная копродукция дает авторам фильма?

– Для автора – возможность заявить о себе. Наши песни любят и поют в очень многих странах мира. Почему также не могут смотреть наше кино и любить его? А еще, конечно, это освоение новых возможностей и технологий.

– В своей кинокарьере вы проявили себя сразу в четырех ипостасях — как актер, режиссер, продюсер и сценарист. Что из этого вам ближе всего?

– Все, я остановился. Я хочу быть кинорежиссером. Я начинал как артист и долго работал в театре. Потом ко мне пришли желание и необходимость что-то написать. И я сначала стал сочинять пьесы для театра, ставил их, а потом уже родились сценарии и как следствие – кинорежиссура, от чего я получаю огромное удовольствие. Я окопный генерал, мне больше нравится быть на передовой, нежели в штабе. Поэтому мне на площадке очень комфортно.

Продюсирование – это уже как технологическая составляющая процесса, это грамотное использование опыта и некое чутье.

– А на каком уровне сейчас находится кинообразование?

– Я все время отказывался от этого, но с этого года я начну преподавать в нескольких учебных заведениях, где-то это будут просто мастер-классы, где-то я буду действующим педагогом.

И я вот сейчас как раз это пойму. Для меня студенты, которых мы набрали, очень интересны, глаза горят. Но, как это происходит, все плюсы и недостатки я пойму на собственной шкуре, что говорится, в ближайшее время.

– Вы учите именно на режиссера?

– Да.

– Ранее продюсер Валерий Федорович сообщил об отсутствии реквизиторов и художников по гриму, по его словам, пластический грим делают всего лишь несколько человек в стране. Можете ли вы подтвердить такую острую нехватку? Как справляются с этой ситуацией отечественные кинематографисты? Есть ли возможность обучиться этим специальностям в России?

– Все упирается в необходимость. Как только пластический грим будет нужен в больших количествах, так появятся и эти специалисты. Профессионал, великолепно знающий свое дело, это всегда большая ценность. Что касается грима, я кстати не знаю, есть ли высшие учебные или средние учебные заведения, но я знаю, есть какие-то курсы, когда мастерство передается из рук в руки, что называется, из уст в уста. Так и реквизиторы.

– А нехватку каких специалистов в кино в ощущаете?

– Мне кажется, второй режиссер – очень важная вещь. Второй режиссер – это и опытный фронтовой полковник, и рачительный прапорщик, тонкий художник и психолог одновременно. Это очень сложно. Второй режиссер, мне кажется.