Ирина Онуфреня: технологии устранения утечек нефти в Арктике нет

В 2021 году Россия стала председателем Арктического совета, что делает ее драйвером в области развития и сохранения Арктики. Всемирный фонд дикой природы (WWF) России также работает в Арктике, пытаясь найти баланс между развитием экономики и уникальной природой. О том, что существующая система заповедных территорий в Арктике устарела, о стоимости домиков для заповедников в Заполярье, а также о главной опасности для арктической природы и о том, почему WWF России не финансирует проект по сбору отходов в Арктике, рассказала корреспонденту РИА Новости Наталье Парамоновой директор программы по сохранению биологического разнообразия WWF России Ирина Онуфреня.

– Возникает ощущение, что Арктику начали активно осваивать. Так ли это?

– Да, причем это случилось совсем недавно. Когда мы начинали природоохранные проекты, Арктику еще никто активно осваивать не собирался, там были только выделенные лицензионные участки для разведки углеводородов, они активно не разрабатывались. Еще 10-15 лет назад в новостной повестке об Арктике было очень мало упоминаний, а сейчас активно развивается Северный морской путь (СМП), осваиваются шельфовые месторождения углеводородов, строятся порты, возникает соответствующая инфраструктура. Например, Росатом начал строить новые корабли, которые как бы сами себе ледоколы, и конечно все это необходимо и со временем будет востребовано.

– Какие угрозы природе несет освоение Арктики?

– Для арктических акваторий основная угроза – это разведка и добыча углеводородов. Бурение связано с рисками утечек. Любые утечки нефтепродуктов – будь то в результате аварий на нефтепромыслах или при их транспортировке – приводят к катастрофическим последствиям, так как эффективной технологии уборки нефтеразливов при отрицательных температурах нет. Кроме того, сейсморазведка, бурение, равно как и развитие судоходства – это мощнейшие факторы беспокойства для морских животных.

– При таких угрозах есть ли возможность сохранить Арктический регион?

– Пока освоение Арктики еще на начальных стадиях, и природа нетронутая, это своего рода чистый лист, возможность начать освоение новой территории устойчиво, не повторяя ошибки, из-за которых, например, джунгли Амазонки или другие территории сильно изменились из-за нерациональной хозяйственной деятельности человека.

Именно поэтому под эгидой Всемирного фонда дикой природы (WWF) России эксперты и ученые из разных организаций, в том числе Российской академии наук и Московского государственного университета, провели исследование, чтобы спланировать систему сохранения морского биоразнообразия в российской Арктике. Около 40 специалистов систематизировали и проанализировали данные по современному состоянию арктической биоты и существующим и перспективным угрозам ей.

Развитие территориальной охраны природы в Арктике традиционно велось в отсутствие единого системного подхода и в значительной степени зависело от активности конкретных специалистов. Например, орнитологи традиционно очень активны, благодаря им под охрану взяли многие ключевые орнитологические территории, где гнездятся редкие птицы или расположены крупные птичьи базары. При таком подходе менее популярные среди ученых виды оставались без "своих" охраняемых территорий.

Стало понятно, что хаотичное развитие системы заповедных территорий не может гарантировать сохранение всех элементов биоразнообразия Арктики. Должна быть спланирована и создана единая система экологически связанных особо охраняемых природных территорий разного уровня, не обязательно строго заповедного режима, которая обеспечивала бы сохранение всех уровней биологического разнообразия и поддержание естественного баланса арктических экосистем.

Именно эту задачу и выполнило исследование, о котором я говорила выше – российские ученые выделили в арктических морях 47 районов, ключевых для сохранения морского биоразнообразия, и определили необходимые ограничения природопользования для каждого из них.

– Какая часть территории Арктики должна быть под защитой?

– В случае реализации предложенной схемы под различные виды территориальной охраны и регламентации хозяйственной деятельности будут взяты около 24% арктических акваторий (сейчас – около 3%). Еще раз повторю – речь идет не об установлении повсеместно строгого заповедного режима, это не является необходимым. Для большинства акваторий достаточно установления более мягких форм охраны – заказники, рыбохозяйственные заповедные зоны, ограничения по интенсивности или срокам судоходства и тому подобное.

Ограничения и регулирование будут в большей степени касаться акваторий, которые находятся недалеко от суши. Именно здесь ходит большинство судов – в высокие северные широты никто без особой надобности не забирается. В прибрежной зоне сосредоточены и практически все животные: тюлени, моржи, белые медведи.

– Каким образом можно организовать такую сложную систему охраны арктических морей?

– За разные элементы этой системы отвечают разные ведомства. Если речь идет об особо охраняемых природных территориях – то это полномочия Минприроды России, создание зон ограниченного судоходства – Минтранс, создание рыбохозяйственных заповедных зон входит в полномочия Минсельхоза и так далее. Поэтому очень важно наладить диалог между всеми этими ведомствами. К сожалению, в ходе реализации регуляторной гильотины была утеряна крайне важная форма территориальной охраны животных – так называемые зоны охраны морских млекопитающих.

– То есть уровень охраны морских млекопитающих снизился?

– В целом корректнее говорить не о снижении уровня охраны арктической природы, а о том, что сформировавшаяся еще в советское время система охраны и использования морских биоресурсов в этом регионе не соответствует современному уровню интенсивности хозяйственной деятельности человека в этом регионе. Принципиальная новизна предлагаемого российскими специалистами подхода – это обеспечение сохранения арктической природы и экологической связанности охраняемых морских районов путем использования всего спектра предусмотренных законодательством мер регулирования природопользования.

– Когда могут заработать все эти территории, которые запланированы?

– В принципе, работа идет по всем направлениям, и я не вижу каких-то объективных препятствий, в основном получается договариваться. Правда, нельзя не отметить, что в 2020-2021 годах практически остановилось создание охраняемых морских акваторий в ведении Минприроды России – но мы надеемся, что и тут в конце концов лед тронется.

– Когда речь идет о создании заповедных территорий и каких-то ограничений, люди, живущие рядом, часто возражают. Опасения связаны с запретами вести тот образ жизни, который был до сих пор. Сталкивались ли вы с подобными проблемами и как их решали?

– Да, такие опасения иногда присутствуют, но связаны они как правило с непониманием того, что природу надо охранять не от людей, а для людей – ведь все, что мы едим, что мы пьем и чем дышим, дает нам именно природа. При проектировании охраняемых территорий мы стараемся максимально учитывать интересы местных жителей – для этого, в частности, существуют предусмотренные российским законодательством механизмы проведения общественных слушаний и обсуждений. В последние годы для минимизации потенциальных конфликтов с коренным населением при охраняемых территориях создаются общественные советы, позволяющие находить взаимоприемлемые для обеих сторон решения. С коренными народами мы конечно работаем. Возьмем национальный парк "Берингия". Сейчас вокруг него проектируется охранная морская зона. Частично это будет зона национального парка, частично федеральный морской заказник. Эта территория важна как для сохранения редких видов, например, китов-горбачей, так и для обеспечения традиционной жизни коренных народов. В течение года мы объясняем жителям, зачем нужно организовать охранную зону.

– Получается объяснить?

– В некотором роде природа объясняет за нас. Например, в Чукотском море есть Сирениковская полынья. Она не замерзает, поэтому в зимний период там сосредоточено очень большое количество морских животных. Тут предлагается создать заказник федерального значения. Местные жители изначально отнеслись к этому предложению настороженно, так как опасались, что создание охраняемой территории осложнит ведение традиционного природопользования. Год назад, по слухам, в этот район пришел промышленный рыболовный флот, и в тот сезон местные жители не смогли наловить необходимое для себя количество рыбы. Они подозревают, что эти два события связаны. После этого местные жители стали обсуждать вопрос создания заказника с большим интересом.

– То есть сейнеры выловили рыбу коренных народов?

– Сейчас неизвестно, из-за чего пропала рыба. Необходимо разобраться, что произошло, выяснить причины. Не факт, что есть такая прямая зависимость, мы планируем проанализировать разные факты, выяснять, какая рыба, какой размер сетки, или может это просто было какое-то природное явление или совпадение. Даже если окажется, что эти события и правда связаны, нужно будет вести переговоры с рыбаками, возможно процесс будет непростым, но мы убеждены, что взаимопонимания можно достичь почти всегда.

И с местным населением договариваться получается почти всегда. Понятно, что у них есть опасения – новое, неизвестное пугает, пришли какие-то люди, хотят все запретить – и наша задача в том числе объяснить, что они на самом деле и есть главные заинтересованные лица в сохранении этих уголков природы. Не мы даже. Если для москвичей – это абстрактные гектары где-то на просторах нашей родины, то для коренных народов это источник их благосостояния, часть культуры, неотъемлемый элемент традиционного уклада. И нужно понимать, что статус ООПТ защищает природу не от них, а от внешних сил вроде браконьеров, промышленных загрязнений, последствий безответственной реализации крупных инфраструктурных проектов. Защищает для них. За всю историю не было ни одного прецедента, чтобы ограничения российских ООПТ всерьез помешали коренному населению. А вот примеров, когда помогли, – масса.

– Допустим сейчас немного кораблей, но как скоро могут на Северном морском пути возникнуть пробки, очереди, как на Босфоре?

– Это очень-очень далекая перспектива. Пока нет серьезных предпосылок, чтобы говорить о необходимости ограничивать движение судов по СМП. Суда будут идти определенной дорогой, и на ней конечно есть то, что мы называем "бутылочными горлышками". В этих местах возможны ограничения, но все равно, как на Босфоре в ближайшее время вряд ли будет. Узкие места – это Карские ворота и Берингов пролив. Что корабли, что животные – все двигаются через эти два прохода, поэтому здесь нужно будет договариваться об общих правилах.

Основным оператором судоходства по СМП является Росатом, у нас с ними идет активный открытый диалог, мы обсуждаем, какие места важны для животных, для охраны природы, и каким образом они могут учитывать интересы природы в своих планах развития. Пока речь идет о правилах судоходства, сезонности и избегания каких-то особенно ценных с точки разнообразия зон.

– С судоходством понятно, а есть ли шанс договориться с нефтяниками?

– Есть. Сейчас у нас налажен достаточно конструктивный диалог с крупными игроками, но понятно, что после разговора с нами они не переключатся с нефтедобычи на производство сахарной ваты. И конечно же это один из наиболее опасных секторов экономики с точки зрения угроз морскому биоразнообразию. В то же время не всегда проблемы связаны с тем, что нефтяники не хотят идти навстречу. Часто не решены законодательные вопросы. Например, при создании федерального заказника "Новосибирские острова" было необходимо изменить границы лицензионного участка и нефтяная компания была не против – однако это оказалось нереально сделать из-за пробелов в нормативно-правовой базе.

– Вы говорите, что 24% акваторий должны быть под охраной. При этом часто называют цифры в 30%. Как вы можете прокомментировать разницу?

– Тридцать процентов – общемировой показатель, в какой-то стране он может оказаться выше, в какой-то ниже. При этом надо понимать, что тут речь идет не только о "классических" особо охраняемых природных территориях (ООПТ), но и об иных формах территориальной охраны природы, и о территориях, где природопользование ведется рационально.

Когда говорят про 30%, то часто забывают, что и расположены они должны быть в правильных местах. Нельзя заповедовать 30% пустыни и сказать, что мы выполнили план, если при этом не сохранили степи, леса, горы. Очень важно, что они должны быть репрезентативными, должно быть представлено и сохранено все разнообразие.

Двадцать четыре процента заповедных территорий в Арктике, которые предлагает WWF России, – это научно обоснованная цифра. Этой доли охраняемых территорий достаточно для сохранения биоразнообразия морей российской Арктики при соблюдении условий их создания в тех местах и объемах, которые предусмотрены схемой, иначе нужного природоохранного эффекта можно не достичь.

– Вы разработали схему для сохранения морского биоразнообразия Арктики, насколько в ней учтено изменение климата?

– Никто точно не может спрогнозировать, как именно изменится климат, и тем более как биота отреагирует на это. Какие-то ее компоненты, конечно, адаптируются, а какие-то возможно и вымрут несмотря на все наши усилия. Тем не менее региональные модели и общие планетарные модели циркуляции океана и атмосферы дают нам некоторое понимание возможных общих изменений и были учтены при выделении приоритетных районов и включены в схему. Например, мы учитывали расположение кромки дрейфующих льдов, заприпайных полыней, припаев, притоков пресноводной воды и биогенных элементов. Мы старались включить в схему каждый из важных для сохранения биоразнообразия участков не менее трех раз, например, территория, где размножаются белые медведи. Это своеобразная страховка. Если что-то в одном из этих участков пойдет не так, у нас всегда будут запасные акватории, которые сохранят нам этот элемент экосистемы.

– Можете пояснить на примерах, почему подходы к охране природы должны быть различными?

– Разные территории обладают разными характеристиками. Для одних достаточно ввести частичные ограничения, например, регламентировать посещение или проход судов только в сезоны, когда лежбища используются моржами. Иногда достаточно ограничения только одного вида деятельности – например для сохранения донных сообществ хватит запрета донного траления, а все остальное может идти своим чередом. Для более уязвимых территорий нужны запреты посерьезней, вроде организаций ООПТ. И тут надо обсуждать, какие участки важные, пытаться договориться, регулировать.

– А если говорить про корабли, нужны ли для Арктики особенные нормы?

– Конечно, с учетом уязвимости арктического биоразнообразия необходимо будет соблюдать повышенные требования. В этом контексте очень важен грядущий переход на СПГ. Понятно, что это не случится быстро, потому что надо поменять всю инфраструктуру которая сейчас работает на мазуте. Кроме того, нужно контролировать уровень подводных шумов, но для этого еще нужны дополнительные исследования. Уже сейчас понятно, что в арктических морях из-за присутствия льда шумы распространяются иначе.

Мы взаимодействуем с Росатомом, например, по их просьбе собрали международный опыт по столкновению судов с морскими животными для разработки новых требований к судам. В мировой практике очень мало рекомендаций, пока не придумали, что можно делать, чтобы не происходили столкновения. С китами непонятно, самый действенный метод, когда человек кричит: "Киты, тормози". Потому что в условиях Арктики тепловизоры и многое другое оборудование работает не всегда. Мы думали, что корабли могут снижать скорость, медленно проходить мимо китов или моржей. Оказалось, что так нельзя – скорость забита в путевой лист, который выдается капитану в порту отправления, и снижать ее нельзя. От этого зависит цена поставки. Капитан не может принять решение о снижении скорости, если нет угрозы жизни или судну. Поэтому легче изначально маршрут проложить в другом месте, избегая места обитания редких животных.

– Как устроен заповедник в Арктике? Допустим на острове Матвеева, что будет?

– Там уже есть! Существуют жилые модули, которые используют в суровых условиях. Своего рода вагончики. Они антивандальные, закрываются от медведей, у них есть солнечные батареи, ветрогенераторы и генератор на бензине. Модули бывают разные, их можно стыковать в целую станцию, как в Антарктиде. Стоимость одного модуля около трех миллионов рублей. Мы собираемся в этом году поставить такие модули в Ненецком и в Таймырском заповедниках.

– Насколько вырастет число полярников, которые будут обслуживать новые заповедники?

– Морские ООПТ – это в первую очередь защита от разрушающих природу методов воздействия, например, бурения, неконтролируемого судоходства, переэксплуатации рыбных ресурсов судов. Так что штатных сотрудников здесь нужно сильно меньше, чем на суше.

– Какие страны еще должны создать заповедные территории в Арктике?

– По идее все страны, которые имеют в Арктике свои акватории, но пока созданием ООПТ заняты в основном Россия и Канада. В этом году была закончена аналитическая работа по планированию необходимых заповедных территорий во всей Арктике. Теперь есть такое руководство Аркнет, которое предусматривает создание циркумполярной системы охраняемых территорий во всей Арктике. Мы надеемся, что это исследование будет принято к сведению. Его под эгидой арктической программы WWF разработал международный коллектив ученых, костяк которого составляли российские исследователи, работавшие над изучением российских акваторий.

– Недавно президент говорил о том, что туристы должны посещать Камчатку, и необходимо организовать там туризм так, чтобы они ничего не вытоптали. Однако, проблема того, что толпы туристов могут разрушить природные территории, все-таки есть. Насколько это грозит Арктике?

– Вообще для ООПТ такую допустимую нагрузку нужно рассчитывать и организовывать туризм, опираясь на эти данные. Сейчас WWF России начинает работу по расчету туристической емкости острове Врангеля. Надо сказать, что круиз до острова стоит около тысячи долларов в день, самолетом туда тоже очень трудно добраться – нет регулярного сообщения. Но емкость все равно надо считать. Будет понятно, какие точки будут смотреть туристы, какой график заходов кораблей, куда они приходят, и сколько туристы находятся на острове.

– Завершая разговор, я хотела бы спросить о мусоре в Арктике. Мне рассказывали, что мусор прибивает к арктическим островам, и они смотрятся не лучше, чем какие-нибудь пляжи на Бали с тоннами пластиковых трубочек и стаканчиков. Откуда в Арктике мусор, сколько его, и стоит ли его убирать?

– Во-первых, надо сказать что на арктических островах очень много мусора накоплено еще с советских времен – прежде всего это огромное количество бочек, в которых завозилось горючее. Хотя Минприроды уже несколько лет ведет масштабные работы по ликвидации накопленного экологического ущерба, до окончания этих работ еще очень далеко – надо понимать сложность условий, в которых они ведутся. Мусор прибивает везде. Его несет течением. WWF России не работает с мусором напрямую, хотя у наших зарубежных коллег есть подобный опыт.

Хуже всего микропластик, который сильно влияет на рыб и на млекопитающих, но бороться с этим надо системно. Просто сбором уже имеющегося мусора проблему не решить. Этой работой заняты наши коллеги, которые работают с крупными торговыми сетями и бизнесом, пытаются настроить их на уход от пластика, оптимизацию отходов и устойчивое производство как таковое. Полностью мусорную проблему это не решит, но хотя бы поможет человечеству производить его поменьше.