Один из самых известных и успешных в России антрепризных театров — "Арт-Партнер-XXI" — празднует 20-летний юбилей. Валентин Гафт, Сергей Юрский, Елена Яковлева, Сергей Маковецкий Татьяна Васильева, Леонид Ярмольник, Валерий Гаркалин, Нонна Гришаева, Борис Щербаков, Дина Корзун, Игорь Костолевский, Игорь Ясулович, Мария Аронова, Андрей Ильин, Юлия Меньшова, Николай Фоменко, Олеся Железняк, Даниил Спиваковский, Анна Большова, Дмитрий Миллер и многие другие звезды заняты в спектаклях "Арт-Партнера".
История его создания — словно сценарий сериала про лихие, пусть не бандитские, но богемные 90-е. С основателем театрального партнерства Леонидом Роберманом беседует обозреватель МИА "Россия сегодня" Анастасия Мельникова — о том, как театр может стать успешным без госфинансирования, о духовных скрепах и раздрае в стране, о том, что общего у театров и борделей, о том, чем удивить молодого зрителя, и о многом другом.
Двадцать лет назад режиссер, выпускник ГИТИСа Леонид Роберман решил открыть свой бизнес. Купил на Олимпийском проспекте факс за 480 долларов, поставил его на своей пятиметровой кухне — это был "офис".
— Дальше надо было найти то, что плохо лежало. Вот тем, "что плохо лежало" стал концерт солистов Московского театра оперетты. Я их уговорил, взял и повез в Петропавловск-Камчатский. Я использовал, с одной стороны, любовь зрителей к оперетте, с другой — бренд известного театра (на афишах было написано: "в концерте участвуют солисты Московского театра оперетты", и это была правда). Это первое, на чем мы заработали.
— Оперетта — в чистом виде развлечение. Ваше театральное партнерство так потом и развлекало зрителей?
— Когда Станиславский собирался открывать свой театр, Московский художественный, правда тогда он еще назывался общедоступный — потому что там, как в хороших борделях, было всё для всех, в том числе скидки для студентов и военных. Так вот, он артистов часто брал как раз из антреприз, так что продолжаем традиции.
Конечно, в первую очередь мне хотелось бы, чтобы у меня спектакли были художественные. К ним я отнесу, к примеру,
"Железный класс" (2002 год). Или сейчас — "Полеты с ангелом. Шагал", где играет Сергей Юрский и Наталья Тенякова. Это спектакль, который отказались ставить другие театры, другие продюсеры — говорили, что слишком серьезный материал, что зритель не пойдет смотреть пьесу в стихах.
В результате сделали спектакль, который за два года мы сыграли более 80 раз — и в России, и за рубежом. Мне уже не интересно делать то, что делают все.
— А что делают все, по-вашему?
— В коммерческом театре зритель обычно находится в зоне комфорта, где его не беспокоят. У меня был этот период, я его прошел. Хотя да, многие зрители идут в театр, чтобы отдохнуть, переключиться, отвлечься.
— А выходят иногда опустошенными.
— Значит, не повезло — не в тот театр попали, не на тот спектакль. Ну а если зрителя спектакль заставил думать — это не опустошение, это наполнение.
— Какими новыми формами и новыми смыслами вы наполняете зрителя?
— Формы ищут режиссеры, а я ищу их, и мне с ними очень везло. Константин Богомолов, например, один из первых спектаклей ставил в "Арт-Партнёре" (2005 год). Один из лучших своих спектаклей Роман Козак также ставил у нас — это "Ботинки на толстой подошве". Прекрасный спектакль, воистину художественный, об актрисе Элеоноре Дузе, у нас поставил Роман Виктюк ("Элеонора", 2002 год).
Мы открыли для России уже известного всему миру хорватского драматурга Миро Гаврана. Есть что вспомнить — но долго перечислять. А еще был первый перевод и постановка пьесы автора, не известного до нас в России — Камолетти ("Бестолочь", режиссер Роман Самгин).
— Как вы относитесь к недавнему театральному скандалу, к выступлению Константина Райкина на форуме СТД?
— Как вам кажется, после этого случая внимания к театру, к театральной деятельности, стало больше, или это такая кратковременная история?
— Нет, это не на три дня — слишком шумной и в результате важной стала эта история. Это всё взаимосвязано с тем, что происходит в стране. И основная проблема — она не в театре, она в нашем обществе, государстве — подорваны нравственные устои.
— А кто может или должен определять нравственные ориентиры в стране? Сейчас ведь много претендентов — творческие люди, церковь, некие общественные активисты…
— Страна в раздрае, у нас человеческая жизнь, к сожалению, не была основной ценностью…
— А сейчас стала? Ну в конституции, допустим, сейчас это прописано…
— Да, прописано, но ведь — как у [Станислава] Ежи Леца — "в действительности всё не так, как на самом деле". И, к сожалению, сейчас всё хорошо, что приносит деньги.
— На чем сейчас антрепризы делают деньги, что популярно, что приносит большие доходы?
— Я не работал с эстрадой, с мюзиклами (а это, наверное, доходный бизнес), мне сложно за всех ответить. Но ведь принцип простой — либо ты один раз хорошо заработал на чем-то, либо ты будешь долго трудиться и долго зарабатывать. Мне, как выяснилось, второй путь ближе. Мне важнее зарабатывать доверие — чтоб зрители понимали: "О, "Арт-Партнер" — да, пойдем".
Я мечтаю о популярности классических спектаклей, о сильной актерской игре — вот вышел актер, я понимаю, какой он, кого он играет и зачем он на сцене.
— Вам же нужен новый зритель, молодой? Может быть, с молодыми нужно разговаривать на их языке, более понятном?
— Если мне это будет интересно, будет интересно и молодому зрителю.
— Не факт. Если вам что-то интересно, то почему это будет волновать 25-летних? У них скорость жизни другая, своё восприятие информации. Им уже скучно смотреть на сцену, где два стула, стол и пара хороших актеров — нужны другие, более сильные, эмоциональные раздражители, кроме качественной игры.
— Но чувства-то остались те же — боль, радость, страдания, любовь. Наиболее действенно — это идти к зрителю через сердце. Эпатаж — это путь к моде, но не путь к славе, признанию.
А что касается нового языка… Вот, допустим, Электротеатр (бывший Московский драматический театр им. Станиславского).
Я не понимаю, почему театрам разрешают уменьшать количество мест в зале. Почему в театре, в котором было 500 мест, позволили сделать 200 или даже меньше? Видимо, для заполняемости зала, для создания иллюзии успешности и, как результат, — для получения господдержки?
Но если это чьи-то смелые, интересные молодому зрителю эксперименты — ну так занимайся, экспериментируй, сам заработай на это денег.
— А почему бы государству не поддерживать разнообразные театральные эксперименты, поиск новых форм, это же, как минимум, интересно — надо двигаться вперед, открывать зрителям современное искусство.
— Если зрителю это действительно интересно — он и так придет, без помощи государства. Но почему всё это ставится за бюджетный, то есть за мой и за ваш, счет?
Ну, понятно — Большой театр, Малый, МХТ, Вахтанговский и некоторые другие — это сохранение традиции, это гордость российского театрального искусства. А сколько у нас еще бюджетных театров в Москве, далеко не успешных, которые тем не менее получают деньги от государства? Вот зачем?
— Да пусть уж лучше театры получают, это же и так маленькие деньги по сравнению со всем бюджетом. А вы о какой-то постоянной площадке думаете? Сейчас вы у кого арендуете помещение?
— У кого угодно, вот кто сдает — у того и арендуем. На самом деле, в Москве очень хорошо с театрами, но плохо с театральными центрами — в которых независимые коллективы могли бы играть спектакли. Ну а если бы у меня была возможность, я купил бы здание и открыл бы частный театр.
— А вы можете на это заработать сам, обойтись без помощи государства или инвестора, который потом будет диктовать свои условия?
— Не доживу! А если серьезно — всё же моя основная мечта связана не столько со зданием, сколько с тем самым спектаклем, лучшим в жизни, к которому мы все стремимся. Я не пытаюсь сделать театр имени себя, мне важно, чтобы у нас был лучший антрепризный театр.
