Отрывок из рукописи новой книги Петра Романова "Русский бунт"
Историю русского переворота, в современном понимании, начала писать, пожалуй, царевна Софья, которая не раз — путем интриг, за счет посулов и подарков — поднимала стрельцов против Петра I и его родни.
Кончила она, как известно, плохо — в Новодевичьем монастыре, хотя при этом сидела на хорошем тюремном пайке: царевна и несколько ее слуг ежедневно получали ведро меда, три ведра пива разных сортов, два ведра браги, а на праздники еще ведро обычной водки и пять кружек анисовой. С закуской, как уверяют историки, все также было в полном порядке. Даже любопытно, и куда Софья все это девала?
Вероятно, если бы каждый стрелец имел такой же рацион, Софье куда труднее было бы плести свои интриги, однако жизнь рядового стрельца складывалась иначе. Причин для оппозиционности в стрелецком кругу хватало с избытком. Именно поэтому даже искусственно организованные перевороты, вроде тех, что затевала предприимчивая и склонная к интриге Софья, почти всегда несли в себе семена бунта, которые на самом деле не входили в замыслы организаторов переворота. Стрельцы не раз "сбивались с указанного им пути" и действовали по своему усмотрению, в привычных традициях народной смуты.
Скажем, когда Софья и Милославские после смерти царя Федора подняли стрельцов на петровскую родню — Нарышкиных, — они, само собой, и не помышляли, что стрельцы начнут громить и "Холопий приказ", где ими были разорваны все кабальные грамоты. Как рассказывает историк Николай Костомаров, стрельцы кричали: "Даем полную свободу на все четыре стороны всем слугам боярским!" Ничего подобного в планы Софьи, разумеется, не входило.
Впрочем, переворотные дела — а здесь на недовольство обязательно накладывается еще и подстрекательство — оставим все же в стороне. Политическая интрига — одно, бунт — другое: он зарождается самостоятельно в похожем, но все-таки другом, куда более крутом "бульоне": от несправедливости и чувства безысходности. Именно тогда ярость начинает перехлестывать через край. Бунт — это народ в состоянии аффекта.
Так вот, петровское время богато и на классические бунты, которые народу никто не заказывал. Все они были реакцией на жесткие, а порой и жестокие методы, которыми Петр I проводил свои реформы.
Это потомки будут признательны царю-реформатору, который за шкирку втащил русских в Европу, силовым рывком преодолел отставание России от ведущих держав и на человеческих костях построил Санкт-Петербург. У современников же реформатора мнение о нем было, мягко говоря, неоднозначное: кто-то Петра поддерживал, причем, не щадя "живота своего", но у многих других петровские преобразования и петровские методы управления страной и своим народом вызывали отторжение. Наконец, сказывалась на настроениях и тяжкая, многолетняя Северная война. Многим не был ясен сам смысл борьбы за выход к Балтике (жили же раньше без балтийской воды), но еще меньше вдохновляли силовые методы, которые применял государь, чтобы пополнить свою, разоренную войной и своими бесконечными кутежами, казну.
Не могло нравиться народу и откровенное издевательство царя над верой. Своеобразным символом той эпохи можно назвать не только Санкт-Петербург, но и сосуд под водку, сделанный по заказу самодержца, в виде Библии.
Короче, совсем не случайно без малейшего уважения к царской короне народ именовал государя между собой антихристом. Тот же Костомаров приводит одно из писем, что распространяли в петровские времена бунтовщики: "С тех пор, как Бог этого царя на царство послал, так и светлых дней мы не видим: все рубли, да полтины, да подводы, нет отдыха крестьянину. Это мироед, а не царь — весь мир переел, переводит добрые головы, а на его кутилку и перевода нет!" Справедливости ради следует отметить, что Петр Великий тратил деньги далеко не только на кутежи, хотя и был до них действительно горазд. Просто никто народу важности петровских начинаний объяснить не удосужился.
В 1687 году раскольники захватили Палеостровский монастырь на Онежском озере, а когда к монастырю подступили войска, спалили и монастырь, и себя. Тех, кто убежал, государевы люди ловили и казнили, другие староверы, наоборот, никуда не бежали, а ждали гонителей, уже заранее обложившись хворостом, и тут же поджигали себя сами на глазах у карателей.
В 1705 году бунт вспыхнул уже в Астрахани против бояр, немцев и в целом против петровских указов. Впрочем, этот бунт удалось подавить за счет решительных мер очень быстро. Однако тут же вспыхнул бунт уже среди башкир, с которым петровские отряды не могли справиться до 1709 года. Практически вслед за башкирами поднялось донское казачество, основным лозунгом которого снова стала борьба за "старую веру". Впрочем, была и иная причина, на которую указывали верные царю атаманы — "слишком много на Дону завелось беглых воров". Разумеется, "ворами" атаманы называли бывших крепостных, что бежали к казакам, чтобы обрести здесь долгожданную волю. Даже самые верные Москве, так называемые "домовитые казаки" сделать тут ничего не могли: все бежавшие находились под защитой старинного местного закона — с Дона выдачи нет.
Сначала Петр пытался решить проблему дипломатически: казаки оказали русскому войску немалую помощь в азовских походах, так что ссориться с ними царю не хотелось. Но на все требования Москвы отказаться от старого обычая государь получал решительное "нет". Наконец, терпение Петра иссякло, и в 1707 году он послал на Дон отряд, чтобы искать и силой возвращать домой беглецов. Однако, как пишет историк Платонов, "голытьба поднялась и истребила посланный царем отряд".
Дальше было хуже и страшнее. Если во время восстания Разина ближайшие помощники атамана сумели остановить бунт и выдать Москве вождя восставших, то теперь все пошло иначе. На этот раз уже казачья масса и "голытьба" подавили всех верных Петру богатых, "домовитых казаков". Полыхал весь Дон, главный город казачества Черкасск оказался под контролем восставших, а из их среды выдвинулся новый авторитетный лидер — атаман Кондратий Булавин. Через какое-то время бунтовщики контролировали уже немалую территорию от Азова до Тамбова.
В конце концов, Петр принял такие меры, какие в сложившейся ситуации были, видимо, единственно возможными: направил на Дон уже не один отряд, а немалые войска, которые и подавили восстание. Сам Булавин, не желая повторить судьбу Разина, застрелился, а донское казачество уже навсегда попало под контроль Российского государства. Не говоря уже о том, что было вынуждено отказаться от многих своих традиций и привилегий.
О судьбе "голытьбы" догадаться легко. Петр мягкостью нрава, как известно, не отличался. Самое малое наказание: бить кнутом, клеймить железом и вырывать ноздри. Причем последняя операция производилась строго по инструкции, собственноручно составленной Петром Алексеевичем. Государь требовал, чтобы ноздри "не вырезали, а выдирались с мясом". Активных участников мятежа ждала еще более тяжелая участь: их колесовали, четвертовали и сажали на кол. Одним словом, славное было времечко в эпоху Петра-реформатора.
О том, как Петр подавлял Малороссию, рассказывать не буду. История Мазепы слишком хорошо известна. История противостояния Петра Алексеевича и Алексея Петровича, отца и сына, также всем знакома. Правда, об одном эпизоде все же напомню, поскольку, благодаря петровской мифологии, искажению подвергся и образ Алексея Петровича, как человека малодушного и недалекого. На самом деле царевич принципиально не желал продолжать дело отца и прекрасно осознавал, что за его спиной стоит внушительная оппозиция.
Вот как описывает свидетель одну из сцен суда над царевичем: "Царевич Алексей был введен в сопровождении четырех унтер-офицеров и поставлен напротив царя, который, несмотря на душевное волнение, резко упрекал его в преступных замыслах. Тогда царевич с твердостью, которой в нем никогда не предполагали, сознался, что не только он хотел возбудить восстание во всей России, но что если царь захотел бы уничтожить всех соучастников его, то ему пришлось бы истребить все население страны. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим самым привлек к себе сочувствие и любовь народа".
Твердость царевича и заявление, что его поддерживает вся страна, были настолько неожиданными, что многие попытались объяснить все эти декларации психическим расстройством Алексея. Думается, зря. Сложись обстоятельства иначе, царевич, наверняка смог бы рассчитывать на достаточно широкую поддержку.
То, что историческая правота была на стороне отца, бесспорно, но бесспорно и то, что человеческий материал сопротивлялся реформам отчаянно. Вопрос, почему?
Отчасти, конечно, потому, что простой люд, как уже говорилось, не понимал смысла реформ. Но и потому, конечно же, что Петр был политиком негибким, прямолинейным, из-за чего народный протест нередко вызывала не столько сама суть реформ, сколько ее форма, на которой государь настаивал так же яростно и жестоко, как и на сути реформ. В Астрахани, когда бунтарей спрашивали, почему они восстали, те среди главнейших причин называли следующие: из-за того, что их заставляли брить бороды, ходить в церковь в иностранном платье и курить табак.
Вопрос: а это обязательно? Не думаю, что без табака путь к прогрессу России был наглухо закрыт. Терпимее мог бы, конечно, относиться реформатор и к русской одежде, и к русской бороде. Кстати, позже и сам Петр сообразил, что бороды выгоднее не брить, а брать с них налог. Тоже, конечно, дикость, но для староверов и это было уже облегчением.
Вообще, история показывает, что новое на Руси совсем не обязательно насаждать кнутом и топором. К примеру, так называемые "петровские ассамблеи" на самом деле проходили еще во времена его отца Алексея Михайловича. И там музицировали на иностранных инструментах, и там танцевали. Кстати, сам Алексей Михайлович еще в детстве бегал в европейском костюмчике, а потом через российских послов выписывал себе из-за границы кружева для костюмов по последней моде. Вот только в церковь ходил, уважая свой народ, в привычной для всех одежде и не обрезал никому насильственно бороды.
Кстати, вообще довольно странное требование Петра общаться с Господом непременно в иностранном камзоле. Это в петровскую эпоху появились указы вроде этого: "Всех чинов служилых людей носить немецкое платье по будням и французское — по праздникам". А если, наоборот, французское по будням, а немецкое по праздникам? Что-то изменится, если вдруг перепутать? Между тем, нарушителей могли и розгами высечь.
Екатерина Дашкова, с 1783 по 1796 год директор Петербургской академии наук, справедливо замечала, говоря о Петре, что "некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями".
И последнее. К сожалению, именно с Петра (за редким исключением) появилась у отечественных реформаторов странное убеждение, что продвигать Россию к прогрессу и светлому будущему можно только насильно, невзирая на честь и достоинство русского человека и ничуть не утруждая себя убеждением инакомыслящих. Выдирая реформу из народа "с мясом".
Ну, и стоит ли удивляться, что народ на подобное насилие отвечал бунтом?
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
