В дневниках иностранцев-участников войны 1812 года – множество эпизодов и впечатлений о пожаре Москвы, который начался с нескольких очагов и разросся в стихию сокрушительной силы, бушевавшую несколько дней и уничтожившую почти весь старинный и величественный город, красотой которого они восхищались еще вчера.
***
Не успели мы прийти, как граф Филипп де Сегюр и я получили приказание тщательно осмотреть Кремль с отрядом жандармов. По рассказам русских пленных и иностранцев, живших в Москве, мы знали, что с некоторых пор были приготовлены горючие вещества и воспламеняющиеся снаряды одним химиком, про которого говорили, что он немец и который, как позднее мы узнали, был настоящим англичанином. Этот субъект, которому помогали многочисленные рабочие, долгое время скрывался в усадьбе Вороново недалеко от Москвы, под покровительством губернатора Ростопчина. Чтобы больше успокоить жителей, официально было объяснено, что там сооружается большой воздушный шар, который должен был поднять пятьдесят человек, снабженных горючими веществами, для того, чтобы бросить их на палатку Наполеона: простодушные москвичи поверили этому. Но вполне вероятно, что в этом притоне заготовлялось громадное количество пакли, напитанной дегтем, серой и смолой, для распространения задуманного пожара такою силы, чтобы невозможно было его потушить. Действительно, все это можно было найти в оставленных домах.
(Боссе)
***
Почти уже ночью ко мне подошел какой-то человек и, называя себя французом, очень вежливо предложил гостеприимство мне и моим офицерам. Его дом находится рядом со стоянкой моих солдат, и я согласился. Нас приняла дама, рекомендовавшаяся француженкой, женой служащего в главном бюро французской лотереи в Париже.
Мы были в доме. Мы разговаривали по-французски. Более трех месяцев не было у нас такого праздника.
Нам подали суп с вермишелью, кусок говядины с макаронами, несколько бутылок прекрасного бордо; мне казалось, что никогда в жизни я так вкусно не ел.
После кофе мы начали болтать. Не утратив в России способности болтать как истая француженка, наша хозяйка рассказала нам о богатстве и роскоши Москвы, об удовольствиях, которыми мы будем пользоваться зимой. "Здесь столько дворцов, - говорила она нам, - что каждый из вас получит по одному". По ее словам, Александр придет униженно умолять нашего императора о мире, и все население вернется, чтобы устроить нам манифестацию.
Мои лейтенанты приходили от всего этого в восторг; как вдруг, покинувший нас на миниту, хозяин вошел смущенный и дрожащий, говоря: "Ах, господа, какое несчастье. Ряды горят!"
(Био)
***
Мы положительно не знали, чем оправдать весь этот беспорядок, но фюзелеры гвардии объяснили нам, что дым, который бросился нам в глаза при входе в город, шел от пожара в огромном здании, где были собраны все товары; здание это называлось "Биржей" (Торговые ряды на Красной площади – прим.). Русские сами подожгли его, отступая. Вчера, рассказывали нам солдаты, мы вошли в город в полдень, а сегодня утром мы увидели огонь. Сначала мы, было, хотели тушить его, думая, что загорелось от какой-нибудь неосторожности на наших биваках, но нам пришлось отказаться от этого, так как мы узнали, что само русское правительство отдало приказ поджечь город и убрать пожарные трубы, чтобы мы не могли ничего спасти.
<…>
Вполне понятное любопытство тянуло меня вперед: чем ближе мы подходили к горящему зданию, тем больше улицы были заполнены солдатами и нищими, тащившими всевозможные предметы, причем менее ценные тут же бросались на землю, и скоро вся улица была забросана разными вещами. <…> Во всей этой ужасающей обстановке даже не было слышно ни криков, ни возни; всего было так много, что можно было насытить самый алчный аппетит. Слышался только треск пламени, шум высаживаемых дверей и изредка страшный гул, когда обваливался вдруг подгоревший свод. Бумажные ткани, бархат, кисея, самые дорогие материи Европы и Азии, все неудержимо горело; в подвалах горели склады сахара, деревянного и постного масла, смолы и купороса и из этих подвальных этажей пламя потоками вырывалось наружу сквозь железные толстые решетчатые отверстия.
(Лабом)
***
Не могу сказать, в центре ли города, или на окраине – ведь ночью так легко ошибиться, но я скорее склоняюсь к первому, - вдруг последовал взрыв такой ужасающей сили, что у всякого должна была явиться мысль, что это взорван склад снарядов, пороховой погреб, либо так называемая адская машина очень большой силы. Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами стали взвиваться кверху огненные шары, словно разом выпустили массу бомб и гранат, и на далекое пространство рассеивался со страшным треском их губящий огонь. Этот взрыв, далеко распространивший страх и ужас, длился минуты три-четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара Москвы. Вначале пламя виднелось только на этом месте, но уже несколько минут спустя мы увидели, как пламя поднимается во многих местах города; мы увидели скоро восемнадцать таких мест, и их число быстро возрастало.
<…>
Наступила полночь. Широко раскинувшееся пламя подобно морю бушевало над огромным городом. Шум все усиливался, и вместе с тем увеличивалось количество отсталых и бегущих из города, которые валили мимо нашего лагеря.
Страшное зрелище, в конце концов, утомило нас, и мы легли спать. После короткого сна мы заметили, что пламя значительно усилилось, а с наступлением дня стали видимы и огромные облака дыма, разноцветные и различные по очертанию.
Таким образом, я видел старую, славную Москву, город царей, в последний ее день, и видел самое начало того пожара, который уничтожил ее и погубил нас.
<…>
Утром, с восходом солнца, я решил пройтись, и зашел во двор ближайшего, похожего на монастырь, здания, ища возможности умыться, что мне и удалось. К удивлению своему я увидел там людей, занятых обычными делами, как будто все, происшедшее со вчерашнего дня в городе, не оказало на них никакого влияния или даже не было замечено ими. Я был единственный чужой среди них, но не привлек на себя их внимания.
<…>
Лежавшее впереди нашей линии картофельное поле доставило работу многим из нас и накормило всех. Должен признаться, плоды тамошней почвы были настолько вкусны и привлекательны, что у меня на родине таких не бывает даже от лучших голландских семян.
(Роос)
***
Был седьмой час вечера, как вдруг раздался выстрел со стороны Калужских ворот. Неприятель взорвал пороховой погреб, что было, по-видимому, условным сигналом, так как я увидел, что тотчас взвились несколько ракет и полчаса спустя показался огонь в нескольких кварталах города. Как только я убедился, что нас хотели сжечь в Москве, я тотчас решил присоединиться к моей дивизии, стоявшей биваком, не сходя с лошадей, на Владимирской дороге, под стенами города. Я устроил свою главную квартиру на мельнице, где я был уверен, что я не сгорю. Ветер был очень сильный; к тому же было очень холодно. Только слепой мог не видеть, что это был сигнал к войне на жизнь и смерть; все подтверждало известия, полученные мною еще в январе месяце в Ростоке и Висмаре относительно намерения русских сжечь свои города и завлечь нас вглубь России. Я уже говорил, что я предупреждал об этом герцога де-Бассано и что король прусский, как верный союзник, предсказал Императору Наполеону все, что с нами случилось и что ожидало нас впереди.
<…>
Лакей одной княгини, видевший меня в Италии, узнал меня; он подошел ко мне и просил как милости – спасти дом. Его хозяйка уехала всего только час тому назад, и ее комнаты имели еще жилой вид. Я велел лакею взломать письменный стол, в котором, по его словам, хранились бумаги, и пообещал ему охрану, которую и в самом деле послал сюда, но стража, не найдя дома, заблудилась и проблуждала несколько дней в этом огромном опустошенном городе. На другой день этот прекрасный дом сгорел, также как и дом генерала Дурасова, в котором осталось несколько слуг.
(Дедем)
