Лев Рябев: создание нашей первой атомной бомбы стало героическим подвигом

Семьдесят пять лет назад, на рассвете 29 августа 1949 года, небо над степью на северо-востоке Казахстана разорвала невиданной яркости вспышка. Она означала, что там на Семипалатинском полигоне успешно состоялось испытание первого советского заряда для атомной бомбы с индексом РДС-1 – это была взятая для соблюдения секретности аббревиатура "реактивный двигатель специальный", получившая неофициальную расшифровку "Россия делает сама". По мнению специалистов, создание отечественного ядерного оружия стало одним из главных событий в истории России, обеспечившим ее существование в качестве сильной и независимой державы. О том, за счет чего в исключительно короткие сроки в тяжелейших условиях первых послевоенных лет СССР смог создать свою атомную бомбу, почему Сталин не подписал постановление о ее испытании, в чем заключался критически важный вклад советских спецслужб в те работы, и грозили ли на самом деле участникам атомного проекта кары в случае неудачи, в интервью РИА Новости рассказал выдающийся работник отечественной атомной отрасли, заместитель директора Российского федерального ядерного центра – Всероссийского научно-исследовательского института экспериментальной физики по развитию, внештатный советник генерального директора госкорпорации "Росатом", Герой России Лев Рябев. Беседовал Владимир Сычев.

– Лев Дмитриевич, вы в жизни прошли просто уникальный путь – от сотрудника Конструкторского бюро-11, как тогда назывался нынешний федеральный ядерный центр в Сарове, до его руководителя. Потом по атомной тематике работали в Отделе оборонной промышленности ЦК КПСС. Затем возглавляли всю советскую атомную отрасль. То есть вы могли смотреть на те или иные вещи с разных точек зрения. Вот сейчас, на основе вашего опыта, как бы вы ответили на вопрос: а что значит – создать ядерный заряд? Почему мы добились этого успеха в полуразрушенной после войны стране, а немцы, которые во многом заложили основы атомной физики, открыв деление атомного ядра, не добились успеха в своем атомном проекте, который запустили первыми из всех стран? Что здесь становится фактором успеха?

– Я считаю, что вы задали принципиальный вопрос. Причем он имеет не только историческое значение, но и значение для нашего будущего, учитывая сегодняшнюю ситуацию – санкции, различные ограничения, желание Запада разгромить нашу страну и так далее. Речь о том, как надо двигать, имея ограниченные ресурсы, важнейшие направления, укрепляющие оборону и экономику страны.

Казалось бы, Германия при Гитлере имела все для успеха. Начиная с того, что выдающиеся ученые, лауреаты Нобелевской премии, делали выдающиеся открытия. Они умели делать чистый графит, они умели делать чистый уран, они занимались центрифугами, они занимались тяжелой водой и так далее. То есть шли довольно-таки широким фронтом. Но деятельность у них в научном плане не была сконцентрирована, и не было такого мощного руководителя, который бы взял полностью ответственность на себя и сказал бы: делать так-то. Вот такой руководитель был у нас в Советском Союзе – это Игорь Васильевич Курчатов. Нам всем исключительно повезло, что нашелся человек, который в научном плане взял на себя ответственность и провел нас через все самые сложные моменты.

– Но Курчатов же нашелся не сам по себе. Не сам по себе стал научным руководителем советского атомного проекта.

– Это был выбор руководства страны. У нас поняли, что угроза, которая шла сначала от Германии, она превращалась в угрозу от бывшего нашего союзника – Соединенных Штатов Америки. И американцы прекрасно понимали, что они начинают владеть абсолютным оружием, и смогут диктовать миру любые условия. Вот в такой ситуации сразу после войны оказался Советский Союз. Это вполне понимало советское руководство. Поэтому уже в 1945 году было принято решение, чтобы атомный проект сделать государственным проектом номер один. И на нем, учитывая, что у нас очень мало ресурсов, сконцентрировать все, что мы тогда имели. Для этого 20 августа 1945 года был создан руководящий Специальный комитет. То, чего не было в Германии. Там было разрозненное и довольно слабое руководство. Поэтому это тоже была одна из причин их неуспеха. Наш Спецкомитет возглавил Лаврентий Берия. Тогда он параллельно еще был главой НКВД, но затем был освобожден от этой должности, чтобы сосредоточиться на атомном проекте. Членами Спецкомитета стали три члена советского Политбюро. То есть они имели огромнейшие властные полномочия.

В нашей стране имела место традиционная структура – было советское правительство, и были министерства и ведомства, которые отвечали за какое-то свое направление. Один производил самолеты, другой делал танки, третий, скажем, сельхозмашины и так далее. А в атомном проекте отказались от этих структур. Цель – атомная бомба. Неважно, где делали ее составные части. Все работают на атомную бомбу. И в этом плане решения Спецкомитета были обязательны вообще для всех. Если не хватало сил у Берии, то, и это было прямо записано, подключался Сталин, он утверждал необходимые постановления, обязательные для исполнения. Именно Спецкомитет определял, какие ресурсы требуются для решения этой проблемы. И он выделял финансовые ресурсы, материальные и технические ресурсы, кадровые ресурсы и так далее. Дальше определялось, какие научные кадры требуются, где вести подготовку специалистов. Семнадцать вузов сразу было подключено к подготовке этих кадров. Взяли на учет всех в стране физиков нужного профиля, радиохимиков, а их было не так много – несколько сотен человек. Были определены важнейшие научные направления – 42 важнейших научных направления по созданию атомной бомбы. Во главе них были поставлены крупные ученые, научные руководители.

Дальше – Спецкомитет имел право проверять и контролировать любое предприятие, которое работало на атомную бомбу. В любой отрасли. То есть у него были полномочия не меньше, чем в Совете министров, руководившем общим народным хозяйством. Кроме того, здесь, так как это была огромная научная проблема, опирались на фундаментальную науку. Но определенное развитие фундаментальная атомная наука получила у нас еще до войны. Было сделано немало открытий, включая спонтанное деление ядра урана, были сделаны расчеты цепных реакций. Было создано много научных организаций, было проведено пять всесоюзных конференций по физике ядра с приглашением западных ученых. И у нас, конечно, был научный задел, были ученые высшей квалификации. Поэтому при Спецкомитете был создан технический совет. Во главе поставили Бориса Ванникова, бывшего наркома боеприпасов, первого зама Берии. Причем восемь из 11 членов техсовета были ученые – мощнейшая научная опора.

И была создана специальная структура – Первое главное управление при Совете народных комиссаров, затем при Совете министров, во главе с тем же Ванниковым. У него тоже были огромная власть и огромные полномочия. Вот Первый главк и был той структурой, в рамках которой формировалась наша атомная отрасль. Название "первое" подчеркивало приоритетность решаемой задачи. Позже эта структура была преобразована в министерство среднего машиностроения СССР, сейчас это "Росатом".

Дальше, конечно, немаловажный фактор, я считаю, – это высокий нравственный облик тех людей, которые возглавляли атомный проект. В первую очередь я отношу это к самому Игорю Васильевичу Курчатову, Юлию Борисовичу Харитону, Исааку Константиновичу Кикоину, Андрею Анатольевичу Бочвару и очень многим другим. Это были просто изумительные люди в этих сложных и тяжелых, по понятным причинам суровых условиях с режимными ограничениями.

– Лев Дмитриевич, часто доводится слышать, что якобы участники советского атомного проекта работали под страхом неминуемого сурового наказания за возможную неудачу, едва ли не вплоть до казни. Но если это было бы так, то, по логике, должна была заранее формироваться большая команда дублеров, чтобы сразу включится в работу. И на сей счет должны были быть следы в архивах.

– Подчеркну, что, когда мы выпускали сборник об атомном проекте СССР, то не нашли документов, что люди бы преследовались. Я добавлю следующее. Все важнейшие решения по атомному проекту принимал Сталин по представлению Берии. Испытание первого ядерного заряда в августе 1949 года также было подготовлено Спецкомитетом в соответствии с проектом постановления Совета министров СССР об испытании, которое отправили на подпись Сталину. Но Сталин его не подписал и вернул эти материалы.

– Но почему Сталин не поставил подпись именно под этим, по сути, ключевым документом, подводившим итог всей работы по первому нашему ядерному заряду?

– Я думаю, что он прекрасно понимал, и это ему ученые тоже объясняли, что есть вероятность неполного взрыва. Физически заряд так устроен, что есть какая-то доля процента, что он может не взорваться. Или произойдет неполное срабатывание. И Сталин, понимая это, предоставлял возможность на первый раз осечки для ученых. Это первое доказательство того, что никакие кары создателям ядерного заряда в случае неудачного испытания не грозили. Второе. Вы знаете, что в аппарате Берии хотели отстранить от работы по ряду причин некоторых ученых, к которым были замечания, но никого не отстранили. И даже больше, Берия потом подписывал бумаги в Академию наук с их представлениями на академические звания. Конкретный пример. Лев Владимирович Альтшуллер, с которым мне пришлось много лет работать в Сарове, в Институте физики взрыва. Он, во время Берии, открыто высказывал свои мнения по генетике, по кадровой политике и так далее. И его поэтому неоднократно хотели убрать с объекта. Юлий Борисович Харитон, наш главный конструктор, его защищая, обращался непосредственно к Берии. Тот говорит: "Он вам нужен?" – "Нужен". Все, нет вопросов. Хотя писали, что у него брат троцкист, и прочее, и прочее. Таким образом, главное, что было для Берии, если человек делает дело, он не обращал внимания на его политические взгляды. Это принципиальный вопрос.

– Причем не просто работает, но и берет на себя ответственность?

– Совершенно верно. Берия безусловно доверял и Курчатову, и Харитону, и целому ряду других руководителей. Знаете, когда случаются неприятности, люди пытаются сгладить что-то. Это естественно. Но для Игоря Васильевича Курчатова это было исключено. Он и Сталину, и Берии докладывал все, как было на самом деле – как бы ни было тяжело ему это докладывать.

Все самые сложные первые задачи Курчатов брал на себя. Курчатов первым садился за пульты управления пуском наших ядерных реакторов. И когда произошли неполадки на нашем первом промышленном реакторе, на котором нарабатывался плутоний для заряда, об этом тоже сразу было доложено руководству страны, не скрыли ничего. Тогда потребовалось достать из активной зоны реактора весь уран, чтобы оценить масштабы произошедшего. Это 39 тысяч крайне радиоактивных блочков. Так вот Курчатов первым осматривал эти блочки, перебирал их руками. На него жаловалась дозиметрическая служба, что он получает громадные дозы радиации. Но я понимаю, что он не мог действовать по-другому. Он был на передней линии. И тем самым Курчатов всем другим показывал пример: делай, как я. И руководство видело, что люди не пытаются спрятаться за кого-то, да это в условиях полного контроля было и невозможно, а всю ответственность берут на себя. Все это доказывало, что тем, кого выбрали для реализации нашего атомного проекта, можно доверять, что эти люди справятся с поставленными задачами. Таким образом, я считаю, что вот эти мифы, которые распространяются, – это только мифы. В реальности они были полностью исключены.

– Со своей стороны добавлю одно наблюдение. В сборнике по нашему атомному проекту, главным редактором которого вы были и который вы упомянули, и который, на мой взгляд, стал лучшим сборником документов по истории какой-либо из отечественных отраслей, есть документ, производящий очень сильное впечатление, если учесть период, в который он был написан. Это 20 августа 1947 года. Ровно два года с начала создания атомной отрасли. Ванников пишет Берии о необходимости улучшить материальное обеспечение работников завода №817, то есть предприятия, предназначенного для получения плутония для ядерного заряда. Ныне это "Производственное объединение "Маяк" в Озерске Челябинской области. И Ванников просил Берию выделить работникам предприятия сотни пар ботинок, сапог, одеял, большое количество столовой посуды, но и это не все – построить финские домики, открыть коммерческие магазины и кафе. При этом Ванников сообщал о планах в скором времени построить первый кинотеатр для работников завода. И Берия в качестве резолюции написал одно слово: "Согласен". То есть на дворе август 1947 года, первоначально определенные сроки строительства №817 завода не выдержаны, нет фактически центрального промышленного узла для ядерного заряда – предприятия по производству плутония. Но ведь Берия не стал ругаться, мол, какое вы там хотите кино смотреть? Сначала дайте плутоний, а потом разберемся. Нет, сразу было принято решение о поддержке людей.

– Вы знаете, те, кто работал в атомном проекте, – это были люди высокой культуры. И буквально с первых шагов руководство проекта думало и о том, а люди могли бы себя чувствовать в культурном плане. С первых шагов в том же Сарове возникла библиотека. С первых шагов возникли кинотеатры и так далее. Через какое-то время возник театр. И то же самое происходило на будущем "Маяке". Забота о людях! И эта забота проявлялась повсеместно. Посмотрите решения, которые принимались по заключенным, работавшим на строительстве тех или иных объектов. Была система стимулирования, так называемая система зачетов – тем, кто перевыполнял план, сокращали срок. Была система дополнительных пайков. И так далее. И скажу даже больше, я застал этот период, к заключенным на предприятиях относились так же, как к вольнонаемным. И к ним проявляли такую же заботу – условия жизни, питание и так далее. Максимально пытались все организовать в то очень сложное для страны время. То есть государство пыталось поддерживать всех людей, кто работал ради общей цели.

– Вряд ли можно работать эффективно под страхом.

– Конечно. И если говорить далее – была разработана система стимулов для ученых, в 1946 году на сей счет было издано постановление правительства. Несмотря на нашу тогда нищету, низкую заработную плату, отсутствие многих возможностей, было четко сказано о премировании ученых, повышении тех окладов, которые у них были, буквально в разы. И премии до миллиона рублей при гораздо меньшей зарплате. Дальше – строительство дач, выделение автомашин в личное пользование и так далее. Была выстроена система наград, целая система заинтересованности людей.

– Причем премии выплачивались по ходу атомного проекта за те или иные конкретные достижения.

– Безусловно, четко было сформулировано, за что. Не просто так. Например, за открытие месторождений урана. Человеку была положена там награда такая-то, денежная премия такая-то, и так далее. То есть все было абсолютно конкретно.

– Еще одно очень сильное впечатление, которое возникает при чтении исторического сборника: любые решения по итогам заседаний Спецкомитета и Первого управления выносились в предельно сжатые сроки. Проекты постановлений Совета министров, которые ложились на подпись Сталину, готовились в два-три дня, и все, документ идет в дело. Это можно назвать в числе отличительных особенностей управления атомным проектом?

– Да, это был такой стиль руководства с момента создания Спецкомитета. Двадцатого августа 1945-го он создается, 24 августа – уже первое заседание. Ни дня задержки. С августа 1945 года по май 1953 года прошло 142 заседания Спецкомитета. Работали как часы. Причем заседания проводились вечером, после девяти вечера. Решения имели сжатый, абсолютно конкретный характер. И именно эта система работы давала успех. Один из примеров: когда авиаконструктору Андрею Туполеву дали поручение оборудовать бомболюк, утеплить его там, где будет находиться бомба, то Туполев ответил, что он лично загружен другими делами, и вообще это не дело самолетостроителей. Берии докладывают, что так и так, это задание не выполняют. Он тут же дает поручение министру авиационной промышленности Михаилу Хруничеву – разобраться и доложить. Через два дня Хруничев проводит совещание, Туполева обязывают выполнить решение. Докладывают Берии – решение будет выполнено. На все ушла неделя. Проблема, которая до этого не решалась, тут решилась в течение недели. И так было повсеместно.

Надо отметить, что широко применяли то, что применяется сегодня в рыночных условиях, а именно проводили конкурсы. Взять те же самые фильтры для газовой диффузии.

– Ключевой элемент для обогащения урана на газодиффузионных машинах.

– Да, это же была огромная проблема. И сразу несколько организаций привлекались для ее решения. Это была система. Еще, скажем, создание радиодатчика для первой атомной бомбы. Поначалу был неуспех. Берия опять-таки никого не снял, а поручил еще двум научным институтам вместе с первоначальными разработчиками создать радиодатчик. И когда датчик был разработан, он не забыл и наградил тех, кто в начале не имел успеха.

Все методики запараллеливались – потому что не было времени. Поэтому привлечение на конкурсной основе различных коллективов – это тоже была одна из гарантий успеха.

Многое делалось без классического выстраивания последовательных этапов – сделали одно, только потом переходим к другому. Допустим, получили уже следовые количества плутония. Подчеркну, следовые, даже не весовые количества. Но уже начинались отрабатывать технологии работы с большими количествами этого металла. Начинали отрабатывать оборудование. Может быть, где-то ошибались, но потом все подправляли по дороге. Ну и, повторю, награды и поощрения незамедлительно шли за результатами. В конечном итоге получился огромный выигрыш во времени, которое всем было нужно. Потому что в 1949 году, когда мы испытали ядерный заряд, у нас было плутония еще на две бомбы. А у американцев уже 200 бомб было в это время. И кто знает, как могли реализовываться те чудовищные планы ядерного удара по Советскому Союзу, которые потом были раскрыты.

– Американцы не знали, насколько наши ученые продвинулись в реализации атомного проекта. Узнай в США о конкретных результатах до осени 1949 года – превентивного удара по СССР было бы не избежать?

– Вне всякого сомнения, это был очень существенный момент – работа нашей контрразведки. Вот иногда говорят, что СССР блефовал, когда в сентябре 1949-го на заявление Трумэна о первом советском ядерном испытании ответил, что в Советском Союзе проводятся мощные взрывы при крупных строительных работах, и что для нашей страны секрета атомной бомбы не существует.

– Да, уклончиво, никакой конкретики.

– Ну а как же иначе было действовать, когда у нас плутония было, повторю, на две бомбы? Как же можно было дать раскрывать такое, когда вокруг нашей страны были базы, с которых в любой момент могли подняться американские бомбардировщики и ударить по выбранным объектам? Поэтому я считаю, что деятельность контрразведки по атомному проекту была поставлена на высший уровень. На высший! Мне неизвестно никаких случаев утечки информации из Сарова. Причем доходило до того, что даже люди, работающие на объекте в Сарове, просто не знали многих вопросов, которые к ним не относились и которыми занимались другие люди. И это было в порядке вещей.

Да, ограничения были огромные, первые годы выезда за пределы объекта не было. Строгие ограничения охватывали всю нашу систему. Но люди с пониманием к этому относились.

Ну и, конечно, способствовали успеху, особенно на первом этапе, материалы разведки, вне всякого сомнения. Я даже больше скажу: именно материалы, полученные нашей разведкой – как внешней разведкой органов государственной безопасности, так и военной разведкой – привели к тому, что руководство СССР в конце сентября 1942 года, в тяжелейшие дни Сталинградской битвы, постановило начать работы над нашим атомным проектом. Внешней разведке информацию помогала добывать "Кембриджская пятерка" в Великобритании. Там же в британском атомном проекте работал Клаус Фукс – он, как известно, сначала был агентом нашей военной разведки, а затем работал на внешнюю разведку.

Разведывательные материалы были переданы Курчатову осенью 1942 года. Он с ними ознакомился и понял, что этим надо заниматься, что именно от этого зависит будущее нашей страны, и надо сделать все для того, чтобы наша страна тоже имела это оружие. И это его, конечно, выдающееся решение. Так что первый кардинальный шаг разведки – добыча материалов для начала работы над советским атомным проектом. Но еще один кардинальный шаг был сделан разведкой, когда были получены данные по имплозии – сжатию ядерного делящегося материала с помощью высокоэффективной взрывчатки.

– Как говорится, "взрыв вовнутрь".

– Да. Поначалу считалось, что пушечная схема бомбы, в которой происходит очень быстрое сближение двух частей делящегося материала, применима как к урану, так и к плутонию. Но американцы выяснили, что плутоний имеет большой нейтронный фон, который в пушечной схеме вызовет нежелательное преждевременное деление ядер, преждевременную детонацию.

– То есть эффект будет нулевым.

– Совершенно верно. Но если сжать плутоний, то все получится. И необходимая информация на эту тему поступала в СССР от Клауса Фукса, который тогда работал в США и занимался вопросами имплозии. В результате произошел резкий поворот в нашем атомном проекте, приоритет уже дается имплозии. Это было критически важно. Потому что обогащенного урана для пушечной схемы у нас тогда не было, впервые он был получен в СССР в 1950 году. Но, конечно, советские ученые, получив необходимые ключевые материалы по линии разведки, шли вперед сами, развивая и совершенствуя все то, что было необходимо для создания бомб.

– Причем наша первая атомная бомба уже была пригодна для боевого применения?

– Конечно. Некоторые мои коллеги говорили, что РДС-1 была опытной бомбой. Ничего подобного! В СССР были изготовлено около 30 бомб РДС-1, были подготовлены бомбардировщики, их экипажи, были подготовлены аэродромы, базы хранения атомных бомб и так далее, поэтому РДС-1, безусловно, защищали нашу страну уже начиная с 1949 года – до тех пор, пока мы не создали и не испытали качественно новые, более совершенные ядерные заряды.

И в итоге я должен сказать, что то, что сделали участники советского атомного проекта, наш народ, – это, без преувеличения, героический подвиг. Их знания, громадный, жертвенный труд, основанный на патриотизме и уверенности в том, что они добьются цели, помогли сохранить мир.