Три знаменательные вехи в творческой биографии Марка Анатольевича Захарова прежде всего обращают на себя внимание.
Первая – спектакль, поставленный им – "Доходное место" (1967, Театр Сатиры).
Третья – сожжение партбилета в прямом эфире. (Не помню точной даты. Кажется, это случилось сразу после разгрома августовского путча в 1991-м).
***
Тот памятный факт как символический акт расставания режиссера со своей партийной униформой тогда вызвал разноречивые отклики – от приветственных до резко осуждающих.
Осуждающие исходили из того, что в этом жесте нет ничего героического, что он слишком рассчитан на публику, что это чистый театр. Я не говорю о реакции тех осудивших Захарова, кто свою партийность считал частью своей души и частичкой своей сердечной мышцы. Они были вне себя от злобы и ярости и не называли режиссера иначе, как "оборотнем в ливрее" и "клятвопреступником".
Что особенно раздражало и бесило многочисленных "рецензентов" того "спектакля" (да и сейчас продолжает раздражать), так это отсутствие риска со стороны режиссера быть расстрелянным, посаженным и просто выгнанным из профессии.
Такова уж специфика нашего Отечества – только тот поступок считается гражданским, что связан с подвигом, что требует отваги и жертвоприношения.
Тут следовало бы напомнить, что в советское время для некоторых авторитетных мастеров культуры жертвоприношением, точнее самопожертвованием, было как раз вступление в партию. Кто-то из менее именитых это делал из карьерных побуждений. Кого-то почти силком тащили в ряды коммунистов. Например, Дмитрия Шостаковича. Партия нуждалась в больших художниках – она их прикрепляла к лацканам своих мундиров в качестве орденов.
Но, как вскоре выяснилось, некоторые командные уступы советской пирамиды заняли Штирлицы с партбилетами в нагрудных карманах, то есть агенты какой-то иной державы – свободной, справедливой, где люди живут не по лжи и не во лжи по уши.
Такими коммунистами-штирлицами оказались и Николай Акимов, и Георгий Товстоногов, и Олег Ефремов, и Юрий Любимов, и, разумеется Марк Захаров. Все они работали на грани провала, делая свои театры конспиративными явками для зрителей.
Памятным "провалом" оказался "Дракон" Николая Акимова в Лениградской Комедии. А как себя "выдал" контрразведчик Товстоногов спектаклем "Горе от ума", повесив над сценой транспарант "Догадал меня черт родиться с умом и талантом в России".
Сегодня, припоминая и пьесу и спектакль, трудно понять мотив запрещения и что там такого было антисоветского. Антикоррупционная направленность была очевидна, но не так уж в 1967-м году она была актуальна, тем более, что речь-то там шла о проклятом царизме; никаким осовремениванием на сцене и не пахло.
Пахло другим: вот есть Система, перед которой отчаянно бессилен отдельно взятый порядочный человек, просто идеалист. Все, что сделал режиссер – до предела обострил это противостояние.
Молодой идеалист Жадов просто и бескомпромиссно хотел быть честным.
Молодой начинающий режиссер Марк Захаров тоже хотел быть честным.
Начинающий прозаик Владимир Войнович как нарочно тоже хотел быть честным и потому написал опубликованный в "Новом мире" рассказ, который так и назывался: "Хочу быть честным".
За год до "Доходного места" Захаров его инсценировал и поставил на сцене студенческого театра МГУ.
Было и поползновение кинематографистов быть честными и экранизировать пожелание писателя. Но и здесь была разоблачена идеологическая диверсия.
Понимать все это надо было так: честность и советская власть – две вещи несовместные.
Собственно эта аллергия на власть и стала скрытой повесткой (как сегодня принято выражаться) театральных и телевизионных работ Марка Захарова – "Тиля", "Того самого Мюнхгаузена", "Дома, который построил Свифт". В них он романтизирует и героизирует бескомпромиссных идеалистов. Каждый из них рано или поздно сжигает по собственному партбилету и устремляется вперед и ввысь.
Устремился вперед и ввысь самый яркий герой Марка Захарова – камергер императорского двора Николай Резанов.
Флотилия из двух парусников "Юнона" и "Авось", отчалив от берегов утонувшей советской Атлантиды, приплыла к нам из прошлого тысячелетия и осталась на плаву в океане рынка.
"Океан" этот, как мы сегодня знаем на собственной шкуре, покруче и поглубже, чем тот, что переплыл Николай Резанов пару веков назад. Известно, что само появление "Юноны" и ее выход на публику при недремлющем обкоме казались невероятным, невозможным чудом.
Я был на одном из первых представлений и помню свои ощущения. Едва на сцене началось действо, как сама реалия под названием "советская действительность" куда-то исчезла, растворилась, словно ее и не было… Да и сама советская власть себя почувствовала пигмеем в сравнении с романтической "лав стори" человека и парусника Николая Резанова. Оттого и ревновала. И вместе с тем боялась признаться в этом недостойном ее величия унизительном чувстве. Сюжет "Юноны" отозвался и повторился в сюжете ее создания. По ходу постановки и продвижения ее к зрителю было почти столько же неодолимых препятствий и невероятного везения, сколько и у героев самого мюзикла. Сколько раз и тот, и другой "парусники" могли пойти ко дну… И оба доплыли. И оба оставили по себе неостывающую память.
В самом деле, Резанов плыл к берегам Америки не только на паруснике под названием "Авось", но и с верой в авось. Захаров и его соавторы ставили спектакль почти в заведомо проигрышной для себя политической ситуации в надежде на русское слово "авось". Через десять лет уже целая страна, поменяв режим и название, вышла в открытое море рынка и демократии с убежденностью в том, что оно нас не подведет. Резанова, когда он плыл через океан, не подвело. Захаров выехал со своим театром на нем.
Сюжет не умирает. Россия, отчалив от Союза, якобы нерушимого, чудом не утонула в крови гражданской войны в 93-м, чудом вынырнула из дефолта в 98-м…
Россия выплывет… Стало быть, аллилуйя Любви и аллилуйя русской национальной идее "Авось" и ее одному из самых ярких адептов – Марку Анатольевичу Захарову!
***
Все было бы хорошо, если бы не сидел в сердце занозой неумирающий сюжет "Дракона", к которому режиссер обращался дважды – в 1963-м (спектакль в театре МГУ) и в 1988-м (фильм "Убить Дракона).
Дракона Ланцелот убил. Власть перешла к Бургомистру. И это бы еще ничего, если бы не исковерканные души горожан, которые надо лечить и лечить – работа хуже вышивания.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
