Актер Саша Шутко, который у него снимался, рассказывал мне, как Герман строил кадры. Если поворот головы не попадал в нужную точку, выбивался из музыки жеста, он все начинал заново. Потому что он занимался музыкой пластики, и эти ноты должны были соединиться в гармоническую последовательность, в определенное хоровое звучание, которое в результате составило бы маленький симфонический киноотрывок. Сейчас, в связи со смертью Германа, показывали несколько кусков из его последнего фильма, и конечно, эта ворожба – она не может не встревожить, она в тебя не может не войти. Самый главный момент – необъяснимость этого процесса. И он не должен быть объясним. Должна быть та самая темная часть, не известная тебе, что будет рядом до конца работы над фильмом. И после того, как кино готово, оно будет меняться и дальше, с каждым новым зрителем ты будешь смотреть на эту темную часть по-новому.
Дети свободнее всех. Я обожаю детские рисунки, и здесь, в книжке, я поместил несколько детских рисунков. Это рисунок моей подружки, Дуси Геллер. Его мне принесла ее мама, моя бывшая студентка. Сочетание названия и рисунка удивительно. Я сразу сказал: “У твоей Дуси – уравновешенная психика! Смотри: она весь лист скомпоновала, лошадь не умещалась – она ей голову уменьшила, чтобы лошадь полностью вошла сюда”. Самое смешное: рисунок называется “Лошади приснился страшный сон, и она описалась”. Вы понимаете, какая свобода?! Это уже готовое кино.
Тут возникает сразу несколько вопросов. Как изобразить чувства? Да никак. Можно только сделать какое-то действие. Как изобразить страшный сон? Дуся нашла эквивалент страшного сна, она его сделала, и здесь реальность совпала с нереальностью. Вот эта граница и есть самое сложное: через конкретные знаки изобразить чувства. Пойди попробуй!
Другой рисунок – моей внучки, она уже поступает в аспирантуру. Чем он примечателен? Когда я разбирал композицию со своими студентами, я им его показывал. Вот она – идеальная композиция, которая хороша при рассказе о ней. Мы с Яночкой собираемся за грибами. Ей года три с половиной. Я надел треники, и вдруг она мне говорит: ”Дед, смотри, а у тебя дырки”. Я говорю: “Ну, это не беда”. Взял иголку и прямо на себе их зашил. А она стояла рядом и внимательно смотрела. Пошли за грибами, пришли из леса, она делает вот этот рисунок и говорит маме: “Видишь, я нарисовала, называется “Мы с дедом идем за грибами”. – А дед где? – А дед не поместился весь, это его штаны. – А что за пятнышки? – А это у деда были дырки, он их зашил”. Вот оно, сочетание потрясающей логики и абсолютно необъятного чувства свободы. Когда я показываю эту композицию, я говорю: братцы, вот бы нам достигнуть такого уровня свободы, когда, с одной стороны, все объяснено, но в то же время остается на уровне вспыхнувшей образности.
Дочка с мужем живут в Сан-Франциско, на лето приезжали к нам всей семьей, и я нашел тетрадку, которая осталась после моей внучки Яночки, ей тогда было лет двенадцать. Смотрю, у нее написано: “Выхожу один я на дорогу…”. Это она весь лермонтовский стих переписала, учила наизусть. Я ей сказал как-то: “Смотри, если потеряешь язык, устрою тебе баню”. А лучший способ не потерять язык – это чтение стихов. Так вот, листаю тетрадку, потом смотрю – маленький рисуночек, буквально с ноготь. Вглядываюсь: батюшки, так это же я! Вглядываюсь дальше: на голове – крышка от чайника… Да, это моя сукина внучка! Я, конечно, ужасно обрадовался тому, что она все-таки будет рисовать и не бросит это дело. Но нет, она потом все бросила.
Когда свобода начинает тебя одухотворять? Когда ты не просто говоришь: я свободен от того и от этого. Тут бы я заменил слово “свобода” словом “независимость”. И опять вспоминается Александр Сергеевич: “Единственное, чего я жажду – это независимости. Слово неважное, да сама вещь хороша”. Когда ты вынужден работать, пусть хоть с маленькой, но с киногруппой, ты находишься в каких-то взаимоотношениях со своими товарищами. Если нет со-чувствия друг с другом, ничего не получится. Вчера было собрание бывших работников на “Союзмультфильме”. Никого моложе пятидесяти, к сожалению, не было. Мне говорят: сейчас образовалась какая-то киностудия, им удалось получить деньги, и теперь они собирают режиссеров, художников. Но мне уже понятно, что кино у них не получится. Оно не может получиться по объективным причинам: здесь не будет общего кровоснабжения. Кино не может возникнуть на отношениях, у которых в сердцевине нет ничего товарищеского, ничего, что относится к человеческому со-чувствию.
Тут опять процитирую Достоевского, продолжу князя Мышкина: “Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О! Я только не умею высказать! А сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявший человек находит прекрасными. Посмотрите на ребенка, посмотрите на божью зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят”.
Как же там могут возникнуть со-отношения, если это собирается по признаку “потом нажать на пульт, и оно само пойдет”?
