Вопрос из зала: Совсем скоро выходит анимационный фильм Георгия Данелии “Кин-дза-дза”. Режиссер, который на протяжении всей своей жизни снимал хорошее массовое кино, перешел на анимацию. Как вы относитесь к этому проекту? И не хотелось бы вам снять художественный фильм?
Юрий Норштейн: У меня таких комплексов не было. Когда ко мне подходили режиссеры-игровики и говорили: “Старик, ты уже перерос мультипликацию”, – я отвечал: “Ребят, вы неправильно говорите, это вы не доросли до мультипликации”. Что касается Данелии, он гениальный режиссер, если его с кем-то сравнивать, наверное, можно сравнить его с Феллини. Но когда у него началась работа над мультфильмом, у нас через какое-то время состоялся разговор, и он признался, что с такой сложностью в работе еще не сталкивался. У него были проблемы с деньгами, но видимо, помог его авторитет, и деньги где-то нашлись. Для Сергея Сельянова, который серьезно поучаствовал в проекте, думаю, этот мультфильм станет одной из лучших страниц его биографии.
Вообще, самое сложное в мультипликации – это, конечно, человеческий персонаж. Причем, никакой. В мультипликации хорошо получались гротесковые персонажи, двоечники. Слава им! Пока есть двоечники, искусство мультипликации существует. Ох уж это прилежание! Один из прилежных – Дмитрий Анатольевич Медведев, я думаю, он в школе был такой.
Катерина Гордеева: То есть его будет невозможно анимировать?
Юрий Норштейн: Возможно. Но прилежание очень трудно показать. Акакий Акакиевич – вот он никакой персонаж. За что там можно зацепиться? Когда мы его стали рисовать, я говорю: ”Знаешь, Франя, его нужно рисовать как младенца, с темечка, и рисовать его надо как можно меньшего размера”. Когда ты рисуешь минимальный размер без оптических приборов, только глазом, рука становится зрячей. Ты еще не знаешь, что рисуешь, но в то же время очень остро направляешь свое внутреннее чувство в точку, которую ты создаешь. И тогда появляется второе зрение.
Вопрос из зала: Вы сказали, что потерпели сокрушительное поражение на студии Pixar. Почему для вас это поражение, а не мелкая неудача? И как вы относитесь к людям, которым не интересно то, что вы делаете?
Юрий Норштейн: Что касается студии Pixar, я отнесся к этому спокойно, потому что прекрасно понимал их уровень и мог отнестись к этому только с сочувствием. Сегодня слово ”самодостаточность” чуть ли не главное. Даже искусствоведы его употребляют, это гунявое отвратительное слово ”самодостаточность”. С этого начинается падение. Это по поводу Pixar.
Сегодня мне принесли журнал, где я говорю о Миядзаки. Я с ним очень хорошо знаком, и в нем человеческое, бесконечность человеческого много выше того, чем он занимается. Так и должно быть. Искусство в нем находится в окружении космоса. Станиславский говорил: “Актер должен забыть о ежедневной жизни”. Чтобы войти в то великое актерское состояние, он должен вспомнить, что живет во Вселенной. Когда он вспоминает это, у него включаются другие тяговые связи. Миядзаки – он такой же.
Что касается того, что кому-то не интересно то, что я делаю – к этому я отношусь совершенно спокойно. Почему то, что я делаю, должно нравиться всем? У меня даже есть товарищи, например, Давид Черкасский, замечательный украинский режиссер, все знают его “Врунгеля”, так он мне говорит: “Знаешь, Юра, не нравится мне то, что ты делаешь”. А я говорю: “Ну и что, Додик! Ты думаешь, это нам помешает с тобой выпить?”.
Вопрос из зала: Нужно ли художнику создавать себе пространство для творчества? Создаете ли вы себе какие-то ограничения от визуального потока?
Юрий Норштейн: Я себя, конечно, ограничиваю по многим причинам. Во-первых, у меня нет времени. Во-вторых, я понимаю, что передо мной галиматья, по первым нескольким кадрам. Это как читающий человек понимает по нескольким предложениям, графомания это или нет. Однажды я так Варлама Шаламова для себя открыл, не зная имени, не зная ничего, в 1986 году, в Хельсинки, в отделе русских книг. Я открыл и, пока не дочитал этот рассказ, не сдвинулся с места. Это вырабатывается временем – способность по-настоящему воспринимать сложные серьезные тексты, как и сложные серьезные изображения.
Вопрос из зала: Вы смотрите современное кино?
Юрий Норштейн: Кое-что смотрю. Из последнего мне очень понравился фильм “Елена”, причем при повторном просмотре он открывает тебе более глубокое содержание, чем при первом. Понравился фильм “Как я провел этим летом”. Я увидел на экране героя-мужчину, личность, я увидел поведение мужественного человека, не слюнявого, не гунявого. Я увидел подлинного героя, а это очень важно. У нас похохатывали-похохатывали, что в социалистическом реализме искали положительного героя, но без положительного героя жизни-то не может быть. Ведь Достоевский, когда писал Акакия Акакиевича, он говорил: “положительно прекрасный человек”. А Христос? Как мы можем без этого жить?
