Максим Соколов, для МИА "Россия сегодня"
Чем более наше время приобретает черты военного — хотя бы даже отчасти, — тем звучнее слышатся голоса тех, кто, руководствуясь принципом "À la guerre comme à la guerre" желал бы ввести изменения в российское законодательство, избавив его от ненужной в такое суровое время гуманности.
20 ноября на совещании обеих палат Федерального собрания в Колонном зале Дома союзов лидер "Справедливой России" Сергей Миронов так и заявил: "Раз "на войне, как на войне", сегодня в своем выступлении я буду предлагать внести изменения в российское законодательство и, как исключение из правил, ввести смертную казнь для террористов и их пособников". Затем, не довольствуясь этой новеллой, он присовокупил: "Думаю, что нам нужно пойти по примеру Франции, которая лишает гражданства тех граждан, которые участвуют в террористических войнах на территории других государств".
Идеи Миронова нашли среди законодателей горячий отклик. Хоть война и гибридная, но убивают на ней не гибридно, а по-настоящему, и чем далее, тем более. Следственно, ряд норм мирного времени сейчас не может применяться. Так рассуждали многие законодатели.
Равно как и то, что если некоторая норма входит в особо защищенную и не подлежащую изменениям 1 главу Конституции РФ, то, следовательно, об изменении этой нормы забудьте и думать, — этот довод уже не является несокрушимым. В ответ слышится, что только Божий закон вечен, а закон людской, в том числе и конституционный, и основной, вполне подлежит переменам с ходом времени.
Очевидно, полный юридический фетишизм — сказано "нет", значит, не смейте — уже не действует. В законодателях и в обществе рухнуло некоторое табу.
Вообще говоря, это не очень хорошо. При разрушении прежде безусловных запретов может получиться, как с разгульным пьяницей — "Первая колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташечками". Единожды начав, трудно остановиться.
Неясно, правда, так ли необходимо править свод законов, подгоняя их под реалии гибридной войны или с этим делом можно пока и повременить.
Если говорить о возвращении смертной казни, то действительно такая проблема возникает в военное время. Не случайно существует формула — "отмена смертной казни в мирное время". Логически рассуждая, такая формула является единственно возможной, ибо в условиях войны государство отправляет своих подданных на фронт, где они рискуют погибнуть, причем зачастую гибнут лучшие. Во всяком случае, те, к которым уголовный закон не имел никаких претензий. Если отмена смертной казни является абсолютной нормой, сохраняемой также и в военное время, создается парадоксальная ситуация: вернейший и надежнейший способ сохранить свою жизнь — совершить уголовное преступление и сесть в тюрьму. То есть презренному злодею государство гарантирует жизнь, тогда как человеку, защищающему его с оружием в руках, государство такой гарантии не дает, ибо не может дать. Есть и другие проблемы с отменой смертной казни также и в военное время: что делать с прямым неповиновением командиру в боевой обстановке?
Никакая серьезно воюющая страна не обходится без трибуналов и без смертных вердиктов, здесь и спорить-то не о чем. Но речь тут идет о смертных приговорах собственным гражданам за деяния, не связанные с терроризмом.
Что же касается террористов, то если угроза серьезна, любое государство исповедует принцип "на войне, как на войне", не внося изменений в законодательство. Оно может оставаться сколь угодно гуманным, но самое гуманное законодательство не запрещает убить террориста в ходе операции по обезвреживанию.
Франция не вводила обратно смертную казнь, но просто уничтожила террористов в Сен-Дени. На месте французских властей так поступил бы каждый, ибо жизнь полицейских заведомо дороже, чем жизнь террористов, и подвергать полицейских смертельному риску, лишь бы взять террористов живьем и судить, никто вменяемый не требует. На войне с террором пленных, как правило, не берут, так что мораторий на смертную казнь можно и сохранять. Это мало что изменит.
Если же имеется в виду возрождение советской практики лишения гражданства с последующим выдворением за пределы РФ, то, во-первых, практика эта не принесла СССР особенной чести, а во-вторых, чтобы выдворить, нужна страна, готовая принять выдворенного. Солженицына, положим, в 1974 г. выдворили в ФРГ с согласия германских властей, но не все Солженицыны. Большинство потенциальных кандидатов на выдворение никому не нужны, и не факт, что какая-нибудь держава согласится их впустить. Что делать тогда — непонятно.
Наконец, возможен и тот случай, когда человек уже находится за границей и лишение гражданства фактически означает запрет на возвращение его в РФ. Опыт лондонской (и не только) эмиграции новейшего времени показывает, что изгнанники совершенно не рвутся на родину, более того, — боятся возвращения, как черт ладана. См. поведение Михаила Ходорковского, Сергея Гуриева, Евгения Чичваркина и пр. Устраивать скандальную правку защищенной статьи Конституции, чтобы получить в точности то, что уже сейчас имеем? Смысл такого мероприятия не всякому понятен.
Самое же главное — как это улучшит безопасность страны в условиях террористической и даже военной угрозы. В общем-то, никак. Ходорковский останется Ходорковским со всеми своими повадками, что с российским паспортом, что без такового. Разве что приобретет дополнительный венчик вокруг головы.
Представляется, что снабжение баронов-изгнанников дополнительными венцами не относится к числу насущных и первостатейных задач конституционного строительства.
