На улицах городов и станиц Кубани в сентябре появились казачьи дружины, учрежденные, среди прочего, для борьбы с теми, кто считается "незаконными мигрантами". Между тем, из Кубани и соседнего Ставрополья регулярно приходят новости о межэтнических столкновениях. 21 июля в центре Кисловодска драка между казаками и кавказцами закончилась гибелью двух ее участников. 12 августа в поселке Плодородный – драка между местными жителями и приезжими с Северного Кавказа.
Понять, что происходит на южных окраинах страны, попытался корреспондент РИА Новости Вадим Дубнов. По итогам поездки на Кубань и Ставрополье он написал серию репортажей.
Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Историю того, что происходило в течение получаса в поселке Плодородный на Кубани, приходится реконструировать по случайно оброненным словам и тому, что было известно по тревожным сообщениям в интернете. Выходцы с Северного Кавказа, как сообщалось в социальных сетях, били, не щадя никого – ни пожилой женщины, которую зверски избили вместе с мирно отдыхавшими селянами, ни 9-летнего ребенка, сбитого с велосипеда ударом ноги, ни случайных прохожих. Сюжет изобиловал не только подробностями, но и фамилиями жителей, охотно этими подробностями делившихся.
- Так и было? – спрашивал я у селян спустя несколько дней, и селяне, не успев дослушать вопрос, говорили "до свидания".
Драма, поставившая Плодородный в один ряд с Кондопогой и Сагрой, не оставила улик. Пропали участники. Так и не обнаружился 9-летний мальчик. Исчезли свидетели, и ни о ком из тех, кто представлялся, давая первые интервью, в поселке, в котором все 1700 человек друг друга знают с детства, никто никогда не слышал.
Между тем, молчать есть о чем. Некие неместные люди неславянской внешности, действительно, избили пятерых местных жителей, мирно отмечавших День строителя в беседке около одного из поселковых магазинов. Развивая успех, нападавшие, будучи в большинстве, погнались за отступавшими, под горячую руку попали 36-летний мужчина и 17-летний юноша, у которого потом диагностировали легкое сотрясение мозга.
Это – факты, у которых есть очевидцы, и больше им рассказать нечего. Все остальное – соседский эфир, передаваемый из уст в уста. Не подтверждаются сообщения о том, что представители обеих сторон были пьяны по случаю профессионального праздника. "Двое из пятерых, сидевших в беседке, были, кстати, ни при чем", – неожиданно проявляет готовность к разговору местный житель, давая понять, что остальных так уверенно обелить он не может. И вообще, сам он не видел, но говорят, кто-то из селян зацепил кого-то из строителей в очереди в магазин, с чего все и началось. И в самом деле – кому бы такое понравилось. "Но били, говорят, люто…"
Словом, никакой Кондопоги, и конфликтов никогда никаких здесь не было, хотя чеченцы здесь давно, и некоторые из них даже стали местными зятьями. И, кажется, только от заезжих журналистов в Плодородном узнают, в каком беспокойном мире они живут. И даже воспоминания о том, что творилось полчаса в День строителя, вовсе не сопровождаются той ненавистью, которая, казалось бы, должна звучать на форпосте рухнувшей империи, оказавшимся лицом к лицу с приграничными варварами.
При том, что все готовы к тому, что в любой момент все может забурлить и даже взорваться. Или не взорваться. С чем и приходится жить.
Коэффициент Гринберга
Национальные дисгармонии, оказывается, поверяются вполне понятной алгеброй. Профессор Кубанского университета политолог Михаил Савва рассказывает про американского лингвиста Джозефа Гринберга, чьи исследования в области многоязычных обществ очень актуальны для кубанских феноменов.
"Значение показателя Гринберга в нашем случае зависит от того, с каким количеством представителей других культур приходится в данном обществе повседневно человеку контактировать". Скажем, в затерянной Африке, где можно прожить жизнь, не увидев чужаков ни разу, этот показатель равен нулю. В гипотетическом обществе победившего мультикультурализма он равен единице.
В Москве – это сотые доли, рекорд России принадлежит, конечно же, Дагестану – 0.8. На Кубани – 0,3. "Это высокий показатель", – объясняет Савва, и это означает, что на Кубани все умеют жить со всеми – такова исконная модель, кто бы что ни думал про казачий национализм. Поэтому, объясняют ученые, в Москве реакцией на приезжих с Северного Кавказа становится Манежная площадь, а на Кубани – Плодородный, легкое сотрясение мозга без видимых последствий.
Но если Москва берет своим "манежным" масштабом, Кубань берет количеством. Здесь дерутся повсеместно и регулярно, и отнюдь не всегда именно славяне становятся жертвами или даже участниками.
В конце мая в селе Черешня около Сочи в городок дагестанских "олимпийских" строителей пришли местные армяне разобраться с жалобами своих девушек. Задержано 250 человек. Дагестанцы с армянами сошлись в июне в Джубге. Иногда случаются коалиции, порой против дагестанцев выступают чеченцы, иногда подключаются греки.
Это бойцовский клуб на краю исчезнувшей империи. Никто не бросается друг на друга со словами национальной ненависти. Поводом к драке может стать что угодно – ссора в очереди, как в Плодородном, но чаще, как положено в этом жанре, – женщины. Словом, по форме – бытовуха. Но в большинстве случаев на одной стороне обязательно оказываются выходцы с Северного Кавказа.
Здесь будет город-фильтр
Михаил Савва сравнивает ситуацию на Кубани с соседним Ставропольем: "У них есть перед нами одно преимущество: они имеют опыт сосуществования с чеченцами и дагестанцами".
Но этот опыт тоже никого ни от чего не спасает. Кубань и Ставрополье – вообще как два фрагмента одной фотографии, которые при совмещении дают точную и во многом неожиданную картину. Может быть, поэтому на Ставрополье испытали очень сложное чувство, когда услышали от соседского губернатора Александра Ткачева, что они – фильтр для мигрантов, и что с задачей быть этим фильтром они не справляются.
Ставрополье пять лет назад оказалось в одном выстреле от гражданской межнациональной войны. Массовые столкновения с летальным исходом раскручивали спираль мести, в которую вовлекались все новые и новые люди – и вдруг все остановилось. Валерий Новиков, отвечающий в администрации края за национальные отношения, улыбается: вы удивитесь, но у нас, оказывается, есть гражданское общество.
Гражданское общество – это те, кто способен испугаться и что-то предпринять без участия и воли власти. "Все испугались настолько, что научились договариваться – и договорились". Войска были разведены, хотя, как уверяют лидеры национальных сообществ, превращающихся при необходимости в боевые штабы, по несколько тысяч человек в нужный момент каждая община мобилизовать в состоянии.
Русские говорят о восьми тысячах, и никто из оппонентов этого не опровергает. Может быть, потому, что этого все равно недостаточно, чтобы доминировать.
Главный опыт пятилетней давности состоит в понимании того, что войну на Ставрополье не выиграет никто. Контрольного пакета ни у кого нет, и этот паритет успокоителен – с одной стороны. С другой стороны, на то он и паритет, чтобы обязательно находились желающие его проверить.
"И потому, – предостерегает Новиков, – никто не поручится, что через 20 минут здесь, в центре Ставрополя, вдруг не соберется какая-нибудь очередная толпа…"
Между тем, ставропольский политолог Игорь Бабкин полагает, что о невозможности выиграть национальную войну на Ставрополье все знали всегда. "Речь с самого начала 90-х шла только о защите, и потому даже национализм здесь особенный…"
Растяжки и баннеры над ставропольскими проспектами, сообщающие жителям (а приезжих тут немного) о том, что их город – форпост России на Кавказе, у знающих горожан вызывают грустную улыбку. "Ставрополь ведь даже формально не был казачьим городом, потому что первым расквартированным здесь полком был драгунский, а казаков сюда переселили вместе с таврическими армянами и греками – исключительно по причине их общей неблагонадежности и сочувствия Пугачеву", – развенчивает мифы Валерий Новиков.
И, если уж говорить о самоощущениях, объясняет Бабкин, то Ставрополь не форпост, а брошенная застава, на которой очень боятся тех, от кого когда-то эта застава должна была державу ограждать. Теперь никто ни от чего не ограждает.
Лезгинка и феномен Кадырова
Граница Ставрополья с Дагестаном в Нефтекумском районе – пастбище, а чабанская повседневность вообще не знает никаких границ, даже государственных, что уж говорить об административных. Из разваливавшихся скотоводческих хозяйств Ставрополья люди уходили с самого начала 90-х, на их место приходили чабаны из Дагестана, аварцы и даргинцы, которым никаких хозяйств никогда не требовалось.
Импульсы взаимного недовольства, просачиваясь из этого приграничья в города и села края, сливались с взаимным раздражением, которое делало воздух все гуще. И юноша, приезжающий на Ставрополье из Дагестана или Чечни просто сдать сессию, уже был под подозрением. И ему самому уже становилось не до сессии, и об этом раскладе он знал еще тогда, когда покупал билет, а может быть, и раньше – когда поступал в институт. И заранее к этому раскладу готовился.
Это – базис. Есть и надстройка. Скажем, расслабляется компания русских друзей на пруду, который по праву проведенного на нем детства считает своим. Но формальными хозяевами этой земли считает себя компания других русских друзей, полемика переходит в драку, и один из ее участников вызывает подкрепление – дагестанцев, по одним данным, крышующих его, по другим – просто друзей…
Там, где работает схема "защита против самоутверждения", формула Гринберга не срабатывает – ни на Ставрополье, ни на Кубани. Воцаряющуюся время от времени ставропольскую тишину взрывают зажигательные ритмы лезгинки.
Лезгинка становится демонстрацией силы и вызовом. Лезгинка, оглушая и оглашая проспекты, несется из открытых окон автомобилей, ее танцуют на перекрестках, и уже не только чеченцы, уже и не только дагестанцы, и уже не только на Ставрополье. Она захватывает, в краснодарском торговом центре "Галерея" ее танцуют даже те, у кого на груди крест, напротив учительской в школе ее танцует мальчишка-ассириец, и уже армянская община призывает не поддаваться сомнительному искушению.
Политический этнодансинг, говорит политолог Михаил Савва, придумали, конечно, не на Северном Кавказе. У африканцев в Родезии такой танец был специально сконструирован, чтобы обозначить свои претензии на землю. Лезгинка – это такой же способ обозначить свое место в обществе, в том государстве, которое дважды за десятилетие во имя единства державы вколачивало их в землю авиабомбами и артиллерией.
Что ж, держава сохранена, они никуда не ушли, они здесь, и об этом – их танец. Это танец о том, что у них есть традиция, и в этом их несомненное преимущество, позволяющее смотреть немного свысока на тех, кто ее давно забыл. Традиция – естественный регулятор там, где не работают другие регуляторы, и там, где кругом беззаконие, взяточники, пьянство и разврат, традиция – последнее спасение. И это так – но и здесь есть лукавство.
Лезгинку на ставропольских площадях танцуют те, кто никогда не решился бы станцевать ее в Грозном, кто не позволит себе кинуть плотоядный взгляд на чеченку дома. Лезгинку танцуют те, кто быстро и с удовольствием обнаружил: там, где прекрасно обходятся без каких бы то ни было правил и ограничений, жить веселее и интереснее. А люди за последние двадцать лет не стали тоньше и мудрее ни там, где когда-то была империя, ни там, где она так и не смогла никого до конца покорить.
Михаил Савва отмечает еще один фактор, который условно называет "феноменом Кадырова". Это раньше выдачи не было с Дону, а сегодня своих не выдает именно Кадыров. "И дело не только в том, что чеченец чувствует свою безнаказанность. Дело в том, что про эту безнаказанность знают все остальные, и это заранее является поводом для раздражения".
Нервы сдают, и детонатором может стать все что угодно. В Плодородном женщина, которая стала очевидцем драки, вспоминает, что чеченцы ругались матом. "А что, ваши не ругаются?" Она смущенно улыбнулась: "Ругаются. Но, знаете, когда нерусские матерятся, это как-то особенно грубо звучит…"
То, что на Кубани объясняют коэффициентом Гринберга, ставропольский политолог Игорь Бабкин обогащает Фроммом: "Люди не ненавидели чеченцев даже во время войны и во время терактов. Чеченцы были чем-то коллективно зловещим".
Он рассказывает про социологию, которая не только не фиксирует ненависти, но и превращает в реальную формулу и сам психоанализ. "Мы спрашиваем: готовы вы, чтобы вашим соседом был кавказец? Без проблем. Другом? Пожалуйста. Мужем или женой? Сколько угодно. А мужем или женой вашего ребенка? Нет, ни в коем случае… То есть с безличным злом я, мудрый и опытный, справлюсь, а вот ребенок, самое дорогое – нет, лучше не рисковать…"
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
