«Миру интересен не Карабах, а деньги»
Как выживают под обстрелами
Филипп Прокудин
Сорвана уже четвертая договоренность о прекращении огня в зоне карабахского конфликта. В Степанакерте и Баку заявляют об обстрелах мирных населенных пунктов, в Карабахе сообщают о пленении боевиков с Ближнего Востока. И пока стороны говорят о потерях противника, комиссар ООН по правам человека указывает на возможные военные преступления. Повторяются ли события 1990-х, в чем особенность нынешней ситуации и готовы ли армяне жить в Азербайджане — узнавало РИА Новости.
Русские по обе стороны фронта
Армен — медик. Он не эвакуировался: не хочет бросать пациентов, а дома ухаживает за матерью, которая самостоятельно уже не ходит. Поставив ей капельницу, спешит в подвал больницы — ставить капельницы пациентам. Мать в подвал не носит, она там сильно простудилась.
Телесюжеты про войну Армен включает погромче, чтобы слышала мать. Первую карабахскую он видел не на экране, а собственными глазами — был фельдшером в батальоне. Незадолго до этого окончил медучилище.
«С 22 февраля 1992 года нас обстреливали «Градами». На уазике я отвез раненого в больницу, вернулся домой, но никого уже не было, мама с сестрой уехали. Аскеран (город в 14 километрах к северо-востоку от столицы НКР) отрезали от Степанакерта, взяв Ходжалы, а через три дня наши его освободили», — вспоминает Армен.
В Азербайджане эти события известны как ходжалинская трагедия, погибли мирные жители: по данным официального расследования — 485 человек.
Армен не уходит от неприятной темы. «Им предоставили коридор. Но в толпе были и автоматчики, они открыли огонь, застрелили кого-то из наших ребят. Те разозлились и ответили», — излагает он армянскую версию. И добавляет: «Они первые начали. У моего одноклассника 22 февраля под «Градами» отец погиб. Наших уже тогда поубивали и выгнали из Баку, Сумгаита, Кировабада».
Ожесточались люди быстро, но те дни запомнились и другим: в подвале отделения милиции Армен перевязывал азербайджанских женщин. Их посекло осколками «Градов». Командир батальона лично контролировал, как ухаживают за ранеными, — ему предстояло обмениваться людьми с той стороной. «Телами тоже менялись. Один из Степанакерта так возмущался: «Почему меня на труп поменяли? Я же живой!» — Армен улыбается, словно вспомнил удачную шутку.
Война развела по разные стороны не только вчерашних соседей, но и тех, кто оказался в Карабахе по долгу службы в Советской армии. После распада страны и солдаты с офицерами, и оружие стали бесхозными. «За нас воевали парни из кадрированного полка. Толик, например. Он потом женился, в Степанакерт уехал», — говорит Армен. И уточняет, очевидно, для объективности: «Но когда сюда в 1992-м азербайджанские танки подошли к пивзаводу, экипажи были русские».
«А пехота за броней не двинулась, — продолжает Армен. — Ни в какую не идут за танками. Русские ребята плюнули и сказали: «Так у вас воевать не получится». И ушли. А танки достались нам».
Мать сердито покрикивает на Армена — тому пора на смену в больницу. По дороге он проходит мимо дома Тамары — известной личности в Аскеране. Уже пожилая женщина просится на фронт с первых дней, в Степанакерте с ней настоятельно рекомендуют познакомиться — видимо, в качесте символа несгибаемого духа Карабаха. Но ее соседи в ответ на вопрос о Тамаре выразительно крутят пальцем у виска.
«Это было 10 мая 1992 года, — Армен опять демонстрирует отличную память на даты. — Мать Тамары должны были поменять на какого-то танкиста, но оказалось, что он погиб. Тогда ее, как бесполезную, затолкали в яму и сожгли».
Приди и возьми
Вся больница уместилась в подвале — здесь принимают пациентов, назначают лечение. На операции возят в Степанакерт. Пожилой грузный Володя ждет своей очереди на перевязку на лавочке. Канонаду он комментирует словами спартанского царя: «Приди и возьми». Только к крылатой фразе обильно добавляет нецензурную брань. «Раз он считает, что это его земля, то пусть придет и захватит ее. Если сможет», — говорит Володя и тычет пальцем в горизонт, откуда несется грохот. «Он» — это тот, кто обстреливает Аскеран. Во дворе больницы как-то вечером разорвался снаряд.
На вопрос, готовы ли они жить в Азербайджане, медики спокойно отвечают: «Нет, это как умереть. Какая нам разница тогда?» Раньше в этом же здании был еще и центр детского творчества. Сейчас тут, естественно, пусто. Семьи сотрудников с детьми уехали в Армению.
«Каникулы затянулись из-за коронавируса, а потом из-за войны», — грустно шутят медики, выходя из сырого подвала покурить.
Медсестра Анаид натянуто улыбается в ответ на вопрос о детях — ее сыновья и муж на фронте. Война полностью сломала привычный ритм семейной жизни. «Заготовки на зиму сорвали. Ну как сорвали — половину от привычного сделали», — уточняет Анаид.
По дороге из Аскерана в садах действительно светятся ярко-оранжевые плоды — хурма-королек, собирать некому. На обочине пасется стадо коров без пастуха. Степанакертский аэропорт находится в Ходжалы, теперь там ничто не напоминает о трагических событиях почти тридцатилетней давности.
Здание аэропорта выглядит новым — его реконструировали в 2010-х, но с 1992-го Степанакерт не принял ни одного рейса. «Азербайджан угрожал сбивать даже гражданские борта», — уверяют сотрудники воздушной гавани и приглашают приехать после войны. В лаунже найдется и кофе, и коньяк, будем вспоминать эти дни как страшный сон, кричат они на прощание.
Кто-то заработает больше денег
В Степанакерте государственный инспектор Министерства образования, науки и культуры непризнанной Нагорно-Карабахской республики Рубен Осипов рассказывает о ситуации, будто ведет открытый урок по литературе — хорошо поставленным голосом и умело интонируя. Не хватает только обращения «дети».
«Видите, в тот день, 27 сентября, я в ежедневнике написал: «Война проклятая», — выверенным театральным жестом указывает он на календарь на столе. За окном слышатся разрывы — противовоздушная оборона Карабаха ведет бой за небо над Степанакертом. Осипов добавляет выражение, которое не употребляют на уроках литературы в школе, но с темы не сбивается. Однако когда упоминает, что его ученики на фронте, срывается: «Мои мальчики...» Смотрит в потолок, берет себя в руки и продолжает говорить о каких-то смотрах самодеятельности и конкурсах чтецов.
Замминистра просвещения НКР Михаил Амбарцумян слушает его молча, перебирая янтарные четки. В монолог вклинивается, когда тот, как полагается учителю литературы, заводит речь про отзывчивость всего мира.
«Я вам иногда удивляюсь, Рубен Александрович. Миру плевать, Карабах миру не интересен. Миру интересны деньги, а у нас денег нет», — резко обрывает он коллегу. Сын Амбарцумяна на фронте. Осипов приводит аргумент: «Вот тут по городу идет пожилая женщина. Если она попадет под бомбежку, кому-то легче станет?»
«Станет, — хладнокровно парирует Амбарцумян. — Кто-то еще больше денег заработает на продаже оружия».
Но ведь у Азербайджана своя правда — там тоже хотят вернуть беженцев в их дома. После этой фразы невозмутимость с замминистра тут же слетает: «Нет в Баку большой общины беженцев. Они говорят про миллион, хотя, по их же статистике, в Зангелане жили три с половиной тысячи, в маленьком поселке, а сейчас насчитали восемьдесят тысяч. Не могло там быть миллиона».
«И потом, почему они не упоминают наших беженцев? Из Сумгаита, Баку, Кировабада?» — возмущается Амбарцумян.
На вопрос о том, готовы ли они жить в Азербайджане, Осипов и Амбарцумян отвечают хором: «Нет!»
«Вы смогли бы быть соседом того, кто убил вашего родственника?» — задает риторический вопрос Осипов.
«Есть какие-то гарантии нашей безопасности? Нет таких гарантий! Говорить можно всякое, но веры нет», — вторит ему Амбарцумян. Он быстро успокаивается. У него есть более насущные проблемы — школьникам предстоит наверстывать пропущенное.
«Война, конечно, уважительная причина для пропуска занятий», — соглашается Амбарцумян и после некоторого раздумья признает, что придется сделать определенные поблажки ученикам. И повторяет: война — вполне уважительная причина.
