Дмитрий Бабич, РИА Новости
Война 1812 года стала временем избавления русских от комплекса неполноценности, который наши предки много лет испытывали перед "европейским прогрессом". Символом этого прогресса выступала именно революционная Франция.
К 1812 году французы на протяжении нескольких веков считались самой успешной нацией Европы, да и всего мира; им подражали, их брали гувернантами для детей; имидж французов был сравним с сегодняшним имиджем американцев. Тень восхищения порой мелькает и в самых патриотичных стихах. Вот строки из стихотворения Федора Глинки "Партизан Давыдов", посвященного знаменитому партизанскому вожаку – гусару Денису Давыдову:
Усач. Умом, пером остер он, как француз,
Но саблею французам страшен;
Он не дает топтать врагам несжатых пашен…
Идет за шумными французскими полками
И ловит их, как рыб, без невода руками.
Интересна литературная эволюция Пушкина. Если в стихах его молодости Наполеон предстает таинственной, романтичной фигурой, то в 1836 году, уже незадолго до своей гибели на дуэли, Пушкин пишет совсем другое по духу стихотворение "Была пора: наш праздник молодой…". В нем Пушкин сравнивает взявшего Париж Александра Первого с Агамемноном (согласно "Илиаде", царем, возглавившим коалицию греческих вождей при взятии Трои). Образ Наполеона дается тотчас же вслед за воспоминанием об Александре Первом как бы по контрасту:
…И нет его – и Русь оставил он,
Взнесенну им над миром изумленным,
И на скале изгнанником забвенным,
Всему чужой, угас Наполеон.
Все сословия России в те дни вдруг пронизали одни и те же чувства – сначала чувства тревоги за родину, потом – презрения и даже жалости к убегающему врагу, оказавшемуся безбожным и жестоким, но при этом довольно слабым и трусливым противником.
Француз вторгся в "срединные" русские земли, где в течение десятков, а то и сотен лет перед тем не видели иностранцев. Как восприняли его русские люди? Конечно, образ врага оказался в известной степени мифологизирован, причем не только у неграмотных крестьян, но и у многих франкоговорящих дворян, судивших о "Буонапарте" и его полчищах по слухам или по рассказам напуганных французских эмигрантов-роялистов.
Тем не менее многие из этих мифов имеют в своей основе факты: в 1812 году оккупанты действительно часто занимались грабежами и расстрелами, а неуважение, которое "цивилизованные европейцы" проявляли к православной ветви христианства, казалось, подтверждало худшие слухи о безбожном характере французской нации и ее революции. Все это отразилось в русской литературе – естественно, на разных уровнях.
В народных песнях враг предстает этаким былинным супостатом, одновременно кичливым и глуповатым:
Разорена путь-дорожка от Можая до Москвы,-
Разорил-то путь-дорожку неприятель-вор-француз.
Разоривши путь-дорожку, во свою землю пошел,
Во свою землю пошел, ко Парижу подошел…
Стал он речи говорить, стал Париж-город хвалить:
"Ты Париж ли, Парижок, Париж славный городок!"
- Не хвалися, вор-француз, своим славным Парижом!
Как у нас ли во России есть получше города,
Есть получше, пославней, есть покраше, почестней…
Народный "вор-французик" - фигура комическая, но это не значит, что все россияне не рассматривали "лукавого галла" как достойного противника. Царские манифесты, которые писал за императора предвестник славянофильства, литератор-любитель Александр Семенович Шишков, переполнены грозных предупреждений о "соблазнах", которые несет с собой захватчик.
"Неприятель вступил в пределы Наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами потрясти спокойствие Великой сей Державы… С лукавством в сердце и лестью на устах несет он вечные для нее цепи и оковы",- писал Шишков за государя в манифесте от 6 июля 1812 года. Из этого весьма литературного по форме манифеста страна, собственно, и узнала о войне. Легко заметить, что "высочайший заказчик" опасается измены своих подданных и заранее просит народ не поддаваться на вражескую пропаганду ("лесть на устах", "соблазны", могущие "потрясти спокойствие"). Впрочем, пропаганде Наполеона поддались лишь очень немногие из подданных Александра Первого – в основном недавно перешедшие под русский скипетр поляки.
Стихи образованных людей России той поры в целом повторяют ту схему, которой народные песни следуют с детской наивностью. "Французик" - умен и порой даже симпатичен, но, связавшись с богопротивной властью "антихриста" Наполеона, уничтожая храмы и памятники культуры, "французик" сам идет к своей гибели. Факты поругания храмов французскими войсками, которым еще памятен был период законодательно одобренного уничтожения королевских и церковных сокровищ во Франции в 1792-1793 году, зафиксированы не только в тогдашней России, но и в Италии, Австрии, в прирейнских немецких государствах. Так что Гаврила Романович Державин "рисовал с натуры", когда слабеющей рукой написал такой портрет безбожника Наполеона:
Открылась тайн священных дверь!
Исшед из бездн огромный зверь,
Дракон иль демон змеевидный…
И Бог сорвал с него свой луч:
Тогда средь бурных, мрачных туч
Неистовой своей гордыни,
И домы благостыни
Смердя, своими надписьми,
А алтари – коньми
Он поругал.
Увы, это исторический факт: не только в Кремле, но и, скажем, в захваченном ими в Испании королевском дворце Прадо французские войска устраивали конюшни. Какое-то время, сразу после революции 1917 года, подобные деяния в России считались чуть ли не прогрессивными. Но "гроза двенадцатого года" так прочно вошла в народную память, в том числе и литературную, что при всех режимах народ потихоньку все расставлял на свои места: захватчики и разрушители церквей теряли свой венец "носителей прогресса", а спасшие от них Россию, а потом и всю Европу земляки венчались неувядаемой славой.
