Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты "Дом актера", специально для РИА Новости.
В Театре "Практика" на прошлой неделе попрощались с нашумевшим в свое время спектаклем "Июль", поставленным по пьесе Ивана Вырыпаева режиссером Виктором Рыжаковым. Виктор ставил и вырыпаевский "Кислород", и "Бытие №2".
Обескураживающему тексту, в котором смачно описаны садистические убийства психопата с поеданиями останков жертвы, добавлял интриги тот факт, что этот моноспектакль, начиная с премьеры 2006 года по сей день, играла актриса Театра "Мастерская" Петра Фоменко Полина Агуреева. У Фоменко она играет Полину "В одной абсолютно счастливой деревне", Ларису Огудалову в "Бесприданнице", Тамару в "Пяти вечерах", где воплощает в себе хрупкую, почти фарфоровую красоту. В спектакле "Практики" же она превращается в сумасшедшего серийного убийцу.
Актриса погружается в страшную реальность той стороны жизни, которая называется жестокостью и разлита на необъятных просторах нашей родины. На этой территории, в поселках и на окраинах городов, под мостами мегаполисов и даже в монастырях, многомиллионное дно изрыгает такие оттенки изуверств, что кажется – мир замирает.
Театральный гид: Чехов, Толстая и Мольер на фестивале "Твой шанс">>
Написав, что Агуреева перевоплощается в психопата, стоит сделать существенное уточнение. Режиссер предлагает вслед за Вырыпаевым удвоить художественную реальность. Ремарку драматурга, что текст должен исполняться обязательно актрисой, хотя исповедь серийного убийцы и людоеда идет от лица мужского рода, пожилого человека 62-х лет, режиссер продолжает по-своему: в начале спектакля голос за кадром объявляет почти филармонически, что на сцене лауреат Государственной премии актриса Полина Агуреева, что есть чистая правда. Она выходит в вечернем черном платье. Как будто сейчас будет читать Пушкина, Блока или Ахматову, но читать она будет совсем другое: про сиреневый понос, про смоленскую дурку, про то, как убивал говнососа Кольку и т.п. По сути, выбранная жанровая упаковка призвана обозначить зазор между документом – исповедью сумасшедшего насильника – и театром, в котором актриса присваивает этот холодящий душу текст.
Почему Рыжаков выбирает для этой цели Агурееву, почему режиссеру необходимо этот нежный цветок поместить в навозную жижу, в безумие, выросшее в грязной почве, почему Агуреева должна, играя практически саму себя, погружаться в эту страшную реальность?
Театральный гид: гастроли Ноймайера и драгоценный балет в Большом>>
Наверное, надо искать не одну причину. Сам Иван в одной из бесед сказал, что это текст о любви. Он сам, по его признанию, понял, как ставить, уже после премьеры в "Практике" и осуществил свой замысел в Польше. Автору, конечно, виднее, но, перечитывая этот монолог не раз и не два, мне трудно убедить себя в том, что "Июль" – о любви.
Тексты Вырыпаева наделены особым ритмом, который завораживает, как мрачная и дикая поэзия, эстетика безобразного, наделенная страстным поиском истины. В известной степени Иван пишет белым стихом про черную жизнь. Его безумный герой проверяет на прочность бытие, он, как это ни странно, ищет Бога через животное поглощение. Он убивает сначала из-за обиды, а потом поедает бытие, пытаясь проглотить и самого Творца. Разрезая на кусочки отца Михаила, он помогает попу уйти в рай – ведь в этом, в конце концов, и есть высший смысл для священнослужителя.
Эта исповедь садиста с религиозным уклоном – в своем роде "Записки сумасшедшего" на новом витке. Не покидает ощущение, что ничего подобного в реальности не происходило, что помутненное сознание оставило документ своей истории болезни. Полина Агуреева, кажется, лишь транслирует эти темные признания истерзанной души, что этот герой развернул возможную картину содеянного безумия, нежели осуществил.
Июль – жар души, когда выжжено все внутри и снаружи, июль – пространство, в котором нет воздуха, кислорода, когда нечем дышать, незачем жить, а жить надо, когда от духоты взрывается мозг и извергает дикие идеи о том, что кровь очистит от лжи, а убийство тела вознесет дух, потому что все вокруг стремится к тому, чтобы стать мертвым. И чтобы отличить живое от мертвого, надо пустить кровь, надрезать кожу, съесть сердце медсестры Жанны М.
Полина Агуреева во второй части своего монолога выйдет в короткой юбке, чтобы мы соотнесли ее и с той самой медсестрой, и с восхищенным взглядом на нее безумца. Актриса балансирует, не впадая ни в патологию персонажей, ни в равнодушное отстранение.
Такая актриса с отзывчивой душой, с детским удивлением нужна спектаклю не только для контраста, приема действенного, простого и любимого театром. И стык филармонии с драмой не есть прием, вызванный для того, чтобы облегчить актрисе сосуществование в двух столь противоположных регистрах – красоты и нежности, с одной стороны, мрака и отчаяния – с другой.
Удвоение театральной реальности, присвоение этого текста Полиной Агуреевой, как мне кажется, создает другую оптику: больны все, включая и здоровых. В дурке заперт не людоед и садист, ищущий Бога, – в дурке сама актриса, это она создала своего зверя, которого иногда выпускает на волю собственных монологов, чтобы окончательно не сойти с ума, чтобы не умереть от июльского жара.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
