Отрывок из рукописи новой книги Петра Романова "Русский бунт"
Лучше других взаимосвязь между недомыслием – или равнодушием – властей и русским бунтом показывает царствование реформатора Александра II. Это, если хотите, своего рода доказательство от обратного. Как реагирует народ на действие власти, если она в порядке исключения делает шаги в его сторону?
Замечу сразу: и эти времена никак не назовешь спокойными, потому что реформы, особенно долгожданные, вызывают обычно бурю эмоций. Сначала позитивных, а затем, как правило, негативных, поскольку люди всегда ждут больше, чем, в конце концов, получают. Так было при царе-освободителе, так было позже в период горбачевской перестройки.
То, что крепостное право "не жилец", власть в принципе хорошо понимала уже и при "железном самодержце" Николае I. Уже в ту эпоху было создано немало специальных комитетов по этому поводу и проведено бесчисленное количество бюрократических совещаний, причем сам император занимался этим делом долго и всерьез. Николай действительно искренне хотел отменить в России рабство, но боялся нарушить в государстве стабильность, отобрав у помещика его крепостных. То есть сложность была больше политическая и психологическая, чем экономическая или "технологическая".
"Технологически" и экономически отмену крепостного права можно было провести относительно просто. Рассматривался, к примеру, такой вариант. К 1847 году две трети дворянских имений уже были в неоплатных долгах перед "казенными учреждениями". Иначе говоря, их судьба оказалась полностью в руках государства.
Как пишет Василий Ключевский, "освобождение крестьян можно было бы совершить чисто финансовой операцией, назначив срок для уплаты долгов, и потом конфисковать имения". Таким образом, решился бы вопрос о земле, которой надо было наделить освобожденного крепостного, причем без всякого выкупа. Но пойти на такой шаг в рамках самодержавия, которое опиралось как раз на помещика-дворянина, Николай не мог. Поэтому и прорабатывались все новые и новые варианты отмены крепостного права: искали компромисс между интересами помещика, крестьянина и государства. При Николае так и не нашли.
Между тем, ситуация в стране начала выходить из-под контроля. Власть заметалась, о чем лучше всего свидетельствует история с законом 1847 года, предоставлявшего крестьянам имений, продававшихся с публичного торга, возможность выкупаться с землей. Едва закон был издан, со стороны помещиков потоком пошли жалобы. В результате власть закон не отменила, а предпочла о нем просто забыть — когда вышло новое издание Свода законов, то там закона 1847 года не оказалось. Обескураженных крестьян чиновник убеждал, что такого закона и не существовало.
Возмущенный Ключевский пишет: "Бюрократия, устроенная для установления строгого порядка во всем, представляла единственное в мире правительство, которое крадет у народа законы, изданные высшей властью; этого никогда не было ни в одну эпоху, кроме царствования Николая, и, вероятно, не повторится".
Увы, в этом историк ошибся. Сколько законов чиновники – советские, да и нынешние – умудрилась вполне осознанно "зарыть" в ворохах бумаг?
Неслучайно, крестьянин, чувствуя, что его водят за нос, уже не доверял ни единому слову чиновника. В 1853 году, когда началась Восточная (Крымская) война, и был обнародован манифест о государственном ополчении, между крепостными тут же распространился слух, что добровольцы получат волю с землей.
Напрасно власть объясняла, что такого решения нет. Крестьянин был уверен, что и на этот раз чиновники положили закон под сукно. В результате последние дни царствования Николая I прошли на фоне бунтов в Тамбовской, Воронежской, Рязанской, Пензенской и Казанской губерниях, которые, как и всегда, были подавлены силой оружия. Так, под звуки стрельбы в Крыму и в самой России, вступил на престол Александр II.
По мнению некоторых историков, главная из реформ, которую осуществил царь-освободитель – отмена крепостного права – произошла бы даже помимо его воли, настолько накалились уже страсти. То есть, подразумевается, что народ бы взял свое силой, через бунт. Возможно, что и так. Но в этом случае заслуга реформатора, на мой взгляд, еще больше. Государь, и это в нашей истории очевидное исключение из правила, чутко уловил ситуацию и провел упреждающую реформу, предотвратив очередной и широкомасштабный русский бунт. Судите сами, на тот момент крепостные составляли 34,39% от всего населения европейской части империи. Это был увесистый кусок динамита.
Знаменитый царский манифест от 19 февраля 1861 года вызвал немало восторженных отзывов и в самой России, и на Западе, где документ, естественно, горячо приветствовали. Поздравления императору прозвучали и в английском парламенте, и в берлинском ландтаге, и в итальянском собрании.
Манифест, однако, поставил точку лишь в вопросе освобождения крестьян от рабства, но не решил в полной мере сложнейшего вопроса о землевладении. В результате реформы возникла новая потенциально взрывоопасная ситуация, когда небольшое число помещиков сохранило за собой львиную долю земли, а крестьянам досталась личная свобода, убогие земельные наделы и довольно иллюзорная надежда прикупить земли за счет государственной ссуды.
Считать это ошибкой реформаторов, однако, несправедливо. Реформаторы проблему осознавали полностью, но сделать на тот момент больше не представлялось возможным. Речь все-таки шла не о крестьянской революции, а о реформе, так что компромисс с помещиком был неизбежен. Существовали и другие препятствия. Во-первых, на самом верху властной пирамиды сторонников отмены крепостного права можно было пересчитать по пальцам: в царской семье это были сам император, его брат – Великий князь Константин Николаевич, императрица и тетя императора Елена Павловна. В правительстве – директор хозяйственного департамента Николай Милютин, министр внутренних дел Сергей Ланской, да еще несколько человек.
Красноречивый факт: в Негласном комитете, что поначалу готовил реформу конфиденциально, а затем и в официальном Главном Комитете по крестьянскому делу, большинство членов думало о том, как торпедировать процесс освобождения крестьян. Когда, чтобы переломить настроения, император попросил взять на себя руководство Главным Комитетом своего брата – Константина Николаевича, на Великого Князя тут же, несмотря на его принадлежность к царской семье, обрушился поток жалоб со стороны других членов. Формально – за резкость высказываемых им суждений. На самом деле – потому, что Великий князь, преодолевая сопротивление, решительно отстаивал реформаторскую позицию. Лишь твердая воля, проявленная братьями, не позволила чиновникам вновь заболтать важнейший вопрос.
Во-вторых, более удачному решению крестьянского вопроса мешало и то, что образованная часть российского общества оказалась тогда расколота – относительно личного и общинного землевладения – как минимум на четыре части, что хорошо видно даже из анализа тогдашней прессы.
Журнал "Землевладелец", защищавший дворянские интересы, настаивал на том, что все нужно оставить как есть. Журнал "Экономический указатель" рекомендовал властям последовать западному опыту, то есть, стоял на стороне личного землевладения. Влиятельные журналы "Современник" и "Русская беседа" выступали за общинное землевладение, но по совершенно разным причинам. "Современник" видел в русской общине нечто вроде коммуны, которая позволит России перескочить в социализм, минуя фазу "дикого капитализма". А славянофилы из "Русской беседы" усматривали в общине некую священную пуповину, что связывает русский народ с его древним славянским прошлым. Удовлетворить всех было невозможно.
Позиция самого царя-реформатора по ключевому вопросу, не решенному в полной мере в России до сих пор, хорошо видна из переписки с государем князя Александра Барятинского. "Последнее слово реформы, – отмечал князь в письме на имя Александра II, – будет сказано, когда полное освобождение русского народа дойдет до отдельной личности. Поощрите частную собственность крестьян, и вы задушите зародыши коммунизма, упрочите семейную нравственность и поведете страну по пути прогресса. Нет прочнее гарантии для законного преуспеяния, как собственность и свобода личности".
За самого государя, находившегося в это время в поездке, по его поручению ответил граф Петр Шувалов, кстати, министр внутренних дел: "Я счастлив, что могу с настоящей минуты предсказать серьезную будущность великой, полезной идее… упразднению второго рабства, быть может, худшего, чем крепостное, – общинного пользования землею. Его величество, сочувствуя содержанию вашего письма, повелел, чтоб дело было подвергнуто обсуждению Комитета министров… тотчас по возвращении его в Петербург… И тогда дело будет выиграно, вопреки всем петербургским "красным", которые не преминут дать большое сражение, так как все их будущие надежды погибнут с уничтожением этой социальной и социалистической язвы".
Эта переписка датируется 1871 годом. К сожалению, реализовать и эту сложнейшую реформу за те десять лет, что оставались ему до гибели от руки "красных", Александр не успел.
После убийства реформатора 1 марта 1881 года газета французских социалистов "Ni dieu, ni maitre" (Ни бога, ни хозяина") заявила, что "казнен человек, который как император олицетворял собой рабство". Об отмене крепостного права в России французские социалисты, естественно, знали, но идеологическая ненависть удивительно легко помогает обходить факты.
Когда радость русских и зарубежных "красных" прошла, выяснилось, что многолетний террор, развязанный в России "Народной волей", на революционную ситуацию повлиял мало. Большой специалист по этому вопросу исследователь Николай Троицкий, воспевавший в советские времена народовольческий террор, анализируя результаты деятельности Александра II, вынужден признать: "Активность масс в 1879-1881 годах была… меньшей, чем в годы первой революционной ситуации (1859-1861 годы). Несравненно слабее выступало на этот раз крестьянство… Если на рубеже 50-60-х годов число крестьянских волнений выражалось ежегодно в сотнях и даже тысячах, то в годы второй революционной ситуации крестьянские волнения исчислялись лишь десятками… После 1 марта сохранялась еще до середины 1882 года общая революционная ситуация, но в нисходящей фазе".
Свои выводы Троицкий подтверждает и соответствующими статистическими выкладками. Опускаю их, чтобы не перегружать текст. Тем более, и так все ясно. Если убрать из цитаты шелуху, то есть надуманные во многом рассуждения о "революционных ситуациях и фазах", то истина окажется очень простой: Александру II, благодаря отмене крепостного права, удалось серьезно снизить напряженность в русской деревне: до этого волнения исчислялись "сотнями и тысячами", теперь "десятками".
Можно лишь предполагать, чем закончилось бы правление Александра II, если бы не его убийство Здесь существуют разные версии. Есть версия о том, что, несмотря на свои либеральные убеждения, реформатор не был готов отойти от самодержавия и дать стране Конституции. Но есть и другие свидетельства. Известно, например, что как раз 1 марта 1881 в день своей гибели Александр II должен был подписать проект широкой программы административных и экономических реформ, разработанный графом Михаилом Лорис-Меликовым, которую при дворе называли не иначе, как "конституцией". Данный проект Конституцией в полном смысле, конечно, не был, но то, что это был весьма решительный шаг к ней, безусловно.
Согласно "конституции Лорис-Меликова", император обещал "призвание общества к участию в разработке необходимых… мероприятий" для "закончения реформ" и "разрешения стоящих на очереди вопросов". Ставился там и ряд конкретных вопросов: податная реформа, перестройка местного самоуправления, расширение прав старообрядцев, пересмотр паспортной системы, урегулирование отношений предпринимателей и рабочих, изменения в системе народного образования, привлечение "сведущих людей" (выборных представителей дворянства, земств и органов городского самоуправления) к обсуждению проектов некоторых правительственных распоряжений. Причем, следует подчеркнуть, что это не просто идеи Лорис-Меликова, все они были предварительно полностью одобрены самим императором.
Кстати, как штрих того времени. По ходатайству Лорис-Меликова был смещен ненавистный обществу министр просвещения и обер-прокурор Синода Дмитрий Толстой. Его увольнение состоялось в канун Пасхи, и, по рассказу современника, жители Петербурга христосовались со словами: "Толстой сменен! Воистину сменен!" Политика Лорис-Меликова состояла в том, чтобы сочетать преследование "злоумышленников" (террористов) и сотрудничество с "благомыслящими людьми". Тем самым он рассчитывал лишить революционеров поддержки в обществе и прекратить приток молодежи в их ряды. Сторонники именовали его правление "диктатурой сердца", революционеры – политикой "лисьего хвоста и волчьей пасти".
Надо отдать должное Владимиру Ленину, он был одним из немногих политиков левого толка, кто прекрасно осознал, что если бы все задачи, поставленные в "конституции Лорис-Меликова" были осуществлены, на революции в России можно было бы поставить крест.
Русская интеллигенция, уже попавшая к этому времени под влияние "веселящего газа революции", критиковала царя-реформатора до самой его смерти. Причем, по большей части несправедливо, совершенно не учитывая реальную ситуацию – того, что мог и чего не мог дать реформатор. Многим далеко не глупым людям по-детски хотелось всего и сразу. Причем последствия подобной перманентной фронды (либеральной по сути реформе), не просчитывались совершенно. А потому террорист-народоволец для многих из этих наивных людей казался вовсе не преступником, а романтиком и борцом за народное благо, которому следовало сочувствовать.
Народ же откликнулся на гибель человека, освободившего его от рабства, просто и искренне, собрав по копейке деньги на великолепный храм, который и по сей день стоит в Питере рядом с тем местом, где, истекая кровью, умирал Царь-Освободитель.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
