С самого начала украинского кризиса, который непосредственным образом отражается на жизни россиян и на котором вот уже более полугода сконцентрировано все внимание российского общества, Русская православная церковь удивляет чрезвычайной скупостью своих комментариев происходящих на Украине событий, хотя в них вовлечены представители всех существующих там христианских конфессий и объединений. Почему представители РПЦ так сдержаны в своих публичных заявлениях, что думают в Московской патриархии о вероятности объединения всех православных украинцев, кто будет представлять Украину на Всеправославном соборе, который должен состояться в 2016 году, и с какими проблемами, связанными с украинскими беженцами и антироссийскими экономическими санкциями, могут столкнуться россияне, рассказал в интервью РИА Новости председатель синодального информационного отдела РПЦ Владимир Легойда. Беседовала Марина Борисова.
— Владимир Романович, сегодня самая важная тема в информационном пространстве — Украина. Все, что там происходит, включая церковную жизнь, вызывает повышенный интерес. Но представители Русской православной церкви крайне скупы на комментарии. Почему?
— Мы руководствуемся в первую очередь принципом "не навреди". Потому что, попав в логику войны, уже невозможно из этой логики вырваться. А сама попытка отвечать на подобные вопросы очень часто навязывает нам подобный путь. Церковь же не может встраиваться в эту логику, так как среди ее паствы есть люди с разными политическими убеждениями.
Каноническая территория Русской православной церкви распространяется на многие страны. Их границы менялись и могут меняться. В храм приходят люди разных политических взглядов. Поэтому бессмысленно спрашивать, почему церковь "не комментирует" ситуацию на Украине.
Церковь возвышает свой голос, когда страдают люди, когда разрушают храмы, больницы и жилые дома. Когда захватывают заложников, будь то журналисты или наблюдатели ОБСЕ.
— Однако с декабря прошлого года, начиная с Майдана, мы то и дело видим в теленовостях представителей разных конфессий, солидаризирующихся с той или иной стороной противостояния.
— Кроме официальных представителей Украинской православной церкви — она никакой политической позиции не заняла. Это общая позиция Русской православной церкви. Позиция пастырская и единственно возможная для церкви.
— Но церковь — это люди и, судя по заявлениям отдельных иерархов, им далеко не всегда удается сохранить нейтралитет. Кроме того, после кончины предстоятеля УПЦ и перед выборами нового возобновились разговоры о возможности объединения всех православных церквей Украины в одну, автокефальную. Это возможно?
— Мы все молимся об уврачевании раскола на Украине и верим, что с Божией помощью это возможно. Но это может свершиться только путем возвращения наших братьев, уклонившихся в раскол, а не некоего слияния раскольников с канонической церковью по итогам торга. Украинская церковь таких сделок заключать не будет.
Так называемый Киевский патриархат существует уже без малого четверть века, и никто в православном мире его не признает. Ведь в каноническом пространстве уже существует единственная и независимая Украинская православная церковь Московского патриархата.
Она не только самостоятельна, но сама оказывает огромное духовное и административное влияние на жизнь Русской православной церкви в целом, участвуя в работе высших общецерковных органов власти.
— В 2016 году планируется Всеправославный собор. Кто будет на нем представлять украинское православие?
— Русских, украинцев, белорусов и многие другие народы на соборе будет представлять Русская православная церковь. Представители Украинской православной церкви Московского патриархата будут в составе единой делегации. Всеправославный собор — это собор поместных православных церквей. Так что и Японская православная церковь, к примеру, тоже будет представлена в составе нашей делегации. И процедура принятия решений на соборе будет не демократической, а консенсусной, и у каждой будет право вето. Почему это важно? Чтобы избежать ситуации, когда какая-то церковь проголосует против, потому что понимает, что это решение не поддержит паства, но оно все-таки будет принято большинством голосов на соборе, а приедут домой — и не смогут воплотить такое решение в жизнь.
— У нас во всех церквях каждый день молятся о мире на Украине. Почему же там становится все хуже и хуже?
— "Молиться за людей — кровь проливать", — говорил старец Силуан Афонский. Не просто вздохнуть: ах, пусть всем будет хорошо! — и вернуться в фейсбук или к каким-то своим делам. У каждого человека, даже абсолютно неверующего, наверняка были в жизни моменты, когда тяжело болел кто-то из самых близких, или человек оказывался в трагической ситуации, или в большой опасности, и он всем своим сознанием, всей волей, всеми силами организма сосредотачивался на одной точке. Все остальное в такие минуты просто перестает для тебя существовать. Так что, никому не надо объяснять, что такое молитва.
Но нужно, наверное, все время об этом напоминать. Вот и митрополит Сурожский Антоний писал о том, что церковь призывает не к "той легкой молитве, которую мы возносим из успокоенности нашей", а к той, которая не дает покоя, которая рождается из бессонных ночей "от ужаса сострадания" и которая уже не позволяет просто вернуться ко всяким привычным пустякам.
— Но ведь сейчас многие побросали "привычные пустяки" и занимаются помощью украинским беженцам.
— Действительно, сейчас очень многие в порыве искреннего сострадания собирают деньги, закупают гуманитарную помощь, организуют ее доставку, помогают вывозить беженцев, расселяют их, стараются обеспечить работой. И церковь в этом активно участвует. И это замечательно. Но порыв может пройти, а люди-то эти — многие — у нас останутся. За новейшую историю России мы принимали несколько волн беженцев — у нас разный, в том числе горький, опыт: порой, когда проходят первый шок и первая благодарность, возникают проблемы.
Для многих именно тогда и начинается настоящая школа христианского милосердия, христианской любви.
Для чего-то же все это попускается Богом. Может, для того, чтобы наше христианское чувство, подлинно христианская любовь проявлялись не только тогда, когда человек в благородном порыве отдает беженцам свой только что построенный дом, а когда он понимает, что они будут теперь там жить долго или даже всегда — без обратного билета. Наверное, кто-то это выдержит, кто-то нет, но нужно внутренне к этому готовиться. А заодно и к тому, что и у этих людей может круто поменяться настроение.
— У нас оно тоже может поменяться. Уже сейчас больше обсуждают санкции. Это тревожный симптом?
— Наше время дает много возможностей чувствовать себя приличным человеком, поставив лайк в Facebook или перепостив чью-то просьбу о помощи. А если не одну, да еще каждый из твоих друзей сделал то же самое, можно с чистой совестью поставить галочку в графе "добрые дела". Это очень опасно. Потому что настоящая молитва, как и настоящая помощь — это тяжелый труд. Недаром же лепта вдовицы стала безусловным общекультурным примером.
Пока нас никто еще всерьез "на вшивость" не проверял. И я надеюсь, что, по крайней мере, церковные благотворители с этим испытанием справятся. Очень высоко оцениваю деятельность нашего синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению — они настолько вникли во все сложности нынешней ситуации, и люди там есть, и опыт тоже. Они, с одной стороны, берут на себя рутинные административно-хозяйственные функции, но при этом не превращаются в какую-то бюрократическую структуру, и это дает надежду, что и все мы будем и дальше поступать по-христиански.
— Поступать по-христиански означает жить по-христиански? Не иногда, не в эмоциональном порыве, а изо дня в день. А много ли людей на это способны?
— Попробую провести аналогию, хотя любая аналогия условна. В IV веке, когда на христиан прекратились гонения, когда исповедовать свою веру уже не нужно было ценой жизни и христиан стало гораздо больше, родилось монашество. Люди, задолго до Алеши Карамазова осознавшие, что не могут отдать вместо "всего" два рубля, а вместо "иди за Мной" ходить лишь к обедне, получили мощную мотивацию.
Или вот, к примеру: сейчас закончился "университетский призыв" семинаристов, который был в 1980-90-х, теперь в семинарию поступают прямо из школы — той самой школы, к которой сегодня столько вопросов. Изменится ли от этого духовенство? Конечно. Но и сто лет назад к священникам и монахам тоже было много претензий, часто вполне обоснованных. И вот эти не безупречные, очень разные по своим человеческим качествам, интеллекту и образованию люди через несколько лет стали мучениками и исповедниками нового времени. Хотя кому-то тогда казалось, что они на это не способны.
Вот и мы на многое не способны. Но Господь и нам может создать такие условия, когда мы проявимся, — кто-то сможет, кто-то нет.
— Выходит, чтобы жить по-христиански, нужны все время какие-то страдания? Но ведь люди даже в церкви молятся, чтобы Бог их от страдания избавил…
— И это нормально. Даже апостол Павел много раз просил Бога избавить его от "жала в плоть" — видимо, от какой-то болезни. И получил ответ: "Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи". Ведь, кроме как этими постоянными щелчками, иногда очень сильными и болезненными, никакими другими способами заставить нас сконцентрироваться на том едином, что действительно важно, зачастую невозможно. У нас столько дел и забот, что порой только сильная встряска может заставить нас выскочить из этого круговорота.
Вот сейчас все возбужденно обсуждают санкции. Многие осознали, что это неизбежно скажется и на их частной жизни. Но мы за последние годы настолько расслабились, нам стало уже так привычно жить комфортно, что сама мысль, что придется этим комфортом отчасти поступиться, вызывает панику. Я совсем не против бытового и прочего комфорта, скорее, наоборот. Просто, несмотря на наши "за" и "против", ситуация все равно может измениться. И надо и в ней суметь остаться христианами.
— А разве нужно было жить в соответствии с народной мудростью: не жили хорошо, нечего и привыкать?
— А это не так просто, особенно когда у тебя нет личного опыта преодоления трудностей. А даже если и есть — к хорошему привыкаешь быстро. Это же так легко затягивает: ты вроде бы все такой же и в жизни своей ничего радикально не меняешь, и вдруг — бац! — у тебя уже хороший автомобиль, сотрудники-помощники, кабинет, и ты жалуешься, что телефоны звонят, не переставая. А если завтра они замолчат?
Если у тебя вообще не будет никакой связи, потому что ее нечем будет оплатить? Обстоятельства бывают разные. И отношение к ним определяется твоим мировоззрением. Что должно измениться, когда человек приходит в церковь? Угол зрения, отношение к происходящему.
Трагические времена гонений на христиан в России давно в прошлом. И когда мы с воодушевлением говорим, через какие страдания ради Христа прошли новомученики и исповедники российские, мы редко спрашиваем себя: а мы-то готовы идти путем наших отцов и дедов? Не сломаемся ли на иных, простых, житейских проблемах? Просто жить по Евангелию — это и есть самый главный вызов.
Никто не призывает бежать навстречу страданиям. Но христианин не должен от них убегать. Моя любимая молитва — оптинских старцев:
"Дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день". Не "все, кроме отключения горячей воды и невозможности покупать в супермаркете любимый французский сыр", или "все, кроме того, с чем я не согласен по политическим мотивам".
Там нет сноски: в ситуации международных конфликтов это не действует, и ты можешь с утра до вечера рыдать и перестать быть христианином.
Когда моя новорожденная дочь попала в реанимацию, я просил всех знакомых священников молиться о ее выздоровлении, и один из них мне сказал: "Я помолюсь, конечно, но имейте в виду: с точки зрения спасения она сейчас в гораздо лучшей ситуации, чем вы". И это был для меня двойной шок — первый, когда он это сказал, а второй — когда я подумал, что, в общем-то, он прав.
