На дату – 25-летие возвращения замятинской антиутопии "Мы" на родину – обратил внимание "Наблюдатель" (телеканал "Культура"), и стало понятно, что перечитывание и переобдумывание не новых книг – штука полезная. Когда-то прочитанное со временем обнаруживает новую глубину и актуальность.
***
Четверть века назад, когда роман Евгения Замятина "Мы" вместе с другими созданиями писателя объявился на легальных основаниях, Виктор Шкловский написал: "Трудно входить в литературу большому писателю. Еще труднее – возвращаться".
А возвращаться замятинскому роману в 1988-м было особенно трудно, поскольку в том же году был в России легализован и роман-антиутопия "1984". Но оруэлловская антиутопия пришла к нам в ореоле самиздатовской и тамиздатовской славы. Да и специздание ее в 1959-м тиражом в 200 экземпляров по спецзаданию "свыше" и под контролем КГБ тоже кое-что сделало для обострения широкого интереса именно к ней.
Замятин невольно оказался в тени Оруэлла. Так же невольно казалось, что "Мы" писаны под впечатлением "1984", хотя на самом деле, если кто-то у кого-то что-то и позаимствовал, то скорее Оруэлл – у Замятина, поскольку первый "изрыгнул грязную клевету на мир социализма" на 25 лет позже второго.
Больший читательский успех сопутствовал Оруэллу еще и потому, что тоталитарная матрица, описанная им, не воспринималась как нечто инопланетное. Все сюжетные перипетии "1984" считывались как реальные, только несколько утрированные. Словно мы все это с той или иной степенью подобия уже проходили: и новояз, и двоемыслие, и министерство изобилия, и министерство правды, и мыслепреступление.
И эти слоганы, подтвержденные практикой советской действительности: "Свобода – это рабство", "Мир – это война", "Незнание – сила", к коим я бы добавил еще один: "Демократия – это тоталитаризм". И вроде бы разоблаченный культ личности Большого Брата остался позади.
Словом, тогда, в 1988-м, советский читатель в разгаре перестройки и гласности читал антиутопию Оруэлла как своего рода сатирический постскриптум к уходящей на наших глазах натуре.
Тогда как все излагаемое в "Мы" воспринималось как научно-фантастический проект – то ли реализованный в другой галактике, то ли возможный на Земле, но в отдаленном будущем.
Сегодня, соотнося обе антиутопии, прихожу к пониманию, что Замятин, пожалуй, глубже проник в подноготную тоталитарной системы, нежели это сделал Оруэлл.
Если империя Большого Брата – еще только на пути к торжеству идеи социал-националистического государства, то империя Всеобщего Благодетеля – это уже торжество.
Главная угроза империи Большого Брата – способность человека самостоятельно думать. Собственная мысль – это и есть мыслепреступление. Наиболее эффективная репрессия в борьбе с ним – лоботомия с последующим умственным рабством, результатом которого и становится то, что граждане не способны различить крайности, то есть отделить в своем сознании свободу от рабства, знание от незнания, демократию от тоталитаризма и т.д.
Инакомыслящий господин Уинстон болен склонностью к рефлексии и потому подвергается насильственному врачеванию.
Оруэлл заканчивает свою антиутопию словами: "…Все хорошо, теперь все хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата".
Полюбить-то он полюбил, как это ни было трудно. А разлюбить этого Брата оказалось еще труднее, в чем многие из нас имели возможность убедиться на собственной шкуре.
У героев "Мы" уже нет имен, фамилий и тем более отчеств; у них только нумера. В этом царстве-государстве другая болезнь считается смертельно опасной – наличие в теле нумера души.
Опасна она и для отдельного человека, и для всего Единого Государства.
Ее наличие есть уже душепреступление, заключающееся в измене разуму. Стало быть, вопрос поставлен ребром: душа или разум? Что-то срединное невозможно.
Вот в чем откровение Замятина: и революция, и гражданская война – это не самые существенные коллизии. Самое фундаментальное противоборство – битва между рацио и природным инстинктом. Дикие, стихийные люди осаждают город машинных людей.
Роман кончается словами: "В городе сконструирована временная стена из высоковольтных волн. Я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить".
Замятину довелось своими глазами увидеть сражение Стихии с Разумом. Оно шло с переменным успехом. Война стала перманентной. Но до сих пор не ясно, кто в ней победил. Ясно только то, что полная и окончательная победа одной из сторон добром не кончится.
***
Эпилогом к роману Замятина "Мы" можно рассматривать фильм Александра Сокурова о последних днях Ленина.
Ленин в "Тельце" не знает никаких нравственных мук и угрызений совести; его мука и отчаяние от того, что его оставил рассудок. Тот самый, что был стержнем его внутреннего мира. Тот, в который он пытался заточить весь мир.
Его рассудок призван был заменить и совесть, и мораль, и любовь. Что целесообразно, то и свято. Что логично, то и неизбежно. Рационализм превыше всего. На этом, по Сокурову и Арабову, и основан ленинский глобализм. Неважно, какое он имел отношение к реальному историческому персонажу.
Важно, что это та реальность, которую ХХ век переварил и которую век XXI еще долго будет отрыгивать.
Что правда, то правда: сон разума рождает чудовищ. Но вечная бессонница разума способна вызвать к жизни такое, что не может и присниться.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
