Символ Великобритании, знаменитую часовую башню Вестминстерского дворца, одевают в строительные леса — в понедельник, 21 августа, колокол Биг-Бен прозвучит в последний раз перед реставрацией, после этого часы зазвонят в обычном режиме только в 2021 году. О деталях процесса в интервью корреспонденту РИА Новости Татьяне Фирсовой рассказал главный архитектор парламента Великобритании Адам Ватробски (Adam Watrobski). Разговор состоялся на террасе дворцового комплекса с видом на знаменитую Башню Елизаветы.
— Фантастически, я считаю это большой честью. Как вы сказали — это знак Лондона, но и не только. Это известный во всем мире образ, который стал символом демократии и свободы, разумеется, из-за своей роли во Второй мировой войне (в башню во время войны попала немецкая авиабомба, тем не менее часы продолжали идти, бой Биг-Бена транслировала радиостанция Би-би-си, поднимая боевой дух англичан. — Прим. ред.). Это невероятно важно, а возможность работать над реставрацией — большая привилегия.
— То есть для вас это особый проект? Расскажите подробнее обо всех ваших проектах, над которыми вы трудитесь.
— Парламентский комплекс довольно большой, он насчитывает 17-18 зданий. Но жемчужина короны — это дворец Вестминстер, который позади нас. Башня Елизаветы — его часть.
— Чем отличается этот проект от других с профессиональной точки зрения?
— Международной значимостью этого здания. А также тем, что мы идем по следам великих архитекторов прошлого.
— Почему реставрация будет длиться так долго?
— О, этот вопрос задают многие. У реставрации будет три этапа. Есть сами часы — механизм, который необходимо проверить, каждую деталь. Это делали 160 лет назад, теперь это нужно повторить, и мы намерены этим основательно заняться. Мы собираемся начать с крыши, перелицевать ее. Внутри есть следы протечек и другие повреждения, которые нужно отремонтировать. Также нам нужно сделать кое-какую работу по совершенствованию системы противопожарной безопасности и безопасности в целом. Мы намерены проверить все электромеханические приборы и обновить их. Также мы собираемся встроить в башню лифт, это самое важное. Еще мы сделаем наверху туалет для часовщиков. Так что там целый комплекс работ.
— Он останется.
— Но не для всех?
— Нет, это очень маленький лифт, ведь нам придется встраивать его в имеющуюся шахту, вентиляционную. И мы сможем использовать его для людей, которые не могут пешком подняться наверх. Но, к сожалению, у нас не получится создать полноценный доступ наверх для людей с ограниченными возможностями, потому что это просто-напросто невозможно. Самое главное в лифте — то, что в редких случаях, если на верхней площадке произошло какое-то ЧП, мы сможем быстро спустить человека вниз. Сейчас вниз ведут 334 ступеньки, и это создает большие сложности в случаях, когда кому-то делается нехорошо.
— Извините, я отвлеклась — просто уж очень красиво звонит колокол (во время интервью часы на башне начали бить. — Прим. ред.).
— Да. Я знаю, что мы будем скучать. Но, вероятно, не все четыре года, потому что подрядчик начнет работу только в сентябре. Сейчас мы пока только устанавливаем строительные леса.
— Нет, нельзя. К этому вопросу нужно подходить крайне внимательно. Я очень ценю мнение госпожи Мэй и других членов парламента. Разумеется, это абсолютно правильно, и такие вопросы должны задаваться, ничего страшного в этом нет. Но я полагаю, что надо задуматься о лесах. Их поднимут на пять метров над крышей, высота самой башни — 96 метров, так что леса будут как минимум 100 метров высотой. Ширина башни — 12 метров, если добавить пару метров, то получится 16-18 метров. Здание в лесах будет 100 метров высотой и 18 шириной. Реставраторы работают в группах, они должны иметь возможность докричаться друг до друга, в руках у них будут инструменты. Звук звонящих колоколов оглушительно громок, люди не смогут работать в наушниках, потому что не смогут друг с другом говорить. Это раз. Другой момент: если ты находишься наверху и вдруг забываешь, что колокола должны начать звонить, и они вдруг звонят — это шок. Если ты при этом висишь на высоте 90 метров в воздухе на лесах — это неприемлемо. У нас нет иного выхода, как отключить колокола, но вы должны помнить, что они и так будут отключены, когда будут разбирать часы. Леса возведут к концу года. Мы долго думали о проблемах для туристов и относимся к этому очень серьезно, но, вы знаете, в конце концов, нам надо делать работу. Она продлится три года, это короткий период времени, после этого Биг-Бен будет звонить много десятков лет. До этого контрольные работы были каждые 30 лет, но сейчас нам нужно сделать намного больше. Поэтому, я думаю, что часами после этого не нужно будет заниматься по меньшей мере 60 лет. Это стоит того, хотя мне и жаль, что это представляет проблему для туристов.
— Я правильно поняла, что леса закроют все здание целиком?
— Да, но сквозь них будет видно. Мы не собираемся накрывать башню — только там, где будут проходить работы. Мы планируем начать с крыши. Конечно, как только с ней закончим, то сможем снять леса сверху. Постепенно мы так их и снимем, леса пойдут вниз, а здание будет видно.
Единственный сегмент, который будет закрыт полностью, — это тот, над которым мы работаем. Как я уже сказал — там четыре циферблата, мы будем всегда стараться держать один циферблат открытым. У нас будет электрический мотор, который будет приводить в движение стрелки на одном из циферблатов.
— Мне кажется, это недопонимание, международной команды нет. Будут английские специалисты, из-за границы никто не приедет.
— А вы лично уже работали над каким-то проектом за границей, чем-то вроде Рейхстага?
— Нет, у нас нет обмена такого рода. Я видел Рейхстаг, но нет. У нас есть кое-какие контакты с парламентом Канады, но мы не занимаемся зданиями друг друга.
— Так что опыт абсолютно уникальный?
— Да. Здание уникальное. Часовая башня — уникальная. Ни одна другая часовая башня в мире не имеет такой значимости, как эта.
— Что будет, если какой-нибудь съемочной группе захочется сделать фильм, например, про Шерлока Холмса? Им придется ждать все эти три года?
— Боюсь, что так. Но про Биг-Бен есть так много архивных записей, что они, возможно, могли бы воспользоваться ими.
— Откуда вы берете материалы для реставрации?
— Это очень интересный вопрос, потому что… Не знаю, как хорошо вы осведомлены об истории дворца, но он горел в 1834 году, его восстановили. Башня была построена позже и облицована тем же камнем, это была передовая технология, уникальная. У нас нет такого же камня, его брали из Йоркшира. Наш камень сейчас тоже из Йоркшира. Он не будет точно таким же, потому что та каменоломня закрыта и мы не можем оттуда ничего взять, но он будет очень похож на старый камень. Интересно следующее: в каждом циферблате 312 кусков стекла, и оригинальное стекло было из Германии. Во время Второй мировой войны башня получила большие повреждения, стекло меняли, а теперь мы собираемся снова его заменить. И новое стекло опять будет из Германии. Это единственное место, где нашлось подходящее. Все остальное будет из Великобритании. Здание было центром империи, и уже тогда большинство материалов были британскими или ирландскими. Английскими, шотландскими и ирландскими, если говорить точнее.
— Вы можете назвать стекольную фабрику?
— Сейчас нет — по двум причинам. Во-первых, я не помню ее названия, а во-вторых, мы еще не вступили в договорные обязательства, из-за чего это было бы неуместно.
