Отрывок из дневника Алексея Петровича Ермолова, относящийся ко времени пребывания Наполеона в стенах Москвы. Ермолов дает несколько интересных оценок действиям русской армии и ее командования в этот период. С большим уважением генерал отзывается о начале партизанского движения и командирах, его возглавивших; рассказывает, как к отрядам примыкали, вооружаясь, местные жители, которые сначала были проводниками. Упоминая знаменитую встречу Лористона и Кутузова, говорит о доверчивости первого и хитрости второго, а затем высказывается о деловых качествах Петра Коновницына, вновь назначенного на пост дежурного генерала штаба русской армии.
Вскоре по оставлении Москвы докладывал я князю Кутузову, что артиллерии капитан Фигнер предлагает доставить сведения о состоянии Французской армии в Москве и, буде есть, какие чрезвычайные приготовления в войсках; князь дал полное соизволение. В Штабе армии приказал я дать ему подорожную в Казань, не переставая признавать Главную Квартиру врагом всякой тайны.
Возвратившись из Москвы, он явился в Подольске к генерал-лейтенанту Раевскому, который в прошедшую с турками войну, знавший Фигнера храбрым и предприимчивым офицером, не усомнился в показании его, что ему приказано от меня, у первого из частных начальников, к которому найдет он возможности пройти, просить о назначении ему небольшого кавалерийского отряда, для действия на коммуникациях неприятеля, и тотчас отправился на дорогу между Можайском и Москвою. Он прибыл к армии в Тарутино. Князь Кутузов был весьма доволен первыми успехами партизанских его действий, нашел полезным умножить число партизан, и вторым после Фигнера назначен гвардейской конной артиллерии Капитан Сеславин, и после него вскоре полковник князь Кудашев. В короткое время ощутительная была принесенная ими польза. Пленные в большом количестве приводились ежедневно; не проходили транспорты и парки без сильного прикрытия; французы на фуражирование выходили не иначе как с пехотой и пушками, никогда не возвращаясь без потерь. На всех сообщениях являлись отряды партизан; жители служили им верными проводниками, доставляли обстоятельные известия, и наконец, взяв сами оружие, большими присоединялись к ним толпами. Фигнеру первому справедливо можно приписать возбуждение поселян к войне, которая имела пагубные для неприятеля последствия.
В Москве скудные найдены французами припасы, и через короткое время войска даже половинной дачи продовольствия не получали, никаких особенных мер предпринимаемо не было, и совершенное во всем бездействие изобличало надежды Наполеона на мир, в котором мнил он начертать условия. Не знаю достоверно, в чем могли состоять оные, но легко понимали все, что присланный от Наполеона генерал Лористон, перед войной бывший послом при нашем дворе, конечно, имел поручение объяснить желание прекратить войну. Москва, древняя столица, собственными руками превращенная в пепел, доказывала, что нет тяжелых пожертвований для Русского народа, и готовность его отомстить за войну несправедливою, войной жестокой. Генерал Лористон приехал через несколько дней после прибытия армии в Тарутино. В это самое время, между прочим, и я находился в квартире Кутузова, но всем нам приказано [было] выйти. После носилась молва, будто князь обещал донести о том до сведенья Государя положить конец войне, долженствующей возгореться с большим против прежнего ожесточением. Хитрый военачальник уловил доверчивость посланного, и он отправился в ожидании благоприятного отзыва. Таким образом дано время для отдыха утомленным войскам, прибыли новонабранные и обучались ежедневно, кавалерия поправилась и усилена, артиллерия в полном комплекте.
В Тарутине генерал-лейтенант Коновницын назначен дежурным генералом при князе Кутузове.
<…>
22-го числа сентября военный министр, генерал Барклай де Толли, оставил армию и через Калугу отправился далее. Не стало терпения его: видел с досадой продолжающиеся беспорядки, негодовал за недоверчивое к нему расположение, невнимательность к его представлениям. Мне известно было намерение его удалиться, и потому, незадолго перед отъездом его, подал я рапорт, что, чувствуя себя к отправлению моей должности неспособным, прошу возвратить меня в армию. Представленный в подлиннике рапорт мой фельдмаршалом оставлен без ответа. Вместе с Барклаем де Толли уехал директор собственной его канцелярии, флигель-адъютант, гвардии полковник Закревский, офицер отлично благородных свойств, с которым я в отношениях совершенно дружеских, разделяя и горести неудачной войны, и приятные в ней минуты. Остался один близкий мне человек, исправляющий должность дежурного генерала, флигель-адъютант, полковник Кикин, почтенный благородными свойствами, искренно мною уважаемый. Едва ли кому мог я нравиться, бывши точным исполнителем воли взыскательного начальника, и я не видел доброжелательствующих мне, но завидующих многих. Генерал-лейтенант Коновницын, в новой должности своей, встретившись с делами, совершенно ему незнакомыми, затрудняющими его, нашел облегчение в том, что предпровожал их ко мне огромными кучами, чтобы на них надписывал я приличествующие разрешения. Некоторое время исполнял я это из уважения к нему, не взирая на чрезмерную ограниченность его способностей. Но когда самолюбие воспрещало разделять ему труды со мною, и он думал продолжать мои занятия, для него весьма выгодные, я объяснил ему, что не нахожу удовольствия изыскивать зависимости, когда могу от нее избавиться. Не скрывал в то же время сожаления, что должности его обширной и многосложной он исправить не в состоянии.
