Максим Соколов, для МИА "Россия сегодня"
Двойной съезд в Уфе, собравший и БРИКС, и ШОС — международные организации, вообще говоря, не из последних — остался, пожалуй, обделен вниманием и западных, и вслед за ними, наших западнических СМИ.
Отчасти это связано с чисто технической особенностью СМИ Запада. Можно много и справедливо говорить, что российским СМИ не хватает стереоскопичности и что они склонны зацикливаться на одной теме — так, что просмотрев вечернюю сводку, весьма трудно составить представление о том, что было этим днем, кроме главной, избранной редакцией темы. Упреки принимаются, но с небольшой оговоркой. По сравнению с моноскопичностью западных новостных каналов, способных час новостного времени посвящать одной, и только одной, теме, российские СМИ, вообще говоря, тоже довольно несовершенные, могут поразить разнотемьем. Может быть, не очень глубоко, но все-таки в вечернем выпуске, как правило, бывает помянуто все же более одного сюжета. Эта картина наблюдается даже тогда, когда избранная монотема не так уж и важна, и долбить целый час только о ней есть проявление некоторой избыточности.
Но не на этой неделе. Она как началась с греческого референдума, весьма важного отнюдь не только для Греции, но и для всего ЕС, так все событийное развитие недели для европейцев определялось греческим сюжетом. И это тот случай, когда упрекать западные СМИ в монотемье язык не поворачивается. Когда союз нерушимый республик свободных начинает так трещать, это случается не каждый день, и интерес европейцев прежде всего к Греции более чем обоснован.
С другой стороны, нет худа, т. е. Греции, без добра. Не занимай западные умы с такой силой греческий кризис, наверное, пришлось бы с большим вниманием отнестись к вопросам, проистекающим от уфимского съезда. Потому что очевидная переориентация России на Восток (причем это движение не одностороннее, не только Россия поворачивается в сторону бывшего третьего мира, но бывший третий мир поворачивается в сторону России) это событие не сказать, чтобы совсем незначащее.
В основном такие случаи происходят либо от желания вести победительную политику разом по всем азимутам (при том, что невозможно быть сильнее всех держав одновременно), либо от сознательной самоизоляции, когда более или менее тесные контакты с другими державами рассматриваются в лучшем случае как терпимое зло и вынужденное отступление от идеальной концепции царства, в своей чистоте и величии замкнувшегося на себя.
Но когда критики внешней политики России намекают на то, что страна опять неудержимо движется то ли к позднебрежневской изоляции, то ли даже к сталинской самоизоляции, они впадают в заблуждение, хотелось бы верить, что добросовестное. Ибо отсутствует как сплошное кольцо враждебности, так и что-то, хотя бы отдаленно напоминающее сталинскую "границу на замке". Где при этом отсутствии взяться идеальной или близкой к идеальной изоляции?
Поэтому, не очень долго продержавшись в активной агитации, слово "изоляция" заменилось — нет, не на слово, такого слова не употребляли, — но на понятие, наиболее близкое к слову "мезальянс". Обозревая блистательные (или, по крайней мере, сходные) перспективы, которые открывались бы перед Россией, останься она дисциплинированным и покорным членом атлантического согласия, и сравнивая их с нынешними куда менее блистательными союзами России с Китаем, Индией и прочими экзотическими державами, атлантические аналитики (те, которые изображают благожелательность) с чувством повторяют слова, сказанные Бонапартом в июне 1812 г. флигель-адьютанту Александра I генералу Балашеву: "Et cependant quel beau règne aurait pu avoir votre maître!" ("А между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!").
Ибо в самом деле: удостоиться чести быть кандидатом в "золотой миллиард" и когда-нибудь, быть может, в этот миллиард в самом деле вступить, после чего, поддавшись собственным честолюбивым страстям и дурным советникам, быть вынужденным строить союзные конструкции с каким-то БРИКСом. Пусть даже вместо одного миллиарда там целых три миллиарда населения, но качество этих миллиардов — даже и сказать неприлично. Какое падение!
В принципе такая логика имеет право на существование. Огромная доля лично несвободного населения образовалась в раннее Средневековье на основании именно таких рассуждений. Чем подвергать себя бедствиям и неопределенности судеб, лучше произвести коммендацию, т. е. добровольно признать зависимость от сюзерена-покровителя и пойти в сервы, т. е. в лично зависимые крестьяне.
Но представлять судьбу серва безусловно благой долей, а главное — рассуждать о счастливой доле серва в рамках публичной дипломатии может быть не слишком удачным ходом. Тем более в нынешней мировой ситуации, когда бывший третий мир пребывает в состоянии политического и хозяйственного подъема, судьба же "золотого миллиарда" во многом гадательна.
В истории выбор между Востоком и Западом делался неоднократно, и нельзя сказать, чтобы ему не предшествовала долгая дипломатическая игра, взвешивание всех "за" и "против". Если в итоге произносилось суждение типа "Лучше турецкая чалма, чем папская тиара", приправленное парой теплых слов касательно "латинских христопродавцев", как правило, оно являлось плодом долгих раздумий.
Используемые нынче Западом довод "Лучше папская тиара, а иначе будет мезальянс" не назовешь особенно глубоким и устраняющим сомнения.
