Гузель Яхина: я не умею писать комедии, а жаль

Трудно найти книголюба, который не знал бы, кто такая Гузель Яхина. В многочисленных исследованиях издательств и книжных сервисов ее имя значится на верхних строчках рейтингов самых популярных писателей, одна за другой приходят новости о новых наградах автора: от премии "Большая книга" до награды правительства России. Недавно Яхина напомнила о себе новостью о выходе в свет третьего романа – "Эшелон на Самарканд". В интервью РИА Новости Яхина рассказала, что объединяет новую книгу с предыдущими, по какой причине она не стремится писать о современности и не умеет писать комедии, а также поделилась, почему из всех героев нового романа ей по духу ближе всего мальчик-аутист Загрейка, и что в новом романе правда, а что вымысел. Беседовала Нелли Бондаренко.

– Гузель, хотелось бы поздравить вас с выходом нового романа. Для автора это, наверное, целое событие.

– Спасибо. Конечно, это огромный праздник, и я ждала его довольно долго: книга писалась два с половиной года, а потом еще полгода работы с издательством, в итоге почти три года. Конечно, это большой срок, целый кусок жизни.

– Хорошо, что вас, как автора, этот долгий путь не отпугивает…

– Ну что вы, страхи связаны не с этим. Я очень долго созреваю, чтобы заняться какой-то темой, потому что выбор темы – это очень важно, она определяет все: как будет построен сюжет, какая выбрана форма, какие герои, какой лексикон… Для того, чтобы решиться на тему голода, которая в "Эшелоне" главная, потребовалось много времени. Я очень настойчиво хотела написать о другом. Изначально задумывался не роман о голоде в Поволжье и вовсе не в жанре путешествия, а небольшая повесть о подростках-беспризорниках ранних советских лет – хотелось описать их мир, переживания, надежды. Но погружаясь в материал, чувствуя его глубже, я постепенно понимала, что, конечно, в жизни всех людей в стране, особенно детей, в 1920-е годы были две главные темы: гражданская война и голод. Если гражданская война приходила, уходила, фронты перемещались, и она воздействовала не постоянно, то голод, который начался в Советской республике уже в 1918 году, определял жизни детей – они все производные этого голода. Нельзя было в рассказе о 1920-х обойти эту тему или сделать просто декорацией к сюжету. В итоге тема победила: я выбросила все свои искусственные, придуманные конструкции, мальчики в романе остались, но они уже не главные герои. Главным героем стал взрослый персонаж, а самым главным – голод в Поволжье 1920-х годов.

– Как у читателя, у меня ваш новый роман сразу встал в линейку с двумя предыдущими, как бы образуя своеобразную трилогию, не по сюжету, а, наверное, по общему тону. Примерно тот же период истории, тема ребенка, какая-то проблема выживания. Задумывался ли новый роман как своеобразное продолжение?

– Задумки такой не было, но объединить можно и, наверное, это правильно. Связь между книгами очевидна. Главное – это, конечно, время, в которое происходит действие всех трех книг – ранние советские годы. Первые 20-30 лет советской власти для меня – самое волнующее время в отечественной истории: фантастическое, страшное, невероятное. Об этом невероятном мире можно писать всю жизнь – он неисчерпаем. Во-вторых, конечно, объединяет романы и место – Поволжье, моя родина, и все романные сюжеты разворачиваются с берегов Волги. И тема маленького человека тоже мне близка, она раскрывается во всех трех книгах: противостояние маленького человека и большой истории, развитие человека в историческом процессе, это уже в-третьих. Еще один объединяющий книги момент – тема взаимодействия разных национальностей, их понимания, дружбы, вражды, любви, попытки ужиться вместе. Поволжье – тот регион, где живет очень много разных народов, звучит очень много разных языков. Я выросла в этом многоязычии – и оно возникает во всех трех текстах. В эшелоне, идущем на Самарканд, собираются дети всех национальностей – получается Ноев ковчег, или Деев ковчег (Деев – фамилия главного героя романа – ред.). Этот ковчег плывет из смерти в жизнь, из голодного Поволжья в сытый, хлебный Самарканд. Также можно сказать, что во всех трех романах есть сюжетообразующий мифологический пласт. Главный герой "Эшелона" Деев в чем-то античный герой, в чем-то Иван-дурак. Есть в романе и своя Капитолийская волчица, есть суп из топора и другие отсылки к мифологии и к сказкам… Поэтому, несомненно, все три книги связаны. Не знаю, будет ли четвертая, но эти три, видимо, стоят на одной полке.

– Вы буквально предсказали мой следующий вопрос – исчерпана ли для вас тема ранних советских лет, или готовы посвятить ей следующие произведения?

– Пока не готова говорить о каких-то планах, потому что еще недостаточно времени прошло с момента завершения "Эшелона", пуповина пока еще не перерезана. Думаю, что нужно сменить оптику, обновить ключи, которые использую при написании текстов, и, возможно, подумать о другом жанре, о нон-фикшн. Есть ощущение, что надо немного отойти от того, что было сделано.

– Нет ли желания писать о современности?

– Я пыталась найти ответ на вопрос, почему так сложно писать о современности – не только мне, но и многим другим авторам тоже. Пока не смогла ответить. Если говорить о каких-то отдельных составляющих романа или стиля, то, к примеру, любимая мною мифологичность очень сложно вкладывается в текст о современности. Но это все же частный момент. А какого-то общего объяснения нет.

– Вокруг романа о Зулейхе возникла полемика, а что если и "Эшелон" настигнет та же участь?

– Если полемика о романе возникает – здорово. Не говорю, что критика это всегда приятно. Нет, конечно, особенно, если она переходит из области литературной куда-то в область националистическую или религиозную, или в область войн памяти. Наверное, тот активный эмоциональный разговор, который случился вокруг истории Зулейхи, пошел на пользу книге, ее популярности. Верю, что мыслящий читатель сам свое мнение создает, не ориентируясь на то, что говорят разные сердитые голоса в интернете. Да, буду рада, если какая-то полемика вокруг "Эшелона" возникнет. Потенциально дискуссионный момент в романе – степень страшного и трагического в описании того, что происходило в советской России в голодные годы. Могу сказать, что совесть моя спокойна – роман основан на очень многих документальных источниках. Я сейчас говорю как о трудах историков, из работ которых я черпала факты и основу для сюжета, так и о большом количестве первоисточников: писем крестьян, внутриведомственной переписки ЧК, документов из детских домов и приемников, газет, мемуарных книг, воспоминаний тех людей, кто сам занимался беспризорниками, ликвидацией голода, эвакуацией. Первоисточники подтверждали ту правду, которую я находила в научных трудах.

© РИА Новости / Виталий Аньков

Перейти в медиабанк

Писательница Гузель Яхина

– То есть в романе много документального, исторического?

– Безусловно. В романе "Эшелон на Самарканд" очень много правды. Есть несколько глав почти документальных, в них очень мало что придумано – реальность просто художественно обработана. К примеру, глава о путешествии комиссара Белой в голодающую Чувашию, эта глава полностью основана на книге воспоминаний Аси Давыдовны Калининой, жены политического деятеля раннего советского времени Михаила Калинина. Она была профессиональным борцом с голодом, за заслуги ее даже называли в свое время "матерью чувашских детей", и именно в ее книге я нашла все описанные в этой главе факты. Поэтому не боюсь дискуссии. Мне кажется, я максимально правдиво отразила в романе то, что сумела найти в документах. Некоторые сцены или герои могут показаться фантасмагорическими – но и они правдивы. К примеру, история про мальчика, который боялся большой вши, приходившей к нему во сне, это не выдумка, такой мальчик существовал на самом деле.

– Неужели? Уж вошь-то воспринимается как чисто художественный образ. Вы меня очень удивили.

– В романе это подробно расписанная сцена на пять страниц, со своей драматургией и художественными решениями. А в первоисточнике было одно предложение – имею в виду мемуары той же самой Аси Давыдовны Калининой: она упоминала о мальчике из-под Пензы, который мучился кошмаром про преследующую его вошь.

Многие описанные в романе моменты жизни 1920-х годов воспринимаются сегодня, из нашего сытого и благополучного времени, как некая странность, дикость, ненормальность. Я хотела этот контраст восприятия обострить, но все же старалась не выдумывать, а основываться на фактах.

– Для того, чтобы даже правдивые факты воспринимались как правда, необходимо облечь их в соответствующую форму. Одна из отличительных черт ваших произведений – живая лексика, яркие диалоги, которые часто построены на диалектах, жаргонизмах. Вот и в новом романе у детей свой язык. Как набирали лексику, она ведь не придумана?

– Такое невозможно придумать. Многие словечки и реплики беспризорников – настоящие, найденные в первоисточниках. Они настолько "вкусные", что я, конечно, не могла их не использовать в романе. Иногда даже сочиняла целые ситуации и сцены для того, чтобы эти фразы заиграли – кусочки словесной правды казались маленькими бриллиантами, которые требуют оправы. "Я тебя научу насчет картошки дров поджарить", "Я тебе сворОчу рыло и скажу, что так и было", "Правда ли, что буржуи хлебом паровозы топят?", "Больно важно вы едите, сестрица, ну прямо как Ленин!"... Все это подсмотрено в источниках, это реальная речь беспризорных ребят, собранная по разным мемуарным книгам. Также я прошерстила всю подшивку газеты "Красная Татария" за 1926 год – первый год, за который имеется полная подшивка, там тоже было очень много статей про беспризорников, приводилась их прямая речь. Я этот беспризорный мир создавала, набирая по чуть-чуть отовсюду. Не только фразы, но и биографии, и какие-то особенные ситуации из жизни этих детей. Невозможно настолько проникнуть в их психологию, чтобы выдумать, например, сцену, где вдруг выясняется, что единственный друг мальчика Григи Одноуха – это самодельный нож, и мальчик при эвакуации никак не может с ним расстаться, плачет. Или другой мальчик, Егор-Глиножор, который в голод ел глину и этой глиной кормил своих родственников. Все это реальные ситуации.

© РИА Новости / Виталий Аньков

Перейти в медиабанк

Писательница Гузель Яхина

Что-то, конечно, есть придуманное. Что-то я позволила себе художественно переработать, и довольно серьезно. Например, такая тема, как игра в брак. Дети в эшелоне играют в женитьбу – ведут семейную жизнь, сидя на одной лавке. В книге эта тема совершенно невинна, но в реальности были гражданские браки очень юных людей, это называлось "зеленая семейственность". Мальчики и девочки 13-14 лет, оставшись без родителей, соединялись и жили вместе, вели хозяйство, как-то пытались совместно выживать. Девочка могла подрабатывать проституцией, мальчик – подворовывать. Такие гражданские браки действительно были, но такой сюжет не укладывался в книгу, и я его художественно переработала. Оставила в романе только беременную девочку 13-ти лет, это отсылка к "зеленым семьям". Правды много в романе, она разная. Если разбираться всерьез, за каждым интересным поворотом или сюжетом будет какая-то реальная основа.

– Есть ли среди героев те, кто хоть частично списан с кого-то из вашего окружения?

– Конечно, автор вкладывает в героев те образы и характеры, что наблюдает в своем окружении. В героях трех моих романов можно найти частичные отражения членов семьи автора. Но я никогда не перерисовываю полностью портрет из жизни, стараясь собирать образ из разных источников. Тем более что герои, живущие сто лет назад, это все же другая психология. В романе "Эшелон на Самарканд" персонажи не имеют прототипов.

– А черты вас самой в ком можно разглядеть?

– В книге есть мальчик-аутист Загрейка – конечно, я не называю слово "аутист", но читатель наверняка поймет, что мальчик действительно странный, слишком глубоко погруженный в свой внутренний мир. Загрейка жадно собирает внешние впечатления, а затем очень долго и тщательно перерабатывает внутри. Этот аутизм наполнен трагическим содержанием – материалом для него стали страшные события, происходившие тогда в деревне. Загрейка превращает подсмотренные в советской реальности образы в мысленную войну, это его особенность. Можно провести параллель с автором художественных произведений: писатель жадно черпает из реальности, а после перерабатывает и выдает текст.

– Ваши произведения эмоциональны и драматичны, и кажется, что источником вдохновения служат трагические события. Не думали ли о том, чтобы обратиться к каким-то более легким жанрам?

– Не умею писать комедии, а жаль. Это очень сложный жанр, правда. Изо всех сил старалась в первых двух романах придумать какие-то смешные сцены. В третьем тоже, надеюсь, получились моменты, где читатель сможет улыбнуться и даже рассмеяться. Надеюсь, что в моих романах все же виден не один жанр, а букет. "Эшелон на Самарканд" с самого начала заявляется как приключенческая история, экшн: герои гонятся друг за другом, стреляют, бегут, спасаются. Есть в книге и сильная мелодраматическая составляющая: любовная линия и мир беспризорников. Есть и комедийная: в описании мифов детей, их ритуалов, поговорок. Я старалась, чтобы у читателя в книге чаще появлялся шанс отвлечься от тяжелой темы, передохнуть. Материал трагический – при написании романа были риски и соблазн бесповоротно упасть в эту трагичность, в страшное. Но очень хотелось, чтобы книжку не закрывали сразу же, а читали до конца, и не через "не могу", а с удовольствием.

– Экранизация "Зулейхи", кажется, только прибавила популярности самому роману, несмотря на критику. Вы не думали о возможности экранизации нового романа?

– Буду счастлива, если книгу экранизируют, но понимаю, что это очень дорогой проект: исторический сюжет, дорога с большим количеством локаций, 500 детей… При создании романа я старалась пользоваться инструментарием кино – для уравновешивания тяжелой темы. Старалась показать читателю увлекательный фильм, а не просто рассказать историю о голоде 1920-х. Поэтому сюжет построен динамично, диалоги острые, конфликтные, сцены решены кинематографически, много образов. Посмотрим, насколько книга будет интересна производственным компаниям. Буду рада, если кино вдруг состоится.