Материал подготовлен проектом ИноСМИ Группы сайтов РИА Новости >>
Доминго Марчена (Domingo Marchena)
Эта статья могла бы содержать много вполне заслуженной похвалы мемуарам Надежды Мандельштам "Вопреки всякой надежде". Но это вряд ли бы понравилось вдове поэта Осипа Мандельштама, которая не любила восклицаний, предпочитая их размышлениям.
Трудно подобрать правильные определения ее бескомпромиссному стилю, свободному от всего наносного, не стремящегося выжать из читателя слезу, а ищущего ответов.
Миллионы ответов, по каждому на каждую жертву сталинизма, включая самого Осипа Мандельштама.
Ее воспоминания - это одновременно и обличение тоталитарного режима, и признание в любви.
Признание в любви женщины, которая рисковала жизнью ради мужа и, подобно персонажу романа Брэдбери "451 градус по Фаренгейту", выучила наизусть его стихи, чтобы их не поглотила ночь. Она не могла остановить одну из самых жестоких репрессивных машин в истории, но сумела сохранить его произведения в неприступной крепости - своем сердце.
Благодаря ее мужеству, Осип Мандельштам не был забыт и в настоящее время считается одним из крупнейших русских поэтов XX века.
Осип Мандельштам: небожитель в аду >>
Издательства Acantilado и Quaderns Crema вновь выпустили воспоминания "Вопреки всякой надежде", которые появятся на прилавках книжных магазинов 16 ноября. Нет таких книг, без которых нельзя было бы обойтись. Вы можете продолжать себе спокойно жить, не прочитав и эту, но если прочитаете, то поймете, что книги иногда пишутся кровью, а обличение репрессий в СССР не сводится к "Архипелагу ГУЛАГ" Александра Солженицына.
А теперь с максимальной беспристрастностью обратимся к мемуарам вдовы поэта.
Они начинаются майским утром 1934 года, когда три сотрудника НКВД вломились в московскую квартиру супругов Мандельштам в поисках неизвестно чего. Но это и не имело особого значения. Они рылись буквально во всем: в записках, документах, бумагах. Доказательства их не интересовали. В ту пору можно было часто услышать выражение: "Дайте нам человека, а дело мы на него найдем". За Осипом Мандельштамом (1891-1938) следили давно, как и за многими другими писателями и интеллигентами, ставшими жертвами маниакальной паранойи, которая унесла неисчислимое количество человеческих жизней в годы правления Сталина. "А Вы не пятилетние планы тут имеете в виду?", спросили его, когда увидели эти строки: Бежит волна, волной волне хребет ломая". Поэт сам вырыл себе могилу на одной дружеской вечеринке, когда зачитал критическое стихотворение "Кремлевский горец". Один из присутствовавших написал на него донос. Среди находившихся там был и автор "Доктора Живаго" Борис Пастернак, который предстает не в самом лучшем свете в воспоминаниях Надежды Мандельштам 1899-1980), хотя она и не считает его предателем.
Вдова поэта оправдывает даже доносчика и вспоминает, что ее муж считал смерть художника не концом, а его последним творческим актом. А он не хотел умирать, не оставив после себя яркого наследия. И этим наследием стали 17 стихотворений, за которые его отправили сначала в ссылку в Воронеж, где он был вместе с женой, а затем, после короткого пребывания на свободе, в Сибирь. Туда он отправился один и уже не вернулся. Он умер на пересыльном пункте. "Мне нужна теплая одежда", было последнее, что он сказал своей семье. Строки, обличающие Сталина, скорее исключение в творчестве Осипа Мандельштама. Он не был народным поэтом, его стихи всегда были рассчитаны на меньшинство. Мандельштам не считал, что нужно прилагать особые усилия, чтобы его понимали. Поэт рассматривал читателей как равных себе и ничего им предварительно не разжевывал.
Он отошел от этих правил в поэме о Сталине, содержание которой было очень резким. В первоначальном варианте текста Мандельштам называл тирана "убийцей крестьян". На 600 страницах своих воспоминаний Надежда Мандельштам не идет ни на какие уступки, не старается идеализировать поэта или сделать из него героя. Как и все мужественные люди, он тоже переживал минуты слабости и страха. И даже пытался покончить с собой. Сначала в тюрьме Лубянки, а затем в больнице во время первой ссылки, когда у него были припадки панического страха, видения и бред. Рассудок Мандельштама повредился до такой степени, что он убедил себя в том, что его поведут на расстрел в 6 часов вечера, и жена использовала любую возможность, чтобы перевести вперед стрелки настенных часов в психиатрической палате. "Вот видишь? Время уже прошло, а за тобой никто не пришел", говорила она ему.
Как не испытывать страх в стране, одержимой манией преследования, где враги народа - крестьяне, рабочие, профессора и подозреваемые во вредительстве и контрреволюционной деятельности - исчезают бесследно. Все подозревают всех. Подчиненный подозревает начальника, а начальник - подчиненного, сосед подозревает соседа, а заключенный - своего товарища по камере. Любой может оказаться стукачом. Утрата взаимного доверия, утверждает Надежда Мандельштам, является первым признаком распада общества в условиях диктатуры. Об этой гнетущей атмосфере сталинского безумия рассказывается в книге "Те, кто шепчутся" британского историка Орландо Фиджеса (Orlando Figes), сравнительно недавно выпущенной издательством Edhasa. Ее название звучит как похвала поэме о Сталине ("Наши речи за десять шагов не слышны"). Автор повествует о том, как жило общество в обстановке постоянного и вездесущего страха, где все молчали или перешептывались. Те немногие счастливчики, в чьих московских квартирах был телефон, закрывали трубку подушкой, боясь, что НКВД прослушивает их домашние разговоры.
Даже родители не могли спокойно говорить в присутствии своих детей, боясь, что они скажут что-нибудь лишнее в школе. Рассказывают о том, что жена Пастернака очень гордилась тем, что дети "любят ее больше всего на свете, после Сталина, конечно".
На испанском языке вышло около дюжины произведений Осипа Мандельштама и всего два (проза и поэзия) на каталонском.
В течение десятилетий его творчество находилось под запретом, а сам он предан забвению. Точно так же власти гитлеровской Германии поступили со Стефаном Цвейгом. Как и Мандельштам, он был евреем. Но в отличие от Цвейга, чьи книги инквизиторы ХХ века сожгли на костре, но который при этом мог публиковать их за границей, Мандельштам не мог обмануть своих цензоров. Когда во время ссылки у него отбирали рукопись или отказывали в ее публикации, то тем самым обрекали его на безмолвие. Его стихи были бы утрачены навсегда, если бы не Надежда, его любимая Наденька, спрятавшая в пакетиках все, что могла, и выучила наизусть стихи, чтобы сохранить память о муже. Мандельштам окончил свой жизненный путь в страшной общей могиле. Но его творчество продолжало жить. Когда прошла скорбь, даже она обрадовалась его смерти, избавившей поэта от дальнейших страданий в ГУЛаге, от грядущих чисток и репрессий, голода, который доводил до людоедства в лагерях, и расстрелов без суда и следствия. А после Великой отечественной войны - депортация целых народов за сотрудничество с врагом и кампания по борьбе с космополитами.
Надежда Мандельштам описывает все это под углом своей личной драмы: от частного к общему. Филолог и переводчик английского языка, человек необычайной культуры, она подвергалась унижениям и гонениям даже после того, как овдовела. Государственным издательствам периодически запрещали принимать ее на работу, и поэт смог вернуться в Москву лишь в 1956 году, через три года после смерти Сталина.
Мандельштама полностью реабилитировали лишь по прошествии еще некоторого времени, его книги стали регулярно публиковаться только в 70-е годы, когда над Советским Союзом стали собираться первые тучи, хотя до распада страны и всего социалистического лагеря оставались еще долгие годы.
Сейчас Мандельштам считается одним из величайших современных русских поэтов. В Воронеже, где он пытался выброситься из окна больницы, в его честь установлен памятник.
Но самой главной реабилитацией писателя была ни политическая и ни общественная, а художественная. И произошла она вопреки всякой надежде. Анна Ахматова, дружившая с четой Мандельштамов, написала следующее стихотворение: "А за проволокой колючей, В самом сердце тайги дремучей - Я не знаю, который год - Ставший горстью лагерной пыли, Ставший сказкой из страшной были, Мой двойник на допрос идет. А потом он идет с допроса".
Надежда Мандельштам, никогда не рассчитывавшая на успех своей книги, часто задавала себе вопрос, поверят ли ей будущие поколения, не покажутся ли им преувеличением все описанные ей ужасы, пробьет ли себе дорогу правда через всю эту ложь и клевету. Ответ не вызывает ни малейших сомнений. Он идет из безымянной могилы, затерявшейся "в самом сердце тайги".
