Мария Токмашева
"Трудно быть зрителем", — написал знаменитый итальянский философ и писатель Умберто Эко, одним из первых посмотревший последний фильм Алексея Германа "Трудно быть богом", который на этой неделе выходит, наконец, в российский прокат. И эта мысль, конечно, первая приходящая на ум при просмотре этого трехчасового полотна великого режиссера. Полотна, выстраданного Германом в результате работы на протяжении не только последних 15 лет жизни, а практически полувека – работа над сценарием "Трудно быть богом" начиналась еще в конце 60-х.
После мировой премьеры, которая состоялась в минувшем году в Риме, "Трудно быть богом" сравнивали с картинами Босха. Но если изобразительное искусство – труд одного художника, то кино – труд многих. Последний фильм Германа – произведение не только режиссера, но и всей съемочной группы, которой хватило терпения завершить работу мастера. И то, что большинство из них не сломалось и довело эту работу до конца, просто поразительно. Так же, как и труд многих сегодняшних, не слишком избалованных кинотеатральных зрителей: досмотреть картину до конца отваживается не каждый. Ровно так же, как не каждый простоит три часа подряд у полотна Босха.
В мокром, туманном, заснеженном и дождливом Арканаре, как и в одноименной повести Стругацких, царит дикое Средневековье. Это, кажется, и впрямь не Земля, а совершенно другая планета.
Но слишком много сходства в этом страшном месте с современностью: охота за образом мыслей, крушение университетов, уничтожение ученых, надежда на возрождение, которого здесь нет и не будет, и легендарная фраза о том, что на смену "серым" всегда приходят "черные".
В первых кадрах зритель наблюдает за арканарскими событиями почти через подзорную трубу, затем приближение и вовлечение в жизни Арканара становится пугающе близким. Румата в исполнении Леонида Ярмольника просыпается в холодном поту после очередной порции кошмаров. "Во сне он часто убивал", — говорит закадровый голос, пересказывая затем детские воспоминания благородного дона, который, по фильму, но не по повести Стругацких, совершенно лишен того романтического и героического по сути образа. "Высеку!" — говорит в одной из сцен Румата. "Хозяин, ты этого не сделаешь, ты же добрый. Ты – бог", — отвечает его раб. Но Румата с иронией повторяет: "Высеку!" И ему, а не герою Стругацких, веришь. Румате-Ярмольнику не трудно быть богом, просто, в отличие от темных жителей Арканара, он понимает, что далеко не бог и ход истории изменить не может.
Герой Ярмольника здесь совершенно не показывает своего благородного начала. Как и все остальные, он живет в жутком шуме, грязи и смраде Арканара. Разве что старается мыться, вытираться чистыми полотенцами, окружать себя букетами белых роз и цитировать иногда "Гамлета" в переводе Бориса Пастернака, запинаясь на строфе "Если только можно, Aвва Oтче, чашу эту мимо пронеси".
Чашу настоящего ада не проносит Герман ни мимо Руматы, ни мимо зрителя, который все глубже погружается в арканарскую резню – встречается глазами с местными жителями, направо и налево демонстрирующими обнаженные груди, зады и фаллосы. Арканар Германа – кромешный ад с бесконечными дождями, туманом, нечленораздельной речью, грязной одеждой, трупами на виселицах, реками рвотных масс, крови, мочи и фекалий. Слишком сильная метафора для изображения окружающей жизни. Слишком реалистичная даже для такого режиссера, как Алексей Герман.
Во всем этом сумбуре, вечном страхе и движении необразованных масс Румата теряется для зрителей и совершенно не видится главным героем, но при этом заставляет их стать своими соучастниками – принять все, что происходит вокруг, и действовать, опираясь не столько на благородство натуры, сколько на самые простые, низменные инстинкты. Точно такие же, по которым действуют и жители мрачно-языческого Арканара, где "бог" — лишь наименование, слово, не несущее никакого смысла, забытое или до конца непознанное.
И таким "богом" быть трудно. Остаться человеком — практически невозможно.
