Почти четыре года назад Казахстан отпустил тенге в свободное плавание, что позволило постепенно выровнять его конкурентоспособность, однако сегодня он все еще недооценен и чувствителен к внешним шокам. О подходах к валютному регулированию, отношении регулятора к криптовалютам, трудностях перехода на латиницу и последствиях девальвации национальной валюты в интервью РИА Новости рассказал председатель Национального банка Казахстана Данияр Акишев. Беседовали Людмила Кузьмич и Вероника Буклей.
— В России идет дискуссия о регулировании криптовалют, уже подготовлен соответствующий законопроект. Как вы планируете регулировать эту сферу?
— В Казахстане Национальный банк очень консервативно относится к этому вопросу, приветствуя только жесткие ограничения. То есть мы хотим запретить покупку-продажу криптовалют за национальную валюту, мы хотим запретить деятельность бирж в этом сегменте и любые виды майнинга. На наш взгляд, здесь все-таки очень много вопросов и проблем.
Третий большой проблемный вопрос, на который нет сейчас ответа, — противодействие отмыванию доходов. Криптовалюты — идеальный инструмент для отмывания денег и для ухода от налогообложения.
При обсуждении с государственными органами мы выразили свою позицию, и они нас поддержали. Поправки в законодательство, которые должны привести к этому ужесточению, мы подготовили.
— В прошлом году "Казахстанские железные дороги" успешно провели размещение на Московской бирже, а Банк Астаны стал первым казахским банком, чьи акции были допущены к торгам на ней. С чем, на ваш взгляд, связан такой интерес к российскому рынку и как вы относитесь к этому?
— Выход казахстанских компаний на российский рынок фондирования — это цена более позднего перехода на свободное плавание обменного курса в Казахстане, чем в России. Инфляция в Казахстане в конце 2016 года составила почти 18%. Очевидно, что в таких условиях фондироваться в национальной валюте невозможно. Нет рентабельных проектов, которые способны были бы обеспечить покрытие таких издержек. Россия, пройдя шоки переноса девальвации на инфляцию раньше, имеет благоприятный тренд по инфляции и может обеспечить более дешевое фондирование в рублях. Естественно, в этих условиях компании выбирают те рынки, где это можно сделать дешевле.
Рубль с тенге находятся в одной фазе как валюты экономик, зависимых от сырьевых ресурсов. Но ставки по рублю сейчас ниже и, конечно, лучше привлекаться в рублях. Поэтому такое движение есть, и мы этому не препятствуем. В любом случае эти компании берут валютный риск, так как финансируют свои затраты в тенге. Поэтому нам важно создать собственные благоприятные условия для местного рынка.
Мы обеспечили перезапуск денежного рынка, восстановили кривую доходности. Два года назад рынок не знал, сколько стоит тенге. Сейчас мы быстро движемся в процессе восстановления, потому в перспективе занимать деньги в России, чтобы финансировать проекты в Казахстане, станет невыгодным. Мы работаем и живем в тенге, мы должны создавать правильные условия для этого.
— Россия принимает шаги к либерализации валютного контроля. Власти считают, что это тоже будет способствовать развитию торговли в нацвалютах. Согласны ли вы с этим?
— Бизнесу важно получить объективную стоимость товара или услуг, которая будет отражать его ожидания по покрытию затрат, по маржинальности и рентабельности. Если какая-то валюта этому удовлетворяет — не имеет значения, какая — он будет использовать именно ее. Я полагаю, рубль сейчас отвечает этим условиям, так же как и тенге. Главное — это понятный финансовый рынок и механизм хеджирования возможных рисков. Рублевый рынок это предлагает. Мы движемся к этому и с тенге. Соответственно, доля других валют в двусторонней торговле будет снижаться.
Репатриация валютной выручки и в Казахстане, и в России основана на контрактных условиях — никаких временных ограничений в законодательстве не содержится. В Казахстане отдельные нормы более либеральны, чем в России. Но все-таки пока наша валюта подвержена воздействию внешних шоков, и этот канал является одним из источников воздействия на другие индикаторы, такие как размер инфляции. Мы должны понимать источники рисков и стараться их минимизировать.
— В России звучали предложения о создании рейтингового агентства на уровне ЕАЭС или единой рейтинговой шкалы, которая бы признавалась всеми странами ЕАЭС. Как вы считаете, есть ли в этом необходимость?
— Каждая страна выбирает собственный путь, и мы с большим уважением относимся к решению других государств. В России создано национальное агентство, внедрена национальная шкала, идет переориентация регулятора на использование системы местных агентств. Мы понимаем причины, лежащие в основе этих решений, но в Казахстане мы выбрали другой путь.
Никаких ограничений для работы международных рейтинговых агентств у нас нет: S&P, Fitch, Moody's нормально работают и присваивают рейтинги. Возможности применить эти решения по всему периметру ЕАЭС и работать только с национальными агентствами — мы такую опцию не рассматриваем. Это должен решать рынок с точки зрения конкурентных преимуществ.
— А видите ли вы перспективы создания единой перестраховочной емкости на рынке ЕАЭС?
— При перестраховании часть национального капитала уходит за рубеж, а это вопрос оттока капитала. Мы знаем опыт Белоруссии. Сейчас этот опыт реализуется в какой-то степени в России. Понятно, что каждый регулятор стремится оставить резервы внутри страны и не отдавать их третьим странам. Мы считаем такой опыт интересным и изучаем его.
— Интересен опыт создания собственного перестраховщика? Или общего — на уровне ЕАЭС?
— В Казахстане крупные компании используют возможности иностранных перестраховочных компаний. Тем более рынок Казахстана не очень большой, и создавать отдельную емкость для покрытия рисков не очень выгодно. Также пока не обсуждаются меры в этом направлении на уровне пяти стран-участниц. Но тот опыт, который реализовала Россия, для нас интересен.
— Российская РНПК уже принимает казахстанский риск…
— Для меня российский рынок кажется более прозрачным, учитывая статус перестраховочной компании, которая создана в России. Ее основной акционер — ЦБ РФ, менеджмент высококвалифицирован. Если будет возможность администрировать денежные потоки через российскую компанию, то этот опыт нам будет очень интересен.
— В России три года назад произошла девальвация рубля, позже за этим последовала и девальвация казахстанского тенге. Сейчас в России это по-разному оценивается: одни говорят о преимуществах, которые получила промышленность — конкурентоспособность товаров выросла. Другие критикуют и даже называют этот шаг позором для властей, поскольку это привело к резкому падению доходов граждан. Как вы оцениваете этот шаг для вашей страны спустя три года, чего вы видите больше — плюсов или минусов слабого тенге?
— Как и в России, в Казахстане подобного рода дискуссии происходят даже с большей интенсивностью. Исторически тенге был более жестко привязан к доллару, чем российский рубль. А общество быстро привыкает к мнимой стабильности отсутствия изменений обменного курса. Но Казахстан — это открытая и малая экономика. В этих условиях невозможно обеспечить фиксированный обменный курс, не обеспечивая протекционистских мер в отношении торговли и ограничения движения капитала. В этих условиях надо либо закрываться, что в условиях интеграции вряд ли возможно, либо отказываться от фиксированного курса.
Дополнительным фактором стало подписание договора о Евразийском экономическом союзе. Мы институционализировали те режимы свободной торговли — без пошлин, без таможенных границ, — которые существует между нами, и стали еще более открытой экономикой. В этих условиях Казахстан стал больше зависеть от колебаний и конъюнктуры мировых рынков и самое главное — от ситуации у соседей.
В 2014 году началась постепенная девальвация российского рубля, которая к концу 2014 года достигла критических значений. В Казахстане в тот период тенге был стабилен. Не потому, что в Казахстане были сбалансированные торговые потоки, а потому что ЦБ защищал курс и тратил золотовалютные резервы. Мы, по сути, оплачивали возросший объем импорта.
В условиях отсутствия таможенных границ не всегда возможно точно оценить импорт. Например, в тот момент пытались понять объем импорта легковых автомобилей из России в Казахстан. По нашим оценкам, за пять месяцев он составил 170 тысяч штук при том, что годовая потребность Казахстана в автомобилях не превышала 60 тысяч. Эти покупки совершались за иностранную валюту и увеличивали отток капитала. В таких условиях у нас просто не было иной альтернативы.
Была широкая дискуссия о том, что надо делать и какие последствия будут у разных решений. Мы пришли к тому, что правильно перейти и в теории, и на практике к настоящему плаванию тенге по отношению к другим валютам. Это означало, что ЦБ должен минимизировать свое участие на валютном рынке и создать иные механизмы воздействия на курсовые ожидания и на обменный курс через процентную политику, в первую очередь операции на денежном рынке.
— Сейчас вы уже увидели преимущества этого решения?
— Во второй половине 2014 года произошло резкое ухудшение текущего счета. До этого Казахстан имел профицит. Но произошел масштабный сдвиг в зону дефицита, который, к сожалению, только сейчас, к концу 2017 года мы постепенно преодолеваем. Если бы мы не перешли к свободному курсу тогда, мы все равно сделали бы это позже. Потратили бы резервы и вряд ли бы смогли предотвратить широкомасштабный кризис на валютном и финансовом рынке и в банковской системе.
Сейчас дискуссия на тему денежно-кредитной политики продолжается. Есть сторонники, которые говорят, что надо вернуться к фиксированному курсу. Однако никто не может гарантировать, какой будет цена на нефть, условия торговли, курс рубля. Поэтому сейчас тенге находится в свободном плавании и ежедневно реагирует на перечисленные факторы. Мы достаточно похожи с рублем и выровняли конкурентоспособность.
Общество тяжело привыкает к новому режиму. Боязнь будущей девальвации до сих пор иногда присутствует. Девальвационные ожидания снижаются, но для полноценной адаптации общества и экономических субъектов к свободному курсу потребуется больше времени, чем прошедшие три года.
— Считаете ли вы нынешний курс тенге равновесным?
— Мы оцениваем его через степень вмешательства ЦБ на валютном рынке — оно равно нулю. Курс формируется без участия ЦБ на основе баланса спроса и предложения. Мы также оцениваем реальный эффективный обменный курс и видим значительную недооцененность тенге — это говорит больше о потенциале укрепления курса, нежели ослабления. Но это зависит от платежного баланса и от того, как он будет складываться в перспективе. Сейчас курс тенге отвечает текущим макроэкономическим индикаторам.
— Насколько велика сейчас зависимость курса тенге и экономики в целом от динамики цен на нефть?
— Зависимость есть. Экономика Казахстана зависит от нефти, и остается высокой доля нефтяного экспорта. Зависимость от экспорта нефти, нефтегазового конденсата и металлов, наверное, даже выше, чем в России, — около 85%.
Сейчас мы видим, что тенге имеет потенциал к укреплению. Однако мы не препятствуем этому и не наращиваем резервы. У нас свободный курс, мы стараемся не покупать валюту даже в случае избыточного предложения. В прошлом году было участие ЦБ в виде продажи валюты. В течение трех месяцев сглаживали шоки. Это связано с тем, что восприимчивость населения к негативной информации остается острой.
Население пытается привязаться к каким-то временным событиям, полагая, что денежные власти сдерживают ситуацию на валютном рынке, чтобы это временное событие прошло успешно. Такую политику мы не проводим.
Сейчас курс стабилен. Оснований, что курс может значительно измениться, нет. Но мы зависим от ценовой конъюнктуры и понимаем, что если цены на нефть резко снизятся и устойчивое время будут находиться на низких значениях, курс тенге отреагирует. Думаю, также отреагирует и курс рубля.
Однако сейчас мы не наблюдаем крупных рисков для нефтяного рынка. Оценивая все консенсус-прогнозы и ситуацию спроса и предложения на этом рынке, мы полагаем, что действующие цены объективно отражают экономическую реальность, и здесь не заложен пузырь, который вот-вот должен лопнуть. Соответственно, мы не видим высоких рисков для нашей валюты.
— Почему это так?
— В первую очередь это связано с волатильностью тенге. Любые долгосрочные отношения означают, что контрагенты стремятся минимизировать валютные риски, и, как правило, именно в торговле с Китаем по долгосрочным контрактам преимущественно используется доллар. С Россией мы видим долгосрочную миграцию в отношении рубля, но по Китаю пока большое влияние имеет доллар.
— В 2025 году Казахстан должен окончательно перейти на латинский алфавит. Может ли это создать какие-либо сложности для финансовой сферы, для Нацбанка?
— Очевидно, это процесс сложный, он требует длительного времени. У нас в этом плане есть еще достаточное количество времени. 2025 год, я считаю, достаточный срок для того, чтобы поэтапно и комплексно эту работу реализовать. Указ о переходе на латиницу был принят недавно, и мы только начинаем приступать к имплементации этих норм в финансовом секторе, понимая, что нужно там делать, чтобы этот процесс произошел удобно для финансового рынка, для нас и для инфраструктуры.
