Пока в Ганновере президент Медведев обсуждал с канцлером Меркель политическую часть российско-германских отношений, сайт организовавшего их встречу форума "Петербургский диалог" сообщил о прорыве в народной дипломатии. В Германии распродан весь тираж книги о советской блатной песне 1960-1980 годов. В авантюру под названием Blatnjak пустился сорокалетний радиожурналист Ульрих Хуфен, славист по образованию.
Уроженец ГДР Хуфен впервые попал в Россию в начале девяностых годов. Он увидел остатки уже подмываемой волнами глобализации советской культурной Атлантиды, и эта Атлантида ему понравилась. В ней было то, чего ему не хватало на открывшемся недавно Западе - жажда счастья. Не само счастье, нет, советские люди чувствовали себя в среднем менее счастливыми, чем, скажем, уроженцы ФРГ; в отличие от западных немцев, они все время жаловались на судьбину. Но именно оттого, что многие из них чувствовали себя живущими не в том месте и не в то время, русским поэтам удалось выразить самое заветное человеческое чувство - стремление к счастью. Профессора от славистики услышали это чувство в стихах Бродского, прозе Саши Соколова, литературоведении Синявского. А Ули Хуфен услышал его в блатных песнях Аркадия Северного и Константина Беляева.
Жил я в шумном городе Одесса,
Много там блатных и фраеров.
Там заборы служат вместо прессы,
Девки любят карты и вино.
Кассета в роли летописи
"Я не знаю, какую из песен, написанных Северным в период между 1972 и 1980 годом, я услышал, когда впервые познакомился со стилем Blatnjak на квартире Олега Киреева, - вспоминает Хуфен. - Помню только шок и волнение, которые вызвали во мне и этот голос, и эта музыка. В дело вступили гитарист, ударник, клавишник, скрипач. Музыканты играли нечто вроде танго или фокстрота, играли с душой, хотя звучало все это жутко непрофессионально. Кассета шуршала - было ясно, что это перезапись множества других перезаписей. Когда на самом деле прозвучала эта музыка? Двадцать лет назад? Тридцать? Сорок? Эта музыка звучала так, как будто она не привязана к нашему времени - казалось, ее так же играли и сто лет назад. А потом вступил голос".
Ты подошла ко мне нелегкою походкою,
Взяла за ручку и сказала мне: "Пойдем!"
А через час поила меня водкою
И завладела моим сердцем, как рублем.
Насчет ста лет чутье тогда Хуфена не обмануло - в вышеупомянутой книге "Режим и денди: русская блатная песня от Ленина до Путина" он проводит целое исследование, доказывая, что корни этой песни - в сибирской каторге девятнадцатого века, а также в подражательной культуре переселявшихся в города крестьян двадцатых и тридцатых годов века двадцатого. В общем - в России эти корни, у нас. И это для Хуфена - достоинство, выгодно отличающее блатную песню от русского джаза и русского рока, оказавшихся удачными плодами пересаженных на отечественную почву американских и британских саженцев.
Нет шансону!
Обращаю внимание: Хуфен говорит именно о блатной песне, а не о "шансоне" - Хуфен это вошедшее в обиход в девяностые годы словечко очень не любит. В своих интервью он отмежевывается от той и вправду криминальной "шансонной" пошлости, которая сегодня несется изо всех углов: "Коммерческое давление огромно - и оно намного хуже, чем политическое давление на музыканта в СССР 1960-1970-х годов", - сказал он в интервью "Известиям".
Что ж, со стороны виднее. В своей книге Хуфен, кстати, доказывает, что при "застое" исполнители и распространители блатной песни на самом деле жертвовали бытовыми удобствами ради своего искусства. В отличие от своих песенных героев, душегубами они не были - никого не убивали, не грабили. Но то, чем они занимались, тогда называлось спекуляцией. За такие дела сажали - порой на несколько лет. Однако выйдя на волю, творцы и их импресарио принимались за старое. Сегодня, на фоне дела Ходорковского, неожиданно актуально звучат их строки о вдруг вскрывающихся новых обстоятельствах старых дел:
Сижу я в несознанке, жду от силы пятерик,
Как вдруг случайно вскрылось это дело.
Пришел ко мне Шапиро, защитничек-старик,
Сказал - не миновать тебе расстрела!
Интересно, что Хуфен сравнивает Северного с легендарным фронтменом группы The Doors Джимом Моррисоном - легендарной фигурой американской контркультуры. Только Северный, наверное, даже не знал такого термина - контркультура. О нем и его друзьях можно сказать строчкой из любимой им песни: "Не пили и не ели - преследовали цели". Наверное, потому и успел он записать за сорок лет жизни сотни магнитофонных альбомов. Работали и жили на износ - про запас ничего не оставалось.
Интеллигентский резерв
Впрочем, был у блатной песни еще один авторский резерв, о котором Хуфен пишет лишь вскользь. Этот резерв - интеллигенты, часто ученые-филологи, почти никогда не афишировавшие свое авторство. Хотя о том, что значительную часть блатных песен пишут вовсе не уголовники, догадывались многие. Евгений Евтушенко еще в начале шестидесятых вроде как с возмущением возопил:
Интеллигенция поет блатные песни.
Она поет не песни Красной Пресни!
Так оно и было - только интеллигенция эти песни не только пела, но и сочиняла. Поэт-лагерник Наум Коржавин объяснял это последствиями ГУЛАГа, где интеллигенты оказались на одних нарах с уголовниками. "Интеллигенция поет блатные песни: вот результаты песен Красной Пресни", - иронично ответил Коржавин молодому собрату-поэту. Но, наверное, лагерное соседство тут объясняет не все. Написал же Некрасов "Коробейников" и еще несколько замечательных народных песен, хотя сам ни "ухарем-купцом", ни воровским атаманом Кудеяром никогда не был. Просто в двадцатом веке интеллигенция оказалась в одной лодке с народом - и это дало неплохие культурные плоды.
Песню "Купите бублички" написал, как доказал академик Дмитрий Лихачев, член-корреспондент АН СССР, литературовед Леонид Тимофеев. Очевидно, этот филолог еще в двадцатые годы предугадал интерес массовой культуры к асоциальному поведению:
Отец мой пьяница,
Он этим чванится,
Он к гробу тянется
И все же пьет!
А мать гулящая,
Сестра пропащая,
А я курящая -
Смотрите - вот!
Народ, творчески адаптируя сочинение филолога к временам, когда женской никотиновой зависимостью никого не разжалобишь, подправил песню, убрав из нее упоминание о курении. Заодно оказались отведены обвинения в разврате от матери - персонажа в фольклоре почти всегда положительного. Получилось так:
Отец мой пьяница,
За рюмкой тянется.
А мать уборщица - какой позор!
Сестра гулящая,
Тварь настоящая,
А братик маленький - карманный вор.
Безотцовщина, катком прокатившаяся в двадцатом веке и по интеллигентским, и по народным семьям, вдохновила трех литераторов - Сергея Кристи, Алексея Охрименко и Владимира Штейнберга - на написание опуса "О графе Толстом - мужике простом", который и вправду пели в поездах от имени незаконнорожденного сына великого писателя:
Однажды покойная мама
К нему в сеновал забрела.
Случилась ужасная драма,
И мама меня родила.
Выросши немного, центральный персонаж проходит через характерные для народного эпоса финансовый дауншифтинг и конфликт с правоохранительными органами:
Я с роскошью с детства спознался,
Средь фарфора-мебели жил,
И вот меня, бедного крошку,
Этапом угнали в Сибирь.
Об этом проведал мой папа
И Чехову письма писал:
"Ты ближе к начальству, Антоша,
Спаси дорогое дите!"
А Чехов ему отвечает:
Мол, дело совсем не мое.
Как видно из текста, у целевой аудитории трех литераторов были весьма приблизительные представления об отношениях Толстого и Чехова, но оба писателя явно числились у этой аудитории в авторитетах. На это обстоятельство и рассчитывает лирический герой песни в своем финальном обращении за финансовой помощью: "В деревне той Ясной Поляне теперь никого, ничего… Подайте ж, подайте, славяне, я сын незаконный его!"
Расчет на душу
А вот на что рассчитывал Ульрих Хуфен, публикуя книгу о советском блатняке в прагматичной постмодернистской Германии? Вы знаете, думаю, на то же, что и российские интеллигенты, писавшие блатные песни. На литературу, на живое слово, которое способно пересекать как классовые, так и национальные границы. Оказалось, что это сработало - слушая песни Северного в радиопередачах Хуфена, немцы признаются, что "ревут от восторга, как урки" (цитата из одного из блогов). Ревут от восторга и социал-демократы, и демократы христианские; и те, кто был за "Квадригу" для Путина, и те, кто эту
Судя по всему, Хуфена это радует: "И при советской власти страна не состояла из одних только бетонноголовых сталинистов и диссидентов, одинаково лишенных юмора и самоиронии… Страна была больше и многослойнее, чем знали и знают на Западе",- сказал Хуфен в интервью журналу "Коммерсант-Власть". Впрочем, и Запад был больше и многослойнее, чем это казалось герою "дипломатической версии" песни "Гоп-со-смыком", в разгар финской кампании 1940 года уверенного, что "Финляндия нам тоже приказала: отдайте нам всю землю до Урала". Чтобы повалить заборы стереотипов, заполнить пропасти невежества, разделяющие Россию и Германию, понадобится настоящий поток культуры - помощнее газового потока "Nord Stream". Хуфен в этот поток свою лепту внес.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
