Многие неделями сидят на хлебе, макаронах и воде. После возобновления в столице строительства и производства положение некоторых улучшилось. Но даже вышедшим на смены ждать зарплату еще месяц.

Зейнеп снимает маленькую комнату в Бибирево — четыре на три метра. Пол покрыт коврами и ватными матрацами. Они заменяют ей кровати, стулья, даже люльку для годовалого Сыймыка (имя изменено) — сына Зейнеп. «Жилье выбирали без мебели: так дешевле. Но мы купили в Fix Price очень удобные матрацы. А то, что кроватки нет, — не беда. Как только вернусь на работу, все для сына куплю».

В декабре 25-летняя Зейнеп приехала из Киргизии в Москву, весной наконец-то устроилась поваром в кафе. И тут объявили карантин. За 20 отработанных дней не заплатили. Сбережений нет. Девушка выживает за счет продуктовых наборов, которые привозят благотворительные организации.

Зейнеп очень чисто говорит по-русски. Даже знает устойчивые словосочетания: «остаться без куска хлеба», «шаром покати». Впервые в Москву она приехала пять лет назад. Устроилась уборщицей в офис — как и ее мама. Тогда она по-русски знала всего два слова: «спасибо» и «да». Ими и пользовалась в любой ситуации.

«Моя начальница часто приходила в туалет, который я убирала, и начинала кричать. Лицо у нее становилось багровым. А я ничего не понимала. Но кивала: «спасибо», «да». Потом, когда менеджер уходила, хлопнув дверью, звонила маме и плакала. А она мне объясняла, что нужно проверить, есть ли бумага, мыло, салфетки».

Зейнеп так хорошо научилась кивать и благодарить, что людям казалось — она неплохо знает русский. Девушка вспоминает, как сотрудницы офиса иногда подходили к ней, чтобы поделиться секретами. «Видимо, про детей рассказывали, домашние дела. Я смотрела на них и улыбалась. Иногда вставляла «да уж».

Через полтора года убираться в офисах ей стало невмоготу. Говорит, что начала стыдиться. Ведь у нее есть образование: в Киргизии училась на повара.

«Слава Аллаху, подруга помогла устроиться в кафе. На первых порах меня постоянно ругали. Я плакала. Очень много плакала. Но понимала — уходить нельзя. Не могла маму подвести, не могла, как правильно сказать, свалиться в грязь лицом».

Примерно тогда же Зейнеп познакомилась с будущим мужем. Свадьбу сыграли на родине. «Мои родители были против: он — с севера, я — с юга. У нас совершенно разный менталитет. Но мы все же пробыли вместе три года до рождения ребенка. А потом отношения будто повернулись на 180 градусов. Сейчас не живем вместе, хоть и не разведены».

После расставания Зейнеп решила снова попытать счастье в России — уже с восьмимесячным сыном на руках. Она даже выписала в Москву свою знакомую в качестве няни, чтобы та сидела с мальчиком, пока Зейнеп будет на работе. Девушка говорит, что все рассчитала. Десять тысяч нужно ежемесячно отдавать няне. Еще пятнадцать — за квартиру. Оставалось как минимум пятнадцать — на себя, сына, маму, у которой еще четверо детей. Зейнеп в семье — самая старшая.

Карантин в ее расчеты не входил. Уже второй месяц молодая мать и ее няня перебиваются с риса на макароны. «На два дня варим себе рОжки, — Зейнеп забавно ставит ударение на первый слог. — На следующие два дня — рис. Потом картошку с луком».

Маленький Сыймык в качестве прикорма к грудному молоку уже давно ест взрослую пищу.

Если сама Зейнеп хоть иногда выходит в магазин, то няня совсем не бывает на улице: языка она не знает, большой город пугает. «Сидит грустная, скучает по родителям, плачет — ей же всего 18. Я каждый день говорю, что здесь не такая жизнь, как только начну работать, все изменится — и еда будет, и деньги. 

Мы договорились, что в первый же месяц отдам ей всю зарплату. Но человеку, который два месяца живет впроголодь в чужой стране, сложно во все это поверить». Зейнеп даже пыталась отправить няню домой, хотела занять денег. Но границы уже закрыли, самолеты не летали.

Сейчас у девушек накопился долг за комнату уже за два месяца. Пока не выгоняют, но положение шаткое.

«Я готова была съехать в общежитие, там за койку берут четыре тысячи. Однако с ребенком в одной комнате никто жить не будет. За комнату мы платим пятнадцать».

В поисках работы она обошла все окрестные универмаги, пыталась устроиться курьером. «Но сейчас даже на эту должность выстраиваются очереди. Попасть можно только по знакомству или с гражданством. А у меня ни того ни другого нет».

Под конец Зейнеп признается: так быстро ответила на незнакомый номер в надежде, что звонит работодатель и ее документы наконец рассмотрели в магазине.

Мигрантов никогда не пугали бытовые трудности. Могли приготовить плов на семью из куриной ноги и пачки риса. Но сейчас у многих нет и этого. Узбечка Обод работала на кондитерской фабрике: пекла коржи, «рисовала» кремовые розочки на тортах, раскладывала ягоды. Говорит, еще недавно ее чуть ли не выворачивало от запаха ванили, шоколада. Вернувшись после смены, она любила налить в пиалу жирный лагман. К сладкому не прикасалась. А сейчас часто вспоминает те времена. «Иногда иду в магазине мимо прилавков с тортами — там такие красивые, будто лаком для ногтей покрытые пироги. И так хочется хотя бы лизнуть. Сил нет».

Фабрика сократила производство: в карантин людям не до тортов. Обод отправили в неоплачиваемый отпуск. Вызывают на одну, реже — две смены в неделю. Платят 600 рублей. Выживает она тоже на рисе и макаронах. «Мяса я два месяца не видела. Потом один мужчина попросил меня сделать укол: я раньше сиделкой работала — умею. Дал тысячу. На них курицу купила и говядины чуть-чуть. Положила все в морозилку — достаю раз в неделю».

Ее землячка Угилшот приехала в Санкт-Петербург в 2019-м. Занималась уборкой помещений после ремонтов. «Работа не самая легкая: иногда раз пятнадцать пол помоешь, прежде чем с него известку выведешь». Теперь Угилшот готова мыть полы хоть по тридцать раз — но никому пока это не нужно.

Она мать-одиночка, воспитывает двоих детей. Старшей дочери уже 18, девушка работала вместе с ней. Сыну — восемь.

«После месяца карантина я пошла вещи продавать. Мы ведь до этого нормально жили. У меня даже айфон был. Все продала: телефон, кольцо, серьги. А потом… Стыдно сказать: отправились с дочерью на помойку металлолом собирать. А что делать, когда сын просит: банан купи, шоколадку купи…»

Благодаря сдаче металла запасы на кухне Угилшот пополнились: она купила яйца, макароны, муку — хлеб печет сама. Но затем рядом с помойкой стали дежурить полицейские — металлолом не соберешь. Сейчас держатся за счет продуктов и денег, которые присылают волонтеры.

«Еще хорошо, что хозяйка дома с состраданием отнеслась к нашей ситуации: сказала, когда карантин закончится, тогда и заплатите. А так бы на улице оказались. За дом в пригороде Санкт-Петербурга платим десять тысяч. Но сейчас даже трети от этой суммы у меня нет».

Голодают не только женщины и дети. Двадцатипятилетний Рахимчон работал на стройке, это позволяло обеспечивать в Таджикистане жену и сына. Но вот уже два месяца он не у дел. Родные голодают там, он — здесь. Пытался улететь на родину. Но возможности нет. «Слышал, двое ребят наших где-то купили билеты якобы на вывозной рейс. Их обманули: ни денег, ни билетов».

В таком положении вся бригада — 25 человек. Они снимают две комнаты в общежитии в Люберцах. В одной ютятся тринадцать человек, в другой — двенадцать. «Спим на двуспальных кроватях. На этаже десять таких комнат. И один душ, туалет, ванная. Да, есть те, кто кашляет, температурит. Спасаются парацетамолом. Скорую вызывать никто не хочет. Все понимают — на это нужны деньги. Года три назад я руку сломал, десять дней пролежал в больнице, отдал сорок тысяч».

Рахимчон заходит на кухню, открывает крышку десятилитровой кастрюли. На дне — склеившиеся макароны. Они и раньше готовили в одном котле на всю бригаду. Но если до карантина могли сварганить плов или лагман, то теперь в рационе сплошные макароны. Пять дней в неделю. «На выходные — лагман. Покупаем курицу и разрезаем ее на две части. Из одной половины варит суп одна бригада, из второй — другая».

Просроченный хлеб им отдают земляки, которые работают в «Пятерочке» неподалеку. Но не каждый день, потому что «таких, как мы, много». Иногда хлеб покупают сами. Тогда, объясняет Рахимчон, на курицу уже не остается: бюджет строго рассчитан.

В бригаде у двоих есть маски — не одноразовые. Их стирают, а потом по очереди выходят на улицу за продуктами.

«Я хотел, честно, купить себе маску, пришел в аптеку. Продавец сказала, что их нет. А за мной мужчина подошел — она ему продала. Я спросил: почему так? А это, говорит, ее знакомый, который оставил заказ».

«Здравствуйте! У нас соседи по комнате тоже страдают без продуктов. Пожалуйста, помогите им — трое маленьких деток».

«С мужем работали уборщиками в ТЦ. Уже два месяца все закрыто. Нет денег даже на макароны».

Это из обращений в благотворительные фонды, помогающие приезжим. Динара Садретдинова, соучредитель «Дома доброты», рассказывает, что первые просьбы от мигрантов поступили спустя неделю после того, как объявили карантин. Но когда закрыли стройки, торговые центры, предприятия общепита, обрушился целый шквал.

«Среди мигрантов началась пандемия голода — иначе не скажешь. Сейчас помогли уже двадцати тысячам человек. Развозим продуктовые наборы. Каждый стоит две с половиной тысячи рублей. В трех пакетах — две курицы, два килограмма риса, макароны, чай, сладости, финики, картошка, морковка, лук, сахар, молоко, подсолнечное масло, яблоки. На этой неделе один благотворитель пригнал огромную фуру с овощами. Мы смогли добавить в продуктовые наборы груши, чеснок, имбирь, капусту».

В некоторых семьях признаются, что фруктов не видели уже несколько месяцев, продолжает Динара.

По словам Динары, если раньше мигранты жили по девять-десять человек в трехкомнатной квартире, сейчас — по 30. Есть зараженные коронавирусом. Но маски купить не на что. «Одна женщина призналась, что, хотя ей самой есть нечего, оформляет на попечение ребенка, которого ей оставил совершенно незнакомый мужчина. А еще приютила семью земляков — их выгнали из квартиры. Мигранты держатся только за счет взаимопомощи. Поверьте, если у кого-то есть лишние 200 рублей, они купят не курицу себе, а три пачки макарон на всех. Но у некоторых нет и этого».

Директор фонда «Развитие миграции» Гульзина Маматахунова говорит, что у нескольких женщин-мигранток из-за скудного питания исчезло молоко. «Они теперь даже грудничков прокормить не могут. Мы, конечно, привозим смеси, крупы, макароны, однако этого явно недостаточно».

Гульзина уточняет, что, после того как открыли стройки, ситуация изменилась в лучшую сторону — до этого телефон буквально разрывался.

«Но еще месяц, пока не выдадут зарплату, людям придется как-то кормиться. Многих выселяют из квартир: не платили месяцами. Мы стараемся выступать поручителями перед хозяевами. Недавно для 700 человек сняли хостел».

Сама Гульзина временно размещала у себя в съемной двушке двадцать человек. Это была вынужденная мера на первое время. Сейчас все живут в хостеле.

По словам волонтера, во многих квартирах люди заражены. «Недавно мне ночью звонил мужчина и буквально плакал в трубку: он с женой и маленькими детьми снимает комнату в квартире, где живут еще двадцать человек. И недавно у них выявили несколько заболевших. Он очень боится за детей. Возможности выйти и купить продукты нет. Люди находятся на грани…»

Маматахунова собирает данные мигрантов, которые хотели бы вернуться на родину. В списках две тысячи человек. «На днях несколько человек митинговали у посольства Киргизии: просили собрать вывозные рейсы».

Когда материал уже был готов, мне позвонила Зейнеп. Она и до этого кашляла, но списывала все на сезонную аллергию. Теперь же заболела и ее няня.