Глобальная экономика стоит на пороге особенного кризиса: традиционные пузыри на биржах и популярных активах дополнились коронавирусными дисбалансами, торговыми войнами и геополитическим обострением. Эффект от такого "коктейля" для мира будет масштабнее событий 2007-2009 годов, считает экономист, бывший министр финансов России Михаил Задорнов. В интервью РИА Новости он назвал причины этого кризиса, оценил его последствия для международной финансовой системы и для России, объяснил, почему инфляцию нельзя сдержать госрегулированием цен, и дал совет, как сохранить бюджетный баланс. Беседовали Анастасия Сапрыкина и Диляра Солнцева.
– Давайте начнем с ситуации в глобальной экономике: Всемирный банк уже объявил следующее десятилетие "потерянным". Согласны ли вы с этим? Действительно ли мир стоит на пороге кризиса, или все-таки "слухи о смерти больного преувеличены"?
– Находится ли сейчас мировая экономика в кризисе? Бесспорно. Хотя еще в начале года были сомнения – прежде всего, на американском рынке и у европейцев – что кризиса в этом году удастся избежать: экономический рост был около нуля, но все-таки он был позитивным. Единственная страна "большой семерки", которая, судя по всему, уже залезла в рецессию – Великобритания.
Например, во время коронавируса недвижимость была серьезно переоценена в Канаде, Новой Зеландии, Австралии и Швеции. Сейчас в этих странах она уже упала в цене на 20-25%.
Чем характерен любой кризис, если говорить просто? Кризис – это устранение накопленных дисбалансов в структуре мировой или национальной экономики. Поэтому его результатом является новая структура активов, новая их стоимость, успокаиваются рынки капитала. То есть наступает некое новое равновесие. Глобального кризиса не было с 2008 года – почти 15 лет. Сам по себе этот срок накопил огромные дисбалансы, их масштаб для сегодняшнего дня уникален.
– Что накопило эти дисбалансы?
– Во-первых, беспрецедентный период нулевых процентных ставок, как в США, так и в Европе, то есть деньги по сути ничего не стоили больше 10 лет. Поэтому сложилась иллюзия, что ты можешь их занять под 1-2%, например, под венчурные проекты и рассчитывать, что за 10 лет твои идеи окупятся.
Третье – это пандемия коронавируса, во время которой власти многих стран выплачивали людям и бизнесу деньги, стимулируя спрос.
Четвертое – это торговые войны и протекционизм: выстраивание барьеров, усложнение торговых отношений и прямой запрет на поставки ряда товаров между крупнейшими экономиками мира – США и Китаем. То есть мы вступили в период, когда страны фактически начинают переходить от свободной торговли к закрытию своих рынков.
Пятое – это конфликт между Россией и Украиной, что привело к изменению логистических цепочек, санкциям и дисбалансу на рынке энергоносителей, ведь Россия производит примерно 10% мировых энергоносителей.
Вот и получается, что этот кризис – не просто этап на пути роста или развития мировой экономики. Это кризис циклический, который пришелся на изменение вектора на протекционизм в торговле. Но это и геополитический кризис, направленный на изменения мирового порядка, которые мы увидим в следующие пять-десять лет.
– По совокупности эффектов это уникальный кризис?
– Да. Эффект от него будет значительно больше, чем в 2007-2009 годах, когда был чисто экономический кризис. Этот кризис – переход к прямому политическому противостоянию, "холодной войне" США и Китая. Это не прямые военные действия, но это действительно война, когда страны хотят сделать друг другу больно. Это открытое соперничество.
Последствия этого кризиса будут иметь совершенно другой масштаб. Конечно, в этом году мы увидим замедление роста глобальной экономики, не исключена рецессия в США и ЕС, стагнацию глобальной торговли при сохранении высокой инфляции и перестройку логистических цепочек для многих товарных потоков. Это неизбежно приведет к росту издержек и изменению структуры мировой экономики. В качестве примера можно привести ситуацию с полупроводниками, которую не удается разрешить уже не первый год.
– Вы говорили о снижении стоимости активов на финансовых рынках – это будет коррекция или сдувание пузыря?
– Где-то сдувание пузыря, где-то коррекция. Когда мы говорим о рынках недвижимости, то это будет именно коррекция – 20-25%, а если о венчурном капитале или криптовалюте – они испытают самые тяжелые последствия, потому что не регулируются и ничем не обеспечены.
– Каким может выйти мир после этого кризиса?
– Нужно констатировать формирование двух центров силы. С одной стороны – Китай. Он с опорой на внутренний рынок и серьезным влиянием на Юго-Восточную Азию и Африку, где у них за последние годы сделаны большие инвестиции, по паритету покупательной способности обошел США. С другой стороны – США. Они теряют долю в глобальной экономике, но будут пытаться сохранить технологическое преимущество через субсидирование электронной промышленности и инвестиции в зеленую энергетику. Ряду крупных экономик, прежде всего ЕС, а также стремительно растущим Индии и Индонезии с их практически неограниченным трудовым ресурсом, придется сделать сложный выбор в новой ситуации, искать свое место в складывающемся миропорядке.
– А что будет с долларом, не откажется ли мир от расчетов в американской валюте?
– Что касается финансовой системы, она также дезинтегрируется из-за постепенного создания барьеров. Многие эксперты говорят, что доллар и евро теряют свою долю в международных расчетах. Я бы не переоценивал эту тенденцию, поскольку доллар в торговых расчетах продолжает держать примерно 60% оборота. И даже евро не является для него особым конкурентом именно в торговых расчетах.
Преобладание той или иной валюты определяется только одним – издержками для покупателя и для продавца товара. Издержки для расчетов в долларах или евро как в свободно конвертируемых валютах минимальны. А издержки для расчетов в неконвертируемых валютах (таких как юань), которые составляют только 2% от мирового оборота, большие в силу неопределенности.
Конечно, процесс постепенного развития расчетов в региональных валютах продолжается. И наиболее активно – на постсоветском пространстве. С глобальной точки зрения он будет достаточно долгим. Результаты такого изменения мы увидим на горизонте десяти лет, если рассуждать серьезно. Этим надо заниматься, и Россия вынуждена этим заниматься, но этот процесс – не завершение конкретного кризиса.
– Не придем ли мы в результате к какой-то новой модели финансовых расчетов, может быть, это будет золото, товар или все же просто другая валюта?
– Золото точно не может быть таковым, этот этап мы уже проходили. Я думаю, скорее всего, это будут другие пропорции нынешних валют, например, доля доллара снизится до 40%, а евро будет отвоевывать свои позиции.
Из других валют только юань и, возможно, рупия, учитывая рост индийской экономики, могут играть такую роль. Уже не йена и не фунт. Но Китай вряд ли сделает юань конвертируемым раньше, чем лет через 10.
– Сколько может продлиться этот кризис?
– Смотря, о чем мы говорим. Если о балансировании стоимости активов в основных секторах экономики, "сдувании" венчурных и криптоактивов и подавлении инфляции, то ясно, что 2023 годом не ограничимся. Скорее всего, это 2023-2024 годы. Если говорить о фондовом рынке, о банковском кризисе в США и Европе, то это горизонт конца 2023 – начала 2024 года, потому что коррекция уже началась. На это накладывается неопределенность спроса и предложения на энергоносители, которые зависят от поведения ОПЕК, скорости восстановления экономики Китая и глубины замедления экономик США и Европы. Если у них будет околонулевой рост и пятипроцентный рост в Китае, цены на сырье останутся на сегодняшнем уровне.
Если европейская и американская экономики в силу банковского кризиса, повышения ставок, какого-то более серьезного ужесточения финансовой политики все-таки будут с нулевым ростом, мы увидим падение цен не только на нефть, но и на металлы – здесь прямая связь. Россия почувствует это через ослабление рубля в силу ослабления платежного баланса. Он и так в этом году заметно ослаб в сравнении с прошлым годом.
– Когда мир вернется к эпохе низких ставок и инфляции?
– Думаю, на горизонте трех лет на всех основных рынках – США, ЕС, Бразилия, Индия, Китай – это произойдет.
– Как российским финансовым властям уменьшить последствия этого глобального кризиса?
– А российские финансовые власти здесь находятся в роли наблюдателей. У нас все произошло в 2022 году, мы свой кризис пережили. Мы изолированы от мировой финансовой системы и некоторых ключевых технологий, и единственное, на что можно воздействовать, – это текущий счет платежного баланса, поощрение движения капитала. В этом есть и плюсы, и минусы.
– На ваш взгляд, нужно ли правительству РФ применять какие-то дополнительные рычаги, чтобы сдержать рост цен в стране, ведь личная инфляция у многих россиян намного превышает официальную?
– Государство может либо управлять ценами, либо не управлять. Как управлять ценами, мы проходили в Советском Союзе. Те, кто застал это славное время, прекрасно все помнят. Здесь нет никаких полутонов: либо у тебя цены свободны, либо ты ими управляешь. Как только начинаешь управлять определенными ценами, очень быстро приходишь к тотальному контролю и вымыванию товаров с рынка. Поэтому ответ прост: управлять ценами нельзя.
Как реально считается инфляция, есть вопрос. Дело в том, что Росстат придерживается понятной методики потребительской корзины. Почему людям всегда кажется, что это неправильные цифры, объясню. Потому что в России только 40% (сейчас даже чуть меньше) всей потребительской корзины приходится на продовольствие, и когда дорожает продовольствие, это сразу бросается в глаза. Но в потребительскую корзину входит, например, оплата услуг общественного транспорта, бензин, образование и медицина. Они тоже дорожают, но меньше. Потребительская корзина давно не пересматривалась, ее нужно адаптировать с учетом нынешних реалий потребления.
Для разных слоев населения личная инфляция будет различаться. Пенсионеры больше тратят на продовольствие и медикаменты, молодежь – на образование и туризм. Но могу сказать, что методики, по которым считает Росстат, апробированы, так считают во всем мире. И во всем мире людям кажется, что реальная инфляция выше, чем по статистике. Это нормально для человека.
А с точки зрения борьбы с инфляцией все рецепты известны: не печатать больше денег, не допускать контроля за ценами, не раздувать дефицит бюджета за пределы 2-3% ВВП, что сейчас для России является очень важным моментом. Политика денежных властей должна быть последовательной, возможно ли ее выдержать одновременно с падением цен на нефть и ростом расходов на оборону, мы увидим во второй половине 2023 года.
– Чтобы сейчас сбалансировать бюджет, нужно либо снижать расходы, что тоже не очень возможно…
– Расходы, я вас уверяю, всегда можно сократить! На это требуется лишь политическая воля.
– …либо увеличивать доходы.
– Чтобы не терять доходы, не надо допускать падения экономики. Если экономика растет, растет и доход. В этом как раз и задача правительства – не допускать опережающего роста расходов. Всегда можно сэкономить. Но это легко для обычных условий. А для воюющей страны с соответствующими расходами это гораздо сложнее.
– Как долго правительство сможет поддерживать дефицит бюджета в 2-3% ВВП?
– Пару лет сможет. Дальше сложнее в силу того, что источники финансирования дефицита у нас, в основном, – это внутренние заимствования и Фонд национального благосостояния, а это чистая эмиссия денег. Но если за счет ОФЗ поднимать стоимость денег в экономике, это будет подавлять экономический рост.
– У ЦБ достаточно инструментов для поддержания финансовой стабильности?
– Прошлый, 2022 год резко сократил количество инструментов денежной политики для регулятора. Он, прежде всего, сократил возможность управления обменным курсом, отрезал нас от финансового рынка, от внешних заимствований. Но у ЦБ достаточно имеющихся инструментов управления в новой ситуации частично изолированной экономики.
– А чтобы улучшить ситуацию?
– Для ее улучшения нужно лишь убрать факторы неопределенности, которые сохраняются в сегодняшнем мире, в нашей жизни. Но это, увы, не всегда под силу.