В минувшем году общественность отметила 60 лет кончины товарища Сталина, а в наступившем она наверняка не пройдет мимо такой круглой даты, как 90-летие смерти товарища Ленина.
Оба покойника, как выяснилось, живее многих живых. И почему-то Сталин, по данным соцопросов, представляется живее Ленина… Хотя пролил крови сограждан много больше своего старшего товарища.
А может, потому и живее?..
Время, что ли, сегодня такое?.. Как сказал поэт Давид Самойлов, "никто не хочет в жаркое".
…Вообще, надо сказать, образы обоих вождей сильно изменились после их смерти.
Еще цвел и пах СССР, и его строй вроде бы оставался незыблемым, а Сталин за короткое время оказался дважды похороненным. Первый раз – торжественно, пышно, в Мавзолее. Второй раз – тихо, тайком закопан у Кремлевской стены.
Парадокс: их соединила смерть в усыпальнице на Красной площади, а разлучило бессмертие. И даже поссорило.
Почти сразу после ХХ съезда миф о демократе и почти либерале Ильиче стал своего рода орудием в борьбе с политическим наследием Сталина. Образы стали по разные стороны баррикады: один – за демократию, другой – тиран. В пору оттепели противостояние еще не носило открытый характер. Просто создатели художественных произведений о Ленине упирали на исповедуемые им демократические нормы и принципы, которые Сталиным оказались попранными в силу субъективных качеств характера последнего.
Именно так воспринимались спектакли, поставленные в "Современнике" по пьесам Михаила Шатрова, а затем – в Ленкоме и во МХАТе: "Большевики", "Так победим", "Диктатура совести"". Так читалась книга Эммануила Казакевича "Синяя тетрадь". Так смотрелись фильмы "Рассказы о Ленине", "Ленин в Польше", "Ленин в Париже" "Апассионата", "6 июля", экранизация "Синей тетради".
Вождь мирового пролетариата в годы оттепели (да и застоя тоже) являлся миру как своего рода укор отцу народов. А заодно и примером для нового поколения советской бюрократии.
"Новое поколение" не без неприязни воспринимало осторожные поучения художников-демократов, ловко прикрывавшимся ленинскими образами и их привлекательными чертами. То он самый человечный человек. То – образцово-показательный интеллигент. То – глубокий мыслитель… И все это в противовес Сталину и, понятное дело, прочим генсекам.
В пору горбачевской перестройки Ильич стал ее, можно сказать, идеологическим прикрытием. На его труды ссылались, цитатами из него клали на лопатки чванливых коммунистов, окостеневших демагогов. Ленин на сцену и на экран являлся с ревизией практики развитого социализма.
С Лениным, надо признать, можно было легко оправдывать как закручивание гаек, так и их откручивание. Практиковалось то и другое в зависимости от политического момента. В 80-е годы Ленина авторы фильмов и спектаклей представляли как адепта демократии и гуманизма без всяких оговорок. Зрителям давали понять, что если бы он остался у руля страны еще десяток – другой лет, то невозможен был бы Большой террор и прочие перегибы в развитии.
Впрочем, тогдашняя советская номенклатура не без оснований подозревала, что антисталинизм тех спектаклей и фильмов был направлен острием и против нее. С этим и были связаны трудности их встречи со зрителями.
Вот как запомнил один из спектаклей "Так победим" артист Александр Калягин, сыгравший в нем главную роль.
"На "Так победим!" у меня впервые в жизни был чудовищный зрительный зал. Когда партноменклатура наконец-то (после года запрещений) разрешила нам играть спектакль, сама же пришла смотреть. Не могу забыть сидящих в зале: эти черные костюмы, все мужчины при галстуках. Эти женщины: на головах большие шиньоны. Все они ненавидели происходящее на сцене, они желали видеть другое! В антракте я вышел со сцены и сказал Ефремову: "Я не могу играть, они меня выталкивают".
А говорил-то актер с авансцены не бог весть какую контрреволюционную речь: "Наша партия теперь может попасть в очень опасное положение. А именно в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное…".
Произносилось это в конце 80-х годов, когда и партия и советский режим уже пребывали в позорном и в смешном положении.
Разумеется, одряхлевший правящий класс пугался не столько резких слов сценического персонажа, сколько реакции рядовой зрительской аудитории. Она-то не выталкивала артиста со сцены; она принимала его "на ура" и психологически с ним браталась.
Художественный Ленин надобен был обществу сначала как анти-Сталин, затем – как анти-Брежнев.
И вот тут рядом с беллетристическим Лениным объявился Ленин исторический. И у Владимира Солоухина – "Моя лениниана", и у Александра Солженицына – "Ленин в Цюрихе". А ведь еще жила и обновлялась фольклорная Лениниана. То есть анекдотическая Лениниана.
Дедушка-вождь в глазах народов перестал значиться как нечто противоположное отцу народов. Усыпальница Ленина по праву была и трибуной для Сталина, и постаментом для его славы и величия.
Конечно, такой поворот дела оказался сокрушительным ударом по шестидесятничеству, по его концепции развития страны с человечным вождем. Но он был неизбежен.
Почти сразу после крушения советской власти был снят фильм-памфлет "Комедия строгого режима", где в спектакле тюремной самодеятельности роль вождя мирового пролетариата сыграл зек.
Стоило немощному уголовнику войти в роль Ильича, позаимствовать его риторику, как он сразу почувствовал себя всесильным паханом.
Образ получился карикатурным. Как отражение в кривом зеркале. Но прообраз узнавался в нем. И узнавался механизм, посредством которого "зазнавшаяся партия" приобретает доминирующее положение в социуме.
Далее авторитет основателя советского государства в народном сознании был существенно подорван многочисленными публикациями и документальными фильмами о связях Ульянова (Ленина) с проходимцем Парвусом, с германским генеральным штабом… Патриоты с ярко выраженными антисемитскими склонностями подлили масла в огонь неприязни к Ленину рассказами о национальном составе ленинского правительства.
На этой почве подрос авторитет Сталина, вычистившего из него комиссаров еврейского происхождения.
…И все-таки, самым чувствительным ударом по мифу о Ленине можно считать фильм Александра Сокурова "Телец", где узник Горок пытается и никак не знает, как умножить 54 на 17.
От великого политического мыслителя осталось одно бренное тело – беспомощное и жалкое. Все выел в нем его ум, который в конце концов съел и самое себя.
Участь мифа о Сталине – другая. Он еще может обрести величие.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
