Федор Лукьянов, главный редактор журнала "Россия в глобальной политике", специально для РИА Новости.
События в Прибалтике января 1991 года стали поворотным моментом, после которого начался быстрый обратный отсчет истории Советского Союза. Они ярко продемонстрировали, что в противостоянии так называемых "деструктивных сил" и сторонников "законности и правопорядка" первые обладают волей и ясным пониманием того, чего они хотят, а вторые не имеют ни того, ни другого.
Вероятно, следствием этого является тот факт, что двадцать лет спустя элиты балтийских стран добились всех политических целей, которые они тогда ставили (как много счастья это принесло их народам - отдельная интересная дискуссия), а российская элита, правопреемница советской, ходит кругами, не будучи в состоянии сформулировать стратегию.
Двадцать лет назад очень многие граждане СССР испытывали ощущение стыда. Одни - из-за того, что союзные власти грубой силой подавляют стремление людей к свободе. Другие - в отчаянии от беспомощности и непоследовательности, с которой Кремль пытался это делать. А когда после неудачной попытки восстановления советской власти в Вильнюсе и Риге оказалось, что все в Москве открещиваются от случившегося и "крайними" объявили исполнителей на местах, было и вовсе невозможно избавиться от чувства омерзения.
Историю пишут победители, так что в учебники все равно войдет версия тех, кто в результате добился своего, - самих балтийских стран. Для них январь 1991-го - элемент национального мифа, без которого не бывает устойчивого государства. И хотя споры о конкретных обстоятельствах тех событий продолжаются (их отголоски заметны и в высказываниях участников нашего проекта "Двадцать лет без СССР"), общая трактовка не изменится. Освобождение от советского тоталитарного монстра будет - как и во всей Центральной и Восточной Европе - точкой отсчета и источником легитимности, по крайней мере, до тех пор, пока угроза суверенитету и независимости не придет откуда-то еще. А любые другие интерпретации - о роли внешних сил, о сознательных провокациях, личных амбициях и политиканстве борцов за независимость и пр. - останутся маргинальными.
Москва же за 20 лет так и не определилась для себя самой, как относиться к тому времени. На раннем демократическом этапе Россия пыталась встать в ряды "молодых демократий" и руководствоваться той же логикой, что и национал-демократы советских окраин и Восточной Европы. Быстро стало понятно, что это нереально, - для них Россия служила естественной точкой отталкивания, а путь лежал на Запад, в "семью европейских народов", из которых злая воля Кремля вырвала их в ХХ веке. Россия не могла убежать от себя самой - даже в усеченном и полуразрушенном виде, в котором страна пребывала после распада СССР, она оставалась великой державой с соответствующей психологией, историей и ответственностью за огромное евразийское пространство.
Просто отгородиться от него Москва не могла - хотя бы по той причине, что последствия неконтролируемой постсоветской дезинтеграции обрушились бы на нее. (Кстати, очень позитивная и крайне мало оцененная роль, которую Россия сыграла в Евразии в 1990-е годы, еще ждет объективного осмысления.)
У России была возможность решительно отмежеваться от коммунизма, раз и навсегда заявив, что ответственность за злодеяния, в том числе против жителей балтийских стран, несет исключительно советский режим. Более того - официально признать и принять в качестве великой заслуги тот факт, что именно Россия во главе с Борисом Ельциным внесла решающий вклад в уничтожение Советской империи. Но к этому нация не была готова тогда, кажется, не готова и до сих пор - в отсутствии других идейных оснований сталинско-советский миф оказался очень живуч. К тому же полного отказа от правопреемства Советскому Союзу быть не могло, поскольку тогда Россия утратила бы международные инструменты, которые она получила как наследник СССР.
Возникла ментальная неопределенность. Новой самодостаточной российской идеи не появилось до сих пор. Настоящий реваншизм был невозможен - страна пребывала в катастрофическом состоянии и долго боролась за то, чтобы сохраниться хотя бы в новых границах. Гордиться собственной ролью в развале союзного государства не хотелось - даже президент Ельцин, судя по всему, тяготился "лаврами" терминатора СССР.
В результате и по сей день российское общество не ответило самому себе на вопрос о том, что есть Российская Федерация. Полноценное государство, родившееся в 1991 году и продолжающее тысячелетнюю национальную историю со всеми ее зигзагами, либо осколок нашей "настоящей" Родины, рухнувшей 20 лет назад и, по сути, не имеющий перспективы в нынешнем виде. От того, какой ответ будет, в конце концов, сформулирован, зависят и отношения с бывшими союзными республиками.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
