Драматург Любовь Стрижак принадлежит к новейшему поколению авторов, чье имя только-только появляется на афишах. Она успела написать всего три пьесы, но все они уже имеют успех. К примеру, "Кеды" собрали аншлаг в Москве во время гастролей петербургского On.Театра, а по "Марине" идет спектакль в репертуаре "Гоголь-центра". Недавно Кирилл Серебренников вручил ей, Михаилу Дурненкову и Максиму Курочкину грант на написание пьесы. О том, как молодой драматург видит современный театр и что готов в него привнести, Любовь Стрижак рассказала корреспонденту РИА Новости Вере Копыловой.
ОТ ТЕАТРА БЫЛО ОЩУЩЕНИЕ УТОПИИ
— Любовь, насколько я знаю, вы родились и учились в Петербурге.
— Да, я в 2007 году закончила Академию театрального искусства в Петербурге: театроведческий факультет с экономическим уклоном. У меня не очень понятная специальность: то ли театровед, то ли менеджер. Оттуда выходят, на мой взгляд, растерянные люди — если только они изначально не заряжены на то, чтобы работать именно театральными менеджерами.
— А вы на что заряжены были?
— На то, чтобы узнать театр изнутри. У нас каждый год была практика в театрах, я погружалась в эту атмосферу, и каждый раз она меня все больше поражала. В детском музыкальном театре "Зазеркалье" я практиковалась год. При нем есть Национальная премия и фестиваль детских театров "Арлекин", который мы проводили. Это был прекрасный опыт работы, мне там очень понравилось, коллектив и функционирование фестиваля. Но от театра в целом как от институции было ощущение утопии. И почти два года я ничего не делала.
Потом в Петербург приехал фестиваль "Новая драма". Я ходила туда как зараженная: мне было очень интересно, но я ничего в этом не понимала. А в 2010 году была драматургическая и режиссерская лаборатория On.Театр. Туда приехали все: Михаил и Вячеслав Дурненковы, Михаил Угаров, Елена Гремина, Наталья Ворожбит, Павел Пряжко, Юрий Клавдиев, Вадим Леванов, на тот момент еще живой… И вдруг я поняла все про это.
После этого фестиваля я написала свою первую пьесу "Вам интересно", которая тут же попала на "Любимовку". После этого меня позвали на документальный проект с фестивалем "Балтийский дом", дальше я попала в лабораторию Андрея Могучего… В какой-то момент я переехала в Москву. Вот такая моя биография.
Я всегда хотела писать, но мне не хватало уверенности. Общение с этими людьми дало мне толчок попробовать.
— Сколько у вас готовых пьес и как много они ставились?
— Три готовых пьесы плюс те, которые я писала для фестивалей и альманахов. "Кеды" поставили в трех городах и, надеюсь, будут ставить еще. "Марину" — один раз, в "Гоголь-центре". Есть еще работа в филиале Театра имени Пушкина — "Песни о силе" режиссера Елены Новиковой в жанре сторителлинг на основе пьесы "Друг мой, Колька!" Александра Хмелика, где я тоже выступила драматургом.
— Пьеса "Вам интересно" чему была посвящена?
— Главные герои — три девочки, три подруги. Они учатся в школе, изучают все предметы от искусства до религий. Пьеса посвящена нереализованным желаниям, ожиданиям, взаимоотношениям с близкими людьми. В этой пьесе на "Любимовке" больше всего оценили мои диалоги: ритм, паузы, так называемые "пропущенные ходы".
ТЕАТР МЕРТВ, КОГДА НА СЦЕНЕ НЕТ ЖИЗНИ
— Вы представительница новейшего поколения драматургов. Как вы считаете, что лично вы можете дать современному театру?
— Мне интересно все новое. Я не драматург темы — хотя мне приятно, когда мне говорят, что я ухватила острую тему. Я драматург историй, человеческий отношений, ситуаций. И чтобы рассказывать их по-разному, я хотела бы попробовать разные жанры. Например, хорошо бы написать чистую комедию вплоть до водевиля, чтобы безумно трястись от смеха просто оттого, что любовник спрятался за шторкой. Только нужно понять, зачем писать такую пьесу, что она даст современному театру? Интересно заниматься документальным театром. Когда мы приходим в старый театр, мы видим, например, костюмную драму, историю. А в новом театре зачастую можно видеть концепции, а не истории. Хорошо было бы это соединить.
— Можно поподробнее про дихотомию истории и концепции?
— В основе истории лежит классическая драматургия. А концепция может обходиться без драматургии вообще. История подразумевает трактовки, объем. Концепция самодостаточна. Концепция — как змея, кусающая себя за хвост: она собой начинается и собой заканчивается. Когда вы поняли, в чем концепция, — это ровно то, что вам хотели сказать.
В случае с историей может произойти так, что от соединения двух историй родится третья, а две первые окажутся ее "пластами". А от соединения двух концепций — не представляю, чтобы могла родиться третья. Останутся две концепции, просто рядом! Решение истории на уровне концепции, должно быть, сделает ее более ясной, но и более плоской, бедной. На режиссерском семинаре Ивана Вырыпаева пару лет назад было задание: нам, как продюсерам, нужно продать идею спектакля директору театра. Я предложила, чтобы князя Мышкина сыграла Алиса Бруновна Фрейндлих. Это концепция: идиот — существо бесполое, главное — сила транслируемой личности. Здесь концепция вступает в диалог с историей. Одно другому не мешает, но если оставить концепцию голой, без рассказанной мощнейшей истории, в которую она вставлена, реализация может оказаться пошлой. Хотя иногда мысль нужно решать на уровне концепции, чтобы она прямиком попадала в голову зрителя.
— А современный театр немного зациклен на концепциях, вы согласны?
— Не думаю, что зациклен. Просто в какой-то момент он неплохо овладел этой техникой. Людям захотелось на сцене буквальности, прямоты, и они начали высказываться со сцены концепциями.
— Чем еще для вас характеризуется современный театр?
— Однажды Максим Курочкин спросил у молодых драматургов, почему они начали писать пьесы. Я ответила: мне было скучно смотреть то, что в театрах идет, и я решила написать что-то, что было бы интересно мне и моим друзьям, которые не ходят в театр. Я знаю ценность театра для себя. Театр — огромный ресурс. Он может быть бомбой. Он может тебя зарядить, разорвать, сделать с тобой все что угодно.
Многие старые театры сегодня называют мертвыми. Как же это, наверное, обидно слышать людям, которые там работают! Но мертвы те театры, в которых на сцене нет жизни. Тебе рассказывают историю, которую ты уже знаешь, средствами, которые давно отстали от способности современного человека воспринимать мир. Но современный театр — это еще и современные люди, новые лица. Работать с ними, писать для них — это и есть новый театр.
— А чего не хватает в сценическом мире сегодня?
— Хочется чего-то особого, необычного. Хочется актуальности тем. И необязательно социальных, чтобы меня будоражило как гражданина. Тем, которые касаются лично меня. И революционности формы тоже, конечно. Но не хочется пафосного отношения к театру!
Разговоры о том, какое серьезное, "возвышенное" дело мы делаем, набили оскомину. Говорить со зрителем о чем-то очень важном могут артисты, которые после спектакля, как обычные люди, запросто выйдут посидеть в театральный буфет. Да, театр — святое место, но для очень небольшого числа людей. А для всего огромного населения России подавать театр как нечто элитарное — ведет к девальвации отношения к театру. Если изменить подачу, в театр придут новые люди.
А не хватает хорошего современного театра для детей. Потому что все остальное есть. Для остросоциальных тем у нас есть Театр.doc. Есть театр "Практика", который работает с современными драматургами. "Гоголь-центр" поставляет новые лица и разрабатывает новый театральный язык. Словом, вообще в театре хорошая, благоприятная обстановка. Если бы был по-настоящему хороший детский спектакль, мы бы все про это знали, ломились бы туда и вели бы туда детей. Но этого нет.
В детстве театр может повлиять очень правильным способом. Во взрослом состоянии человек выйдет впечатленный, но вряд ли изменится в глубинном смысле.
Театр — безграничный ресурс во взаимодействии с ребенком, чтобы научить его фантазии, храбрости, желанию действовать, делать. Мне очень хочется писать пьесы для детей. Надеюсь, когда-нибудь к этому приду.
БОМЖ В КРИНОЛИНЕ
— О чем пьеса "Кеды"? О мальчиках, которые не смогли вырасти?
— Я вижу персонажей мальчиками, хотя зачастую они давно уже взрослые мужчины. Яркие, харизматичные ребята, которые толпами шатаются по торговым центрам, в какой-то момент стали явлением. В них много сил и возможностей, но они не могут найти им приложение. Что-то их сковывает. Я стала смотреть: что им мешает? Родители, отношения с девушкой, друзья? Я пыталась это исследовать. Такие люди бывали в каждом поколении. Некая растерянность — это нормально для молодого человека. Диагноза ставить невозможно. Скорее было бы неожиданностью, если бы вся молодежь старше 20 лет чувствовала себя на своих местах и двигала бы вперед себя и свое общество к светлому будущему. Вот это был бы сюжет!
Это пьеса про героя, который не действует, ничего не решает. Парень хотел купить кеды. Это единственное, что им двигает и носит его из пункта А в пункт Б. Он становится свидетелем ситуаций, которые заставляют его обратить свой взгляд на себя. В какой-то момент то, что он наблюдает и от чего был отстранен, он принимает как часть себя. Получается, что желание пойти за кедами его привело к первому поступку за всю пьесу. И в финале он оказывается в толпе несогласных. Причем это было написано до выборов, ни о какой Болотной площади речи не было. Но эта толпа для него стала неким обществом. В какой-то момент тебе придется столкнуться с обществом — вот про что пьеса.
— А что вы хотели сказать пьесой "Марина"?
— Я хотела придумать обстоятельства, которые заставят разных персонажей проявить себя. Главные герои собираются, чтобы найти пропавшую в лесу девочку, но, говоря пафосно, им приходится встретиться с самим собой. Опять же, ситуация, с которой их сталкивает жизнь, заставляет их посмотреть внутрь себя настолько глубоко, что они нападают друг на друга, лишь бы не обнаружить так тщательно скрываемое.
— Как вы относитесь к мату на сцене? Вы его употребляете в пьесах.
— Мат — это часть речи, речевая характеристика персонажа. Я отношусь к мату как к необходимости, если речь героев не исключает мат в жизни. В этом случае, если я припишу им речь без мата, я буду так лгать зрителю! Я не могу обсуждать со зрителем какие-то вещи серьезно, если будет задано некое правило: извините, но мальчики у меня будут изъясняться красиво. Это будет неправда. Когда персонаж говорит так, как он говорит в жизни, я сокращаю дистанцию между зрителем и мной. Естественно, кто-то очень морщится. Но иначе мне придется объяснять, почему я так меняю характеристику героя. Для чего? Как одеть бомжа в кринолин и утверждать, что он все равно бомж. А на вопрос "почему бомж в кринолине" отвечать "потому что это театр".
— На сцену академического театра вас с матом не выпустили бы. Но тем не менее работать при крупном театре, ставиться там — престижно. Вы бы согласились, если бы предложили?
— Я бы хотела, чтобы меня ставили в больших театрах. Но большой вопрос, пошла бы я туда работать как драматург или нет. Я знаю, что в Красноярском ТЮЗе при постановке пьесы "Кеды" мат был заменен. Я пошла на это только потому, что очень хотела, чтобы молодой режиссер Иван Орлов ее поставил. Он был невероятно мотивирован, он горел пьесой. Я уговаривала его сопротивляться до последнего. И ему все равно пришлось убрать мат. Но пойду ли я на такое в другом случае, я не знаю.
— Над какими проектами сейчас работаете?
— Мы сотрудничаем с Андреем Бартеневым для проекта в "Гоголь-центре". Нас познакомил Кирилл Серебренников. Андрей пришел со своей идеей и сюжетом, а я помогаю ему как драматург. Проект будет называться "Постэр", он рассчитан на малую сцену.
— Это будет перфоманс?
— Нет. Пока мы пишем пьесу. Он хочет грамотную драматургию. Там будут четыре молодых человека, которые в статичных позах рекламируют нижнее белье.
Премьера запланирована на июнь.
Кроме того, потихоньку стараюсь писать для себя. И "Кеды", и "Марина" написаны в 2011 году. Время написать еще одну пьесу.
— Кирилл Серебренников вручил вам, помимо двух других драматургов, денежный грант на создание "пьесы-мечты". Считаетесь ли вы после этого штатным драматургом "Гоголь-центра"? Считаете ли вы этот грант своеобразным заказом от Серебренникова?
— Не знаю, есть ли такое понятие в "Гоголь-центре" — "штатный драматург". Если есть — думаю, я под него попадаю, но не после получения гранта. А в связи с тем, что в театре идут две постановки по моим пьесам плюс в планах стоит продолжение совместной работы. Получение гранта можно считать заказом, если рассматривать условия, которые мы обсуждали с Кириллом Семеновичем. В первую очередь, есть лишь одна поставленная задача, но существенная — это должна быть пьеса для большой сцены. Кроме того, есть сроки, которые необходимо учитывать, чтобы пьеса была представлена как эскиз в этом сезоне. И есть шанс, что по ней будет поставлен спектакль. Но главное, мы обсуждали с Кириллом возможность написания пьесы совместно с актерами "Гоголь-центра". Это такой же равноправный способ создания текста, как и в одиночку, сидя в комнате на стуле. И это можно считать заказом "Гоголя", который я с удовольствием выполню.
