Бывший мэр Томска Александр Макаров, которого в 2010 году суд приговорил к 12 годам колонии строгого режима за должностные преступления, отбывает наказание в колонии №3 Иркутска. Его назначили старшим дневальным первого отряда – по сути, завхозом. Макаров рассказал в интервью РИА Новости о быте в колонии, что входит в его обязанности, собирается ли он возвращаться в политику и чем намерен заниматься после освобождения.
- Александр Сергеевич, традиционный для начала вопрос – как вам здесь?
— Мне бы никто не поверил, если бы я сказал, что замечательно. В колониях хорошо не бывает, потому что свобода – сама ценность.
Я могу сказать, что эта колония очень выгодно отличается от колонии, где я был в Томске. По многим показателям. Первое – это бытовые условия. Бытовые вопросы здесь решаются кратно лучше, чем в Томске. Простой пример — там когда обыски делали, по 100 телефонов сотовых отбирали у людей. Потому что на всю колонию было четыре сломанных телефона-автомата. На всю такую же огромную колонию. Здесь в каждом отряде висит телефон-автомат, продаются карточки… Вот она, социализация – каждый день ты можешь слышать голос родственника. Магазины можно сравнить: в Томске он был уровня сельпо советских времен. Здесь магазин совсем другой.
Самая главная проблема этой колонии и всех российских — переполненность. Они в два раза переполнены сверх нормативов. Это везде так, и это не вина колонии, ФСИН. Такова политика государства, которое хочет в тюрьму людей сажать, но не хочет тратить деньги на их обустройство. Вторая проблема – медицинское обслуживание. Причем в чем парадокс: люди, которые работают в медсанчасти – я говорю искренне, потому что я врач по образованию – совершенно удивительные. Я поражаюсь, как они терпят все это. Когда УЗИ нет, электрокардиограммы нет, они все равно стараются что-то сделать. Я ни разу от них ни грубости не слышал, ни отказа. А ведь люди разные приходят… Они все терпят и помогают. Но нечем делать. И медсанчасть маленькая на 1,5 тысячи человек, многие из которых — больные, инвалидов десятки.
Если эти две проблемы решить — с переполненностью и с нормальным медобслуживанием – нормальная колония будет.
- Как у вас складываются отношения с осужденными?
— Я сначала был во втором отряде. Он очень большой и несколько специфичный – там как раз очень много инвалидов. Много людей на костылях, с тяжелыми заболеваниями. Это правильно, что сгруппировали. Его между собой называют "инвалидский отряд". Люди достаточно почтенного возраста есть. Очень теплые отношения были, я пытался помощь оказать как медик. Делились газетами, с ними тут сложно. Я выписываю газеты, но очень трудно их получать… Такое ощущение, что почту на оленях возят.
Потом мне предложили в первый отряд, он несколько особняком стоит, потому что он рабочий: там почти все работают. Мне предложили стать старшим дневальным — то, что раньше называлось "завхозом". Это руководитель того, что происходит здесь: следишь за порядком на локальном участке, чтобы в спальнях, на кухне, в туалете была чистота, чтобы не было конфликтов. Ну, я умею решать конфликты. И по своей профессии, и по возрасту. Мне кажется, что атмосфера в отряде – я недолго тут, всего несколько недель – даже тут стала улучшаться: меньше стало агрессии. Я не люблю, когда люди даже вербальную агрессию проявляют друг к другу.
- То есть ваш опыт мэра и медика и тут пригодился?
— Конечно, опыт должен помогать.
- А что читаете из газет?
— "Собеседник" и "Новую газету". Приносят тут "Аргументы и факты", "Совершенно секретно", но в основном читаю две газеты.
- Чего еще не хватает в колонии?
— Общения и движения. Тут многого не хватает. Я часто беседую с ребятами и всегда говорю, что если это койка – то койка, а не шконка. Я очень не люблю все эти жаргонизмы. Тут на днях была история смешная: у нас есть молодой парень. Я иногда захожу в спальню, слышу, что он что-то рассказывает эмоционально так, с применением ненормативной лексики. Я ему говорю: завтра мы твоей маме письмо напишем, начальник колонии подпишется. Тебя мама сюда направила на перевоспитание, можно сказать. Он, бедный, так расстроился.
Это ошибка, когда думают, что люди тут не меняются. Но людям здесь нужно общение. Это порок российской колонии – недостаток общения, в собственном соку все варятся. На Западе общение с родственниками не ограничивается. А потом мы говорим, что у нас рецидив, социальные связи рвутся. А как они не порвутся, если человека посадили на 10-15 лет, и он сидит в этом бункере, по сути? Неправильная политика. Надо думать не столько о том, как сидит, а как он выйдет, как он будет жить дальше. К сожалению, государство об этом не задумывается абсолютно.
Когда читаешь приговор любого человека, там написано, что он приговорен к лишению свободы. Но он не приговорен к изоляции от родных, он не приговорен к тому, чтобы было невозможно заниматься спортом, не читать прессу. Он не приговорен к тому, чтобы смотреть единственный канал, который тут показывает. Этого нет в приговоре. Вот это главный системный порок.
- Александр Сергеевич, эта колония — особая, сидят здесь и бывшие прокуроры, и полицейские, и мэры вот тоже. Чувствуется социальный статус?
— Чувствуется. Но не социальный статус, а образование. Чего скрывать – в обычной колонии больше половины не то чтобы маргиналы, а олигофрены, выражаясь медицинским языком… Бывает так – 10 человек, а не с кем поговорить. И не потому что я умный, а они такие дураки. Я встречал молодых людей, которые в наше время, в XXI веке, с трудом грамотой владеют, которые первый раз унитаз увидели – они с дальних деревень приехали. Здесь такого нет. Здесь люди, с которыми можно побеседовать, у которых жизненный опыт другой.
- Сколько раз можно встречаться с родственниками?
— Здесь есть облегченные условия содержания, обычные и строгие. Я как приехал сюда, вышел на работу, работал в промзоне. Ходил, проверял качество продукции. И поскольку работал нормально, меня перевели на облегченные условия, и свидания стали не три раза в год, а четыре. Каждые три месяца у меня есть длительные свидания по три дня. Это помимо краткосрочных. Вот, месяц назад сын приезжал на краткосрочное свидание, причем мы с ним виделись без стекла и телефона, что раздражает нормальных людей. Здесь для этого очень удобное кафе-бар, можно сидеть и общаться за столом.
- Александр Сергеевич, не жалеете, что были мэром Томска, и пошли по политической линии?
— Было бы странно жалеть. Помню, как в 1996 году пришел, 10,5 лет работал. Когда меня освободили по решению Европейского суда (в 2009 году – ред.), ко мне не сотни, тысячи людей подходили и благодарили за то, что стало с городом. Да, были ошибки. Без них невозможно.
В 1996 году была разруха и в головах, и так… У нас у трети города холодной воды выше пятого этажа не было. Люди ночью, когда водоразбор меньше, набирали в ванну воду, чтобы в туалет можно было днем на следующий день сходить. Я решил эту проблему за полгода. Дороги, здания… Вы уж извините, Иркутск — хороший город, но когда я смотрю на его дороги и закопченные грязные фасады… К городу нужно относиться как к своему дому. Ты же не оставишь дома закопченные стены, вымоешь. А ведь сейчас у каждого дома есть хозяин – арендатор или собственник. Заставь его сделать это. Я сделал просто –подписал постановление, в котором обязал привести в порядок здания. За два года город было не узнать.
Потому что мы привыкли, что город это некоторая совокупность домов, школ, больниц, труб. А город – это место обитания, оно должно быть красивым, а это дети вандалами растут, ломают все. А как им не расти? Ребенок идет в детсад, который напоминает казарму, школа – казарма, а когда еще и город – серая казарма с этими хрущевками, как его можно воспитать? Воспитать можно только на чем-то красивом…
Я обещал томичам привести город в порядок. Уж как смог, так и выполнил.
- О политике в колонии часто говорите?
— Говорим… Я взял за правило — абсолютно убежден, что сижу именно за политику – первым разговор о политике не начинать. Я сказал себе, что никогда больше не буду заниматься политикой, даже если благополучно переживу это. Потому что правило простое – нельзя заниматься тем, чего нет. Не может человек сказать, что занимается алхимией – нет такой науки. В РФ больше нет политики. Нет ее, умерла.
Разговоры начинаются элементарно с просмотра теленовостей, даже тех убогих новостей, которые нам показывают. Когда приняли этот "антимагнитский закон", мне было интересно наблюдать за реакцией людей. Это как некий срез, и хоть он не очень отражает структуру общества, я был поражен реакцией. Кроме нескольких человек все были крайне возмущены. Во-первых, неадекватностью, во-вторых, было задето самое святое – больные дети… Я поразился тому, что это даже не злость какая-то, а людям просто стало стыдно. Людям, которым сейчас тяжело, стало стыдно за то, что их совершенно сейчас не касается….
- Вы подали жалобу по своему делу в Европейский суд по правам человека…
— Да, это вторая жалоба. Первую жалобу (на арест – ред.) я тогда выиграл. Новую (о нарушении права на справедливое судебное разбирательство — ред.) подали в мае 2012 года, она принята к рассмотрению, о судьбе ее трудно сказать. Тогда был приоритет, ее рассматривали всего год и два месяца.
- Когда вы сможете претендовать на условно-досрочное освобождение?
— Исходя из сегодняшнего срока – летом 2015 года (с учетом всех пересмотров дела окончание срока отбывания наказания у Макарова — 28 мая 2019 года – ред.).
- Взысканий не было?
— Не было. В Томске было одно.
- Думаете над тем, чем будете дальше заниматься, после освобождения?
— Трудно сказать. Правда, разные мысли. С одной стороны, хочется уехать. В Болгарию, например. Мне трудно и больно смотреть, что здесь происходит. С другой стороны, боюсь, что я томич, "врос" в город, у меня там дети и внуки, друзья, одноклассники, даже моя классная руководительница жива. Я на распутье. Я твердо знаю, чего делать не буду. Я хотел бы заниматься, если останусь в Томске, проблемой детей. Например, инклюзивным образованием. Масса программ интересных есть. Не правозащитной и не политической деятельностью, хотя можно и права ребенка защищать… Даст бог здоровья — буду заниматься. Чем точно заниматься не буду – политикой. Противно этим заниматься.
