– В 1991 году вы пришли работать в этот театр. Тридцать лет – большой период жизни. Никогда не хотелось что-то поменять?

– Этот театр очень близок мне по сути. Перемены заложены в его  устройстве, в его природе, которой я с наслаждением подыгрываю вот уже много лет. Поиск, эксперимент, студийность – в его крови. Мы здесь по-другому готовим артистов, три четверти из которых вышли из нашей стажерской группы, для которой мы недавно написали новый устав.

– В чем его суть?

– Наша стажерская группа старше, чем Молодежная оперная программа Большого театра или Академия молодых оперных певцов Мариинского театра. И у нас очень прагматичные задачи: певцы должны сразу входить в репертуар, учиться играть роли.

Раньше мы театр пополняли в основном выпускниками московских вузов. Но за эти годы произошли значительные изменения в оперном мире. Открылись границы, молодые люди, которые зачастую еще не развили свой голос, уезжают работать в европейские города, иногда совсем небольшие. В то же время на территории бывших советских республик появились очень сильные вокальные школы. Например, в Узбекистане, откуда наш ведущий тенор Нажмиддин Мавлянов. Традиционно богаты голосами Грузия, Украина, Молдавия, Армения. Есть хорошие певцы в Казахстане.

У нас недавно пела меццо-сопрано Айгуль Ахметшина, она родом из села в Башкортостане. Училась в Москве, потом попала в молодежную программу Ковент-Гардена и стала их самой молодой участницей за всю историю стажировок. У нас она замечательно спела Кармен прошлой весной. Чтобы таких певцов воспитывать у нас, нужно дополнительное финансирование – стипендия, проживание. По новому уставу стажерская группа – это небольшой конгломерат. Не более шести вокалистов, двух режиссеров и двух концертмейстеров. Но это залог нашего будущего.

– Российские певцы сейчас востребованы по всему миру, в то время, как раньше считалось, что если и приглашают наших исполнителей, то петь только русскую музыку. Как вы объясните то, что сейчас появилось множество прекрасных голосов?

– По-настоящему прекрасных голосов, я думаю, столько, сколько и было. Но больше стало учебных заведений, больше певцов. Не только в России – во всём мире.  А почему? Потому, что растёт количество оперных театров. Лидер – Германия. В каждом небольшом городе есть опера или, по крайней мере, театр, где под одной крышей объединены драма, опера, оперетта. Это традиция. Спрос возрастает еще и за счет того, что оперные театры ведут активную наступательную политику. В ХХ веке в оперу пришли значительные деньги, это стало эффектным вложением, проводятся очень мощные фестивали, такие как Зальцбург, Байройт, Мюнхен, Экс-ан-Прованс и многие другие. Есть узконаправленные фестивали, например, барочной музыки, которых несколько в Англии, Франции и Германии.

В Европе очень быстро на все реагируют. Барочная музыка вернулась в обиход и тут же появились школы, где учат исполнителей и факультеты, где готовят специалистов, изготавливающих старинные инструменты по старым образцам и лекалам. Мы здесь еще далеко. Но и в России огромный интерес к барочной музыке. И когда приезжает тот же Ульям Кристи или Джон Гардинер, то залы полны.

Но если говорить, откуда такая «массовая истерия» по поводу оперы, то есть и еще один немаловажный аспект. Опера наиболее актуальное отражение нашей жизни в 21 веке. Управляемый хаос!... Больше театров, больше конкуренции, больше спектаклей. Было время, когда нормальным считалось поставить четыре-пять спектаклей в сезон.

– А сейчас?

– Десять! Поэтому для того, чтобы удовлетворить все театры, нужно все больше певцов, дирижеров и режиссеров. Но больше – не всегда значит лучше. Закон о переходе количества в качество работает как туда, так и обратно. Чем больше, тем ниже, по крайней мере, средний уровень. Невозможно за сезон сделать десять классных спектаклей, тем более в репертуарном театре.

– А сколько вы выпускаете в год?

– В нормальный сезон три на Основной сцене и один-два на Малой. Малая сцена - экспериментальная по своему замыслу, архитектуре и дизайну. Это черный куб – что хочешь, то и твори. Как таинственный «Чёрный квадрат» Малевича. Это место для эксперимента: в репертуаре, режиссуре, сценографии, котелок для новых идей, музыкальных и постановочных. Но это только опера, а ведь у нас ещё есть и балет, который тоже даёт три премьеры в сезон.

– Что вы сейчас репетируете?

– На Большой сцене 12 ноября у нас состоится премьера «Риголетто» Верди в постановке Владимира Панкова. А на Малой сцене Людмила Налетова репетирует диптих, посвященный 200-летию Достоевского. Это будет российская премьера одноактной оперы Владимира Кобекина «НФБ» по «Идиоту». Там только три действующих лица – Настастья Филипповна, князь Мышкин и Рогожин. Плюс композитор Алексей Курбатов написал для нас одноактную оперу «Кроткая». Премьерные спектакли 27-28 ноября.

Кроме того, труппа занята еще в одном действе по Достоевскому – это лаборатория молодых режиссеров «Достоевский и опера». Репетируются фрагменты из разных опер, написанных на сюжеты Фёдора Михайловича. Там есть «Князь Мышкин» Балтина, два «Преступления и наказания», причем не русских: одно итальянское, одно немецкое. Будет «Елка» Ребикова, фрагменты из «Братьев Карамазовых» Холминова, «Игрока» Прокофьева и «Белых ночей» Буцко.  Всего семь отрывков семи композиторов разных стран и семь режиссеров. Мы планируем показ 12,13 декабря.

– Вы приглашаете в театр самых разных режиссеров, например, сейчас – Владимира Панкова, который первый раз работает с оперой. Вы не внедряетесь в репетиционный процесс?

– Только, если нужна моя помощь. Я приглашаю людей достаточно авторитетных. Пускай они делают первые шаги на оперной ниве, как тот же Панков. Но то, что они состоялись там, где уже состоялись – это бесспорно. Придя сюда много лет назад, первым я пригласил Бориса Александровича Покровского, который до того не работал на нашей сцене. Тогда он поставил здесь «Таис» Массне. Свой первый опыт в опере здесь сделали Алексей Бородин, Римас Туминас, Адольф Шапиро, Евгений Писарев, Михаил Бычков. На этой сцене ставили Питер Штайн, Кристофер Олден, Андрей Кончаловский и многие другие. За все годы моей работы здесь – сколько лет, столько и режиссеров. Были и молодые, и были очень именитые.

После нового года я начну репетировать «Робинзона Крузо». Это оперетта Оффенбаха, прекрасная музыка, которую редко ставят. Она требует хороших голосов, высокой культуры ансамблевого пения и, конечно, ярких актёрских индивидуальностей.

– В 2019 вы поставили «Зимний вечер в Шамони», сейчас «Робинзон Крузо». Вы любите оперетты?

– Я люблю музыку оперетты.

– А есть разница?

– Конечно. Сюжеты оперетт стремительно постарели, их стало трудно реализовывать. Гораздо в большей степени, чем у оперы. Хотя у оперы тоже есть что-то в духе «правой рукой за левое ухо». Тот же «Трубадур» или «Сила судьбы» Верди.

– И ваша премьера этого года «Вольный стрелок»?

– Тоже будь здоров! Хотя он не так прост – там старинная легенда, есть игры с дьяволом. Чудесная музыка! И вот эту полусказку-полубыль мы играем, используя элементы компьютерной игры, с тем, чтобы сделать спектакль более зрелищным, а природу конфликта более понятной. В «Робинзоне Крузо» тоже чудесная музыка, но есть проблемы с драматургией, с финалом. Ведь Оффенбах оперетты буквально щелкал, тут даже Россини «отдыхает». У него больше 100 оперетт, он сочинял по четыре-пять в год, не было времени особо задумываться. Мы с автором русского текста Алексеем Иващенко делаем новую редакцию – будет и романтично и смешно. И будет любовь!

– Оперетту нужно петь по-русски, а оперу на языке оригинала?

– Смотря какую. Я делал когда-то «Летучую мышь», и там была смесь языков. Пели и говорили на русском, немецком, вставляли французские и английские словечки. Я делал это как некую европейскую универсальность. А в «Вольном стрелке» все всерьез. С певцами над произношением работали педагоги, их контролировал дирижер Фабрис Боллон, он француз, но много лет работает в Германии.

– И в этом сезоне вы возвращаете «Хованщину»? Это замечательный спектакль, почему он не шел какое-то время?

– Сначала нас покинул исполнитель одной из главных партий – Досифея – Денис Макаров, он перешел в Большой театр. Потом наступил ковид, и такие массовые оперы было петь нельзя, да и опасно.

Сейчас я ввожу нового Досифея, у нас есть молодой бас Игорь Коростылев, он несколько лет работает в труппе и хорошо растет. Мы договорились с дирижером Александром Николаевичем Лазаревым, выдающимся интерпретатором русской музыки, что в конце января возобновим спектакль. В этой работе нам хотелось очень сжатого и страстного Мусоргского, а не «разляпистой» и долгой «Хованщины». Мы это выплеснули одним комком.

– Ваш театр активно ставит современную оперу. Сложно приучить публику к новой музыке?

– Сложно. Но надо, как одна известная лягушка, сбивать молоко в масло. Не то потонешь. Без современной музыки оперный театр заглохнет. Нельзя жить только  «Онегиным» или «Травиатой», как бы прекрасны они ни были.

– Вы чувствуете, что публика меняется?

– В чём-то да, в чём-то нет. Когда-то этот театр занимался в основном современной музыкой, его и называли лабораторией советской оперы. Здесь было меньше классики. С моим приходом нам постепенно пришлось изменить эту пропорцию в сторону популярных вещей для того, чтобы сначала выйти из того пике, в котором находилась тогда труппа. Приближаясь к нашему столетию (отмечалось в 2018 году – прим.ред), имея полные залы, свою публику и сильную труппу, я начал постепенно эту пропорцию менять в сторону вещей менее известных, не только современных. Этот театр не должен быть калькой Большого.

Пусть мы не всегда собираем полный зал на такие спектакли, но мы должны это делать. Мы будем играть «Енуфу», потому что это совершенно гениальная музыка и потому, что у нас есть замечательные артисты, сделавшие яркие роли. И потому, что есть значительная часть публики, которая это любит, за этим идёт в театр. Есть даже историческая несправедливость в том, что Яначек наименее любим и известен в России, культуру которой он обожал.

В последние годы свыше 40% наших постановок – это музыка ХХ и XXI веков. Трижды Прокофьев, Мийо, Сати, Стравинский, Барток, Мартину, Кобекин, Тарнопольский, Вустин. Конечно, мне хотелось бы, чтобы больше людей стремились прийти на «Енуфу», где потрясающая музыка, на «Влюбленного дьявола» Вустина, потому что это очень любопытное и талантливое сочинение. Чтобы мы больше времени и внимания отдавали Стравинскому и Бартоку, Бриттену и Шостаковичу.

– Вы чувствуете поддержку артистов и музыкантов в этом направлении работы?

– Если и не всех, то очень многих. Хотя есть коллеги, застрявшие в 19 веке. Иногда приходится преодолевать сопротивление. Зато потом – не оторвать! И такое бывает.

– У вас есть певцы, которые поют только классику?

– Я стараюсь развивать всех. Но вопрос не стоит так: кто еще не пел современную музыку? Всем встать под ружье и взять клавир! Нет. Все зависит о того, кто нам для этого нужен. Я думаю, что абсолютное большинство труппы суммой этих опер в той или иной степени были затронуты. Иди попробуй спеть «Медею» – она ничуть не легче, чем «Енуфа».

Впервые театр специально заказал оперу, и это первая попытка перевести в оперный жанр знаменитую пьесу Николая Эрдмана «Самоубийца». Клавир очень любопытный, но его еще нужно себе «присвоить», для меня этой целый процесс.

– Как это у вас происходит?

– Учу музыку, пою, слушаю. Классику я давно знаю, а вот новое нужно выучить. Я хожу на уроки к певцам, просто захожу, сижу и слушаю. Мне нужно в этом «свариться», тогда я по-другому себя ощущаю.