Чьи методы социального управления лягут в основу президентской кампании?

Тимофей Сергейцев, член Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня"

Раз есть "мягкая" власть (power, "сила" в английском варианте, не различающем "силу", "власть", "мощь"…), то есть и "мягкая" война. Она между нами и США никогда не прекращалась, мирным казался лишь период нашего кажущегося "поражения". Урезав площадь имперского пространства за счёт окраин, мы начали в очередной раз строить новую Россию, что вполне укладывается в логику нашего исторического существования. Мы такое делали не один раз — и при Иване Грозном, и при Петре Великом, и при Иосифе Сталине. Механизмом "поражения" была навязанная и принятая нами уверенность, что мы просто должны всё делать "как они" — успешные, цивилизованные, обогнавшие. Что все наши строительства новых Россий — это варварство и растрата народа, зверство по отношению к людям. Правда, всё это время нападали на нас, а не мы "на них", и веди мы себя "цивилизованно", никаких "нас" давно бы просто не было. В целом мы это уже понимаем, как политическая нация. Однако идея, что мы должны позаимствовать социальное устройство, социальные технологии, общественный порядок, даже "ценности", пока не умерла, хотя бы в варианте "приспособить к нашей специфике". Пытаются их использовать и полит-технологи. Возможно это, нужно ли и чем это нам грозит?

"Мягкая война" СССР и США была ничем иным, как конкуренцией публичного, гласного идеологического контроля (у нас) и негласных технологий манипулирования и промывания мозгов (у них). Эти технологии опирались на огромную базу гуманитарных научно-экспериментальных и просто опытных разработок на Западе. В СССР подобной базы не было и не могло быть по определению — мы на другое ставили. Шанс появления действительных гуманитарных наук в СССР мог бы быть связан с нашими собственными исследованиями наличного публичного идеологического порядка, но им также не суждено было состояться. Социальные лифты социализма поднимали работников идеологического контроля с самых низов, а те несли на себе примитивное религиозное сознание — не христианское скорее, а языческое. Англо-саксонское же исследование и разработку технологий социального управления вела исторически укоренённая элита. Идея заимствовать американские технологии социального управления (социо-технику) и методы социального исследования бессмысленна вне рамок самоутверждения негласной власти и её персон. Только создав негласно правящую олигархию, можно ставить задачу трансфера американских методов социального управления.

Последнее было невозможно без передачи в руки узкой группы частников госсобственности СССР, что во всей стратегической полноте всё же не получилось. Мысль и намерение завершить начатое не оставлены до сих пор.

© РИА Новости / Виталий Арутюнов

Перейти в медиабанк

Мифология якобы неэффективности госуправления экономикой и необходимости "ослабления государства" нужна для этой "эспроприации экспроприаторов экспроприаторов", для зеркального по отношению к уничтожению частно-капиталистической собственности акта, для революции.

В действительности мы и не видели ещё в истории хозяйствующего государства, советское государство было сверх-ослаблено и переведено в сервис политической монополией коммунистической партии.

Одно это ставит под сомнение троцкистский вывод о государственно-капиталистической сущности советского хозяйства. Но есть и другой момент, опровергающий тезис о государственном капитализме: если государство и впрямь начнёт хозяйствовать, оно будет делать это публично, а не частным порядком. Оно не нуждается в политической коррупции — власть и так принадлежит ему. Ему не нужна форма капитала для работы ни с деньгами, ни с научным знанием. Если только это государство не слишком мало по мировым меркам и не зависит целиком и полностью от глобального рынка денег и товаров. Лишь в меру такой зависимости придётся говорить о государстве-как-капиталисте.

На переходе к западному образцу общественного устройства на разные лады настаивала и советская интеллигенция. России (СССР) было нужно и по-прежнему нужно сословие мыслящее, а не просто знающее, с практикой, а не без неё, ответственное, а не безответственное, то, которое создаст и новую культуру, и средства её преодоления — вместо того, чтобы культуру приватизировать и превращать в тормоз. Нужна не оппозиция, а правящий класс с дискуссией внутри себя. А кто этим требованиям не соответствует, догадайтесь сами. Советская интеллигенция обслуживала власть, но ответственность с ней разделять не собиралась. Для самооправдания она эту власть ненавидела, а когда та пошатнулась — подтолкнула в яму вместо выполнения своего интеллектуального долга. Если копнуть эту ненависть поглубже, то увидим, что это ненависть к народу, принимающему и поддерживающему советское народовластие. Между тем, эта самая интеллигенция, неплохо оплачиваемая (в эффективной части, а в неэффективной — социально гарантированная) из этого же народа, за некоторым исключением, и вышла. Для советской интеллигенции было характерно наивное представление, не подкреплённое ни опытом, ни теорией, почерпнутое нерефлексивно из западной пропаганды, что плоха только советская власть, а западная — чудо, как хороша. Но это скорее уже десерт к основному блюду. Такая наивность свойственна была и декабристам: к чему им были буржуазные свободы, если бизнесом они заниматься не умели и не собирались? Дворяне — в отличие от бояр — были обязаны служить, да не хотели. Старая история. А сегодня мы на месте бывшей интеллигенции имеем так называемых "либералов", точнее — неолибералов, к собственно либерализму не имеющих отношения и продолжающих традицию.

© РИА Новости / Владимир Вяткин

Перейти в медиабанк

Открыто и гласно преследуя инакомыслящих, советская коммунистическая политическая монополия была моральнее и честнее западной системы, где люди, если надо, просто исчезают, оказываются убиты или запуганы, где им нещадно, но при этом негласно промывают мозги — не только психологически, но и фармацевтически — и последовательно превращают в умственно отсталых, чтобы американская элита могла править в полной мере "демократически", особенно после вынужденной (из-за конкуренции с советским народовластием) отмены последних избирательных цензов. Реальный народ, население СССР поддерживали советскую власть, но ей не следовало терять идентичность, отождествляясь с народом. Именно это здравое разтождествление с народом, а не презрение и ненависть к нему, культивируемые интеллигенцией (её реальным отношением, а не официальным) нужны власти для воспроизведения себя. Идентичность советской власти и коммунистической монополии на власть была связана исключительно с научным знанием об истории, о социуме и, в особенности, о труде. Утрата этой идентичности означала и падение власти.

Путь к историческому самоубийству политической власти СССР начался в тот момент, когда партия перестала выступать от собственного имени, то есть имени агента марксистского знания о социуме, как номинальная "диктатура пролетариата" и перешла в безымянные агенты "народа", при том, что речь не шла даже об историческом русском народе, а о "новой исторической общности людей — советском народе".

От этого имени могла говорить и западная пропаганда. Что она и делала. Пролетариат же есть лишённый собственности и отчуждённый от денег исторический агент, в альтернативу олигархии овладевающий знанием, идущий к власти через знание. Это не совсем, а точнее — "совсем не" рабочий класс.

Но если в нашей системе знание публично, распространяемо, то в чём особенность отношения к знанию группы власти и политической монополии? Только в преимущественном владении механизмами развития знания, в мышлении — в противоположность знанию только мышление может быть основанием власти нового правящего класса. Такой правящий класс должен править с помощью планово, проектно и программно изменяемой идеологии — наилучшего на данный момент социального знания, но никак не светской религии, что больше пристало олигархическому правлению (светская вера демократии). Вот что хотел построить советский пост-марксизм, начиная с Александра Зиновьева и Георгия Щедровицкого, вот в чём смысл предлагаемого им развития.

Предложение остаётся в силе, и рыночный характер экономики ему особо не противоречит, речь идёт о политической системе, в первую очередь. Трагедия же советского строя и его руководства в том, что взяв власть на основании научного знания о социуме и истории, взявшись переделывать социум, эти люди не справились с научным знанием, не смогли развить его, не смогли согласовать с этим развитием воспроизводство власти, заместили социальное знание светской религией. При этом, если наши отечественные "прогрессоры", так и не допущенные до дела, интересовались именно мышлением, то Запад активно изучал сознание с практической целью управлять им невидимо и незаметно (всеобщая управляемая демократия).

Главная историческая ирония в том, что Маркс сформулировал идею капитализма, как сверх-идеологию, как доказательство того, что старая олигархия еще Древне-Римского разлива (не говоря уже о византийской, флорентийской, венецианской, нидерландской и английской — современной Марксу) способна получить контроль над научным знанием Нового Времени, собственно и образовав организованный капитал как единицу такого контроля.

© РИА Новости / Целик

Перейти в медиабанк

Обязав пролетариат бороться с частной собственностью, Маркс идеологически утвердил непреходящее идеологическое величие самого капитала. Поскольку не частная собственность как таковая важна, а контроль олигархии над использованием и распространением научного знания, его формы и механизмы.

Маркс ещё и предложил пролетариату то же самое политическое средство, которое использовала и сама олигархия Нового Времени — буржуазия — для свержения феодального государства и католической церкви. То есть Революцию.

Реально же диктатура марксизма пришла к власти сугубо контрреволюционным путём — и должна была бы отрефлектировать это. Этого не случилось. От революций у нас двоится в глазах, мы теряем историческое видение. Великая Октябрьская Контр-революция — вот как это событие должно бы было называться в советских учебниках.

Революция и сегодня главный инструмент олигархии, контролирующей науку как производительную силу и источник власти. Одна из целей этого контроля — остановить прогресс самой науки, сделать его полностью управляемым и подконтрольным, не допустить появления новых государств, основанных на научном знании.

Наука, пришедшая к власти, свободная от олигархии нуждается в освобождении от натурализма, в особой социальной проблематизации, в особой морали и утверждении антропологических рамок, исключающих геноцид, пытки, фашизм. Наука должна быть освобождена и от буржуазного антиклерикализма. Речь по существу идёт о модернизации государства Платона (основанного на знании) вслед за модернизацией знания до уровня научного и пост-научного (т.е. такого, которое не может обеспечить наука в общей с ней же расширенной системе знания).

Т.н. информационное общество — глобальный олигархический проект, при котором знание, как основание современной власти должно быть заменено информацией.

Поскольку информация — это сообщение, сама по себе она не имеет отношения к истине, можно лишь уточнять автора и адресата сообщения. Речь не идёт о реальной замене — она невозможна, но институты, имитирующие власть и демократическое участие в ней как раз основаны не на знании, а на информации. Знание же в американской системе власти должно быть спрятано как можно глубже в элитарные институты — как и проектировал Лео Штраусс, основатель школы американских неоконсерваторов, определивших современную политику США. Таково основное условие функционирование американских социальных технологий. Даже если мы доведём интеллектуальную деградацию населения (на что и направлены образовательная реформа, основанная на "стандартах" и другие инструменты культурной политики, открытие рынка для голливудской кинопродукции, активное продвижение наркотиков) до требуемой кондиции — потеряв при этом соответствующую производительность человеческого капитала (если даже так рассматривать людей), мы столкнёмся с отсутствием у нас всего пакета собственно манипулятивных технологий. За двадцать лет попыток привить их на нашей почве вид они имеют хилый — национальная специфика. С другой стороны, исторический опыт показывает, что наша актуальная, исторически адекватная идеология всегда выигрывала у американского промывания мозгов, пока оставалась таковой. Русские обладают гораздо более глубокими традициями и историческим сознанием, нежели американцы, и морочить нам голову по штатовским методикам будет весьма затруднительно. Хотя такие попытки предпринимаются.