Российский писатель Захар Прилепин, заместитель командира батальона в Донбассе, приехавший на Парижский книжный салон, рассказал корреспонденту РИА Новости Виктории Ивановой о литературе, о ситуации на востоке Украины и о том, какие знания нужно прививать детям с детства.
— Захар, мы с вами встречаемся на Парижском книжном салоне. Вы привезли свои книги? Расскажите, пожалуйста, с чем приехали.
— На французский переведены все мои книги практически: 15 из 17. Поэтому на Парижский салон я привез все свои книжки, и все, что я знаю о России, я привожу сюда. И это единственное, что может повлиять на тотальную русофобскую пропаганду, которая здесь напоминает Советский Союз самим французам. Те французы, которые были и жили в России, которые знают о России, они говорят, что ничего подобного никогда не было. Просто литература — одна из немногих возможностей хоть как-то сделать этот мир более сложным.
— Между вашими книгами — "Патологии" и "Письма с Донбасса" — прошло 13 лет. Что в этих войнах общего, что разного?
— Одно и то же происходит: попытка так или иначе дестабилизировать Россию. Это происходит не только сейчас. Когда я писал книгу "Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы", с ужасом и интересом понял, что и Пушкин, и Лев Толстой, и Лермонтов находились в той же ситуации: это Кавказ, на который влияют Великобритания, Турция, это территория Украины, на которую влияют разные европейские игроки. Ничего не меняется! И не меняется не то что с XIX века, а, думаю, с какого-нибудь IX-X века. Первое совместное европейское нашествие на Россию было в 1014 году. Когда начался Майдан, было тысяча лет этой ситуации! Это уже обычная ситуация, форма жизни такая.
— А как менялось ваше отношение к войне, к боевым действиям за это время?
— Никак не менялось. Я человек, воспитанный на русской литературе, внимательно читавший Пушкина и Достоевского. Там по этому поводу все уже сказано. Ничего не менялось: просто мы так живем, и нового нам не предложили. Мы втянуты в эту ситуацию, мы ее заложники, и не мы ее придумали. Надо жить сообразно тому, что нам навязывают. Нам навязывают это: те или иные конфликты, бесконечные гражданские конфликты на территории Российской империи, бывшей или действующей. Ну, окей, будем с этим работать.
— А мы можем противостоять тому, что нам навязывают?
— Можем. Только мы должны отдавать себе отчет в этом. Знаете, в своем послании президент Путин сказал о настоящих героях: гвардии майоре летчике Филипове, тех людях, которые создали оборонку. Они настоящие герои, но при этом мы их не знаем. Мы узнаем о них только из посланий Путина или когда они умирают. А герои, которых нам предлагает масс-медиа, этот гламурно-глянцевый мир — это другие герои. И Россия живет в состоянии когнитивного диссонанса: есть персонажи, на которых мы должны смотреть, люди, которые несут свою жизнь на эти весы, а при этом мы живем в мире, где продолжается бесконечный пир во время чумы. В этом есть некая диковатая ситуация.
— Вы были в Чечне, служили в ОМОНе, поехали в Донбасс. А могли бы, как некоторые писатели, сидеть в тепле и писать книжки. Почему для вас было важно поехать на Украину, принимать участие в боевых действиях?
— На самом деле мне несложно. Я неплохой военный, и это моя профессия, я могу этим заниматься. Я ничего не имею против того, чтобы кто-то сидел и писал, мне важно, чтобы просто человек отдавал себе отчет. А я еду из острого чувства эмпатии, сопереживания людям, которым плохо. И я начал помогать как военный корреспондент и как гуманитарщик, потом понял, что у меня есть и другие, более широкие возможности. Я и пишу об этом, и продолжаю помогать как человек, умеющий привлекать средства, и помогаю как военный. Как могу, так и помогаю.
— И поэтому вы поехали в Донбасс?
— Ну да. Они такие же русские люди, как и мы. Как в Пскове, Владивостоке и Рязани. Почему им должно быть плохо? В конечном итоге они заложники того, что они доверились нам. А мы потом сказали: Крым — это отлично, а Донбасс, ребят, как-нибудь справляйтесь там. Меня, конечно, это очень серьезно мучает. Мы должны им помочь, мы же их поманили.
— Что там сейчас происходит?
— Сейчас, в связи с выборами президента, там уже две недели такая тишина, которой не было за четыре года никогда. Все-таки, я понял, на Украину можно повлиять, какие-то волшебные слова им произнести, чтобы они понимали, что вот сейчас стрелять точно не надо. Мы все знаем, кто их должен произнести.
— Что мешает тому, чтобы в Донбассе прекратили стрелять навсегда?
— Америка, конечно, мешает более всего. Если б Америка ушла на две недели в отпуск, украинская проблема была бы разрешена стремительным образом. Не вся Америка, а часть, принимающая решения.
— На что, по вашему мнению, влияет Америка? Что можно сделать, чтобы люди перестали страдать там в результате конфликта?
— Они должны перестать давать деньги на продолжение конфликта, должны перестать отдавать приказы. У нас же, понимаете, связь с Донбассом, которую мы наблюдаем, она прямая: приезжает какой-то американский советник, живет в Киеве три дня, уезжает, а на четвертый день начинается очередная провокация, выступление. Тут не надо гадать по кофейной гуще и по звездам, это очень часто имеет просто прямые последствия.
— Что можно сделать, чтобы ситуация все-таки улучшилась у людей?
— Я отвечаю только за свой батальон и за свой гуманитарный фонд. Люди, которые находятся в Кремле, знают это лучше меня. Я это говорю совершенно спокойно, без иронии. Видимо, у них есть какие-то причины, чтобы оно было так, как оно есть. Мы держим этот фронт. Я видел фильм "Миропорядок". "Донбасс держит передовую для России", — эти мои слова там прозвучали, вошли в этот фильм, и сразу после меня говорил Владимир Владимирович Путин. И я думаю, что это совершенно очевидно, это прямой сигнал — как Россия к этому относится. Украинцы это заметили, европейцы это заметили. Они все пишут, о том, что там сидит сепаратист Прилепин, говорит это, и это находится в фильме про Путина.
— Вы участвуете в военных действиях, пишете книги, записывали музыку. Это часть вашей жизни или поиски себя?
— Я уже два года не пишу книг, четыре года не занимаюсь музыкой. Война все эти занятия мои нивелировала, невозможно жить четырьмя жизнями. Я веду программу в Москве, часть ее записывается на Донбассе, а так я на два дня приезжаю в Москву, записываю все, и все. А так я живу той жизнью. Я себя не ищу, давно нашел. Просто если какие-то вещи получаются здесь и там, почему нет? Я себя развлекаю так.
— Все-таки разные жизни? Писатель Прилепин и военный Прилепин — это два разных человека?
— Нет, не разных, один и тот же человек. Просто как человек, который работает, потом идет домой, кормит своих детей, потом гуляет с собакой, потом катается на лыжах. Это что, разный человек? Это просто разные формы жизни. Они такие парадоксальные, может, для московских жителей, но я ничего парадоксального не вижу.
— Какие-то записки фронтовые ведете?
— Нет, ничего нет, даже в телефоне не записываю, и очень переживаю об этом. Есть очень много фраз, ситуаций, надеешься на память… А я вспоминаю сейчас, что было год назад, полтора, и ничего не помню уже. Может, это и правильно. Если делаешь записки, они потом над тобой довлеют, они начинают руководить тобой. А должно помниться то, что помнится. Вот после Великой Отечественной войны и Бондарев, и Бакланов, и Астафьев — они все писали спустя 10-15 лет после войны. Они не писали во время войны и даже не через год или два. Большое видится на расстоянии. Отошел — и вот то, что запомнилось, видимо, будет самым главным.
— То есть читателям стоит ждать новых книг?
— Как говорил Солженицын, если будем живы. Да, наверное, написал бы: кто-то должен об этом написать.
— Захар, у вас дети. Вы сказали: человек гуляет с собакой, кормит детей… Они с вами сейчас в Донбассе?
— Жили со мной достаточно долгое время, сейчас вернулись в город. Потому что, прямо говоря, они подзапустили школу, надо досдать все экзамены. Я их привез туда в Донбасс, жена приняла это решение, я не в силах был приказать. Наши близкие, наши родственники считали, что это просто абсурд абсолютный, хотя я говорю, что в Донбассе миллион женщин живут со своими мужьями, со своими детьми и не считают это подвигом каким-то. Дети вообще, в целом, не только мои, много переживают о вещах, которые не стоят переживаний. Поэтому я их привез и первым делом повез на награждение своих бойцов — у меня 16 человек тяжелораненых бойцов, мы их награждали. Половина — без рук, без ног. Дети должны видеть, как выглядят истинные переживания, истинные трагедии. Бойцы при этом улыбаются, смеются, пьют свои фронтовые сто грамм, получают медали. Это, может быть, сейчас на детей не повлияет, но потом они будут про это помнить в 20 лет, в 30 лет. Когда у человека происходит то, что ему кажется трагедией, он должен помнить, что трагедия — это вот там, а человек все может преодолеть. И мне хотелось привить им это чувство.
— Они понимают, что папа на войне?
— Ну да, понимают. У нас нет никакого культа папы, никакой героики. Папа собрался, оделся, взял автомат и уехал на работу, потом вечером приехал. Ничего такого.
— А ваши книги они читают?
— Старший сын читал все книги, а дети помладше… Дочка читает что-то. Но я не скажу, что за этим слежу и для меня это важно. Захотят — прочитают.
— Вообще, ваши дети много читают?
— Из четверых детей двое читают аномально много, катастрофически. Мы ездили отдыхать в Крым. Я купил дочке 20 книг в дорогу, из них 10 она прочитала по дороге в Крым, еще 10 в первые два дня. В итоге еще один чемодан книг купили в Крыму, и она тоже его прочитала. Сын учится в институте в Москве, я ему пишу, спрашиваю, что делает — "гуляю по парку, читаю французскую поэзию на французском". Я думаю, ну, нормально. Он поступил в три вуза, пошел на психолога, через три месяца мне сообщил, что такой науки нет, что преподаватели говорят вещи, противоположные друг другу. Я сказал, что раз поступил, то пусть и учится. Главное, чтоб я его дома не видел, лет пять. Уехал — и до свидания.
— Ожидаете получить готовый продукт на выходе, взрослого мужчину?
— Ничего не ожидаю, просто хочу, чтобы жил своей жизнью. После института хочет в армию. Не думаю, что глядя на меня, скорее — глядя на себя. Может быть, некоторые думают, что я утром провожу развод, стрельбы, отжимания. Но ничего этого нет. У нас нет в семье ни культа патриотизма, ни культа военной службы. Я просто считаю, что сама жизнь родителей, поведение отца — более чем достаточно. Мы никогда на эту тему не ведем никаких разговоров.
