ВЛАДИКАВКАЗ, 1 сен — РИА Новости, Альбина Олисаева. Жизнь — это подарок, ценность которого понимают далеко не все. Те, кто не просто побывал на ее грани, а несколько дней смотрел смерти в глаза, знают это, пожалуй, как никто другой.
Десять лет трагедии в Беслане. Десять лет с тех пор, как никому уже, наверное, не надо объяснять — что за трагедия. Десять лет, как этот город стал синонимом слов "горе", "страдание" и "ад".
Заур Абоев — один из тех, кто знает эту цену. Десять лет назад он пришел в школу, чтобы стать тем самым старшеклассником, который понесет на своем плече радостную первоклашку с бантом и огромным звонком. Вместо этого он будет три дня и три ночи переносить деток по залу, где развешены бомбы, успокаивать тех, кто рядом, и выживать. Это его история. История того, кто выжил и пережил.
Начать с конца
Я смеюсь и радуюсь жизни, потому что, посидев на перекрестке двух миров, я благодарен жизни за то, что у меня есть возможность ей радоваться. Это было в моей жизни, я смирился с этим и живу дальше.
Мне не тяжело вспоминать. Я уже давно смирился с тем, что это значимая часть моей жизни. Где-то даже нравится вспоминать, потому что, вспоминая эти события, я вспоминаю людей, которых больше нет.
Проблема общества в том, что всегда люди думают, что это случится с кем угодно, только не со мной. И поэтому люди теряют бдительность и проявляют халатность. В противном случае, наверное, где-то можно было бы что-то предотвратить. А у нас как-то не ценится наша жизнь самими людьми. Мы только говорим, что очень хотим жить, но ничего для этого не делаем.
Непрозвеневший звонок
Я пришел в восемь утра в школу подключать аппаратуру к линейке. Ответственным был.
Должен был нести на линейке первоклашку, давать первый звонок. Я стоял прямо у двери школы, на плечах у меня сидела девочка со звонком. Нас фотографировали для газеты "Жизнь Правобережья". Линейка еще не началась, и это было постановочное фото. Я стоял около первоклашек, и когда начались взрывы и крики, я просто зашел в школу. Старшеклассники обычно стоят у выхода со двора школы, поэтому почти все они смогли убежать.
Я не сразу понял что происходит, даже увидев бородатых мужчин. Мыслей таких не было, что это террористы. Подумал, что учения. В противном случае все же попытался бы бежать, наверное.
Потом всех начали загонять в школу. Я отчетливо помню, что все двери были закрыты, кроме той, что вела в кабинет, находившийся в конце здания, где на окнах были решетки и возможности бежать не было. Мы просидели там минут 15, потом к нам зашли мужчины, поблагодарили, что все прошло хорошо. Когда тебя благодарят, думаешь, что, правда, наверное, учение. Потом нас всех завели в спортзал. До конца не было понимания, что намечается что-то страшное.
Три дня длиною в жизнь
Я понимаю, что это были три дня, но для меня они растянулись в маленькую жизнь. Настолько все это было долго, томительно. Отвлечься от происходящего было не на что. Ни на сон, ни на еду. Ты постоянно находишься в напряжении, которому не было конца.
Я всегда для себя делю эти три дня. В первый день, наверное, срабатывали инстинкты — все время в голове сидела мысль, что надо поесть, несмотря на то, что силы еще были и ел вроде недавно.
Во второй день желание было напиться, а на третий день еда и вода отошли на дальний план, реально хотелось развязки, как бы это ни было тяжело осознавать, но в надежде на лучшее хотелось какого-то разрешения ситуации.
Второй день был, наверное, самым страшным. Я даже взрыв не могу сравнить с ним. Террорист, которого все боялись, это был "полковник", сказал, чтобы вперед вышли старшеклассники. А у меня разболелся живот и я плохо себя чувствовал. Смотреть в глаза он не разрешал, поэтому я опустил голову. Соседка, оказавшаяся рядом, говорила, что он смотрел на мои руки. А я аллергик, и у меня на руках сыпь была. Говорят, по их вере болячки на руках — это что-то нехорошее. Он спросил, что со мной. Я не видел, что он смотрит на руки, и ответил, что плохо себя чувствую, возможно, аппендицит. На мой вопрос: "Что надо?" он ответил, что ничего не надо, и он просто хочет меня убить.
Этот момент… Я не знаю, будет ли у меня еще такой момент в жизни, когда стоишь лицом к лицу со смертью. Но в то же время было так все равно. Мне было просто обидно понимать, что этот "никто" ни за что сейчас лишит тебя жизни. Я поднял на него глаза, и эти мысли были у меня в голове. Не знаю, сколько в упор мы смотрели друг на друга, но через какое-то время он сказал: "Нет, не буду тебя убивать. Иди, садись".
Было страшно и все равно одновременно. Было страшно, что родных не увидишь. Жизнь, правда, в эти моменты начинает картинками мелькать перед глазами, и ты вспоминаешь только самых близких. В тот момент я вспоминал только свою семью.
Вы никому не нужны
Тяжело было не только физически, было очень сильное моральное давление, когда постоянно говорят, что вы никому не нужны. И в какой-то момент мы начинали верить этому. Поэтому, как ни странно это сейчас звучит, когда вырвался из школы, первым делом пошел к маме на работу. Я был уверен, что она там сидит и работает в обычном режиме. Меня остановило то, что я был грязный, подумал, как же в таком виде пойду к маме.
Знаете, в силу возраста нам было сложнее, потому что в нас еще была какая-то детская наивность, и в то же время мы уже что-то понимали и оценивали по-взрослому. И до конца не могли понять, чего мы хотим — есть, пить, думать, жить? Сложный период, мне кажется, у нас был.
Если бы это продлилось еще день, то очень многие умерли бы от обезвоживания. Я и так слышал, что были дети, которые не пережили обезвоживания. Но то, что бежать людям было бы раз в 100 сложнее, это точно. Даже на третий день люди были настолько слабы, что просто не смогли убежать. Тем более после взрывов малейшие ранения не дали людям шанса. Тянуть больше было нельзя.
Никто не выжил
Были учителя, которые просто герои. Из тех, кто возле меня оказался, это были Альбина Викторовна Аликова — она просто герой с большой буквы, Злата Сергеевна Азиева, Иван Константинович Каниди. Они все не выжили. Они проявили себя настолько мужественно. Причем это тем удивительнее, что, например, Альбина Викторовна по своим физическим параметрам была девушка из девушек — воздушная, летала по коридорам, вся в Пушкине и Онегине.
А Злата Сергеевна была настолько доброй, что мы на информатике всегда баловались, а она просила нас угомониться. А там она проявила столько силы и мужества! Террористы даже через нее общались с остальными. Всех перечислить не смогу, кого помню, назвал.
Самое страшное в школе было видеть, как люди мучаются, как дети мучаются — это очень страшно. Они плакали. Страшно было видеть то страдание, которое они испытывали, когда пили свою мочу. Видеть то, как они не хотят это делать, но делают сквозь отвращение, как они не могут уже ни сидеть, ни стоять.
В течение этих трех дней я посидел во всех частях зала. У нас в школе была девочка, с которой мы не разговаривали — какие-то школьные ссоры, обиды. И мы там, в зале, помирились с ней. А с другой девочкой так и не помирились, а потом мы оба выжили и начали обниматься. А спустя годы мы говорили о том, какими были дураками и как бы себя ругали, если бы кто-то из нас не выжил.
С тех пор у меня нет человека, к которому бы я плохо относился. Потому что я всегда думаю о том, что если что-то случится, то я буду думать, зачем я к этому человеку плохо относился?
Помню, когда взорвались шахидки, как раз моя очередь была идти в туалет, и меня задержала учительница истории буквально на 30 секунд. Окажись я в этот момент в коридоре, взорвался бы вместе с шахидками. Мужики, которые там сидели, их сильно покидало.
Освобождение через взрыв
Я отчетливо помню, как произошел взрыв. Прошла опять информация, что сейчас нас всех выпустят. Я как главный разносчик этой информации стал передавать ее направо и налево. Говорю, вот ты не плачь, девочка, сейчас нас выпустят. И тут мне боевик говорит: "Сними всех детей с окон". Многие сидели на подоконнике.
Я стал всех снимать и жутко боялся, что сейчас кто-то может случайно задеть провод. Всех снял и сел с сестрой своего друга спиной к спине. И в тот момент, когда я стал сидящей рядом женщине говорить, что нас выпускают, прогремел сильнейший взрыв. Просто не передать словами. Пошел резкий жар, стало не хватать воздуха. Я ни на секунду не потерял сознания. Я помню, что встал и увидел, что рядом все лежат, и у меня промелькнула мысль, что все умерли. Потом увидел, что окна выбило, и подумал, что надо идти. Дальше у меня провал в памяти.
А дальше — стою уже во дворе школы. Наверное, меня выкинуло волной, иначе бы я запомнил, как передвигался через людей. Стою в двух метрах от стены школы и опять один, и ужасная тишина. И только спустя какое-то время начались крики и стали прыгать с окон дети. Мы бежим. Где-то там встретили милиционеров.
Нас завели к какой-то бабушке домой, и там оказалась эта маленькая девочка, которой я сказал, что нас сейчас отпустят. Она меня обняла и стала меня в руки, в живот, в плечо, везде целовать и говорить: "Спасибо, дядя, ты не обманул, что нас сейчас выпустят". Она подумала, что я это имел в виду, когда говорил, что нас выпустят. Я так часто это вспоминаю. Как бы плохо мне ни было, я всегда это вспоминаю. Так искренне благодарен мне никто еще никогда не был, и все это сквозь слезы и кровь.
После теракта нас всех повезли в Питер. Я закончил там школу и университет. Очень благодарен организаторам этого проекта, потому что это одни из самых ярких лет в моей жизни. Вообще благодарен всем, даже тем, кто погрузился в эту тему хотя бы на 10 минут. Тогда понимаешь, что ты не одинок.
После Города Ангелов, где похоронены погибшие в теракте, я начал кладбище совсем по-другому воспринимать. Раньше для меня кладбище было чем-то страшным, а сейчас прихожу туда, и какой-то контакт бывает. Это необходимо бывает. Я даже просто так туда прихожу.
Я смеюсь и радуюсь жизни, потому что, посидев на перекрестке двух миров, я благодарен жизни за то, что у меня есть возможность ей радоваться. Это было в моей жизни, я смирился с этим и живу дальше.
