Дмитрий Бабич, обозреватель РИА Новости
Жизнь покинувшего нас Георгия Александровича Арбатова была историей умного компромисса, цепью попыток внести нормальную человеческую логику в тоталитарную систему, которая жила по своей собственной логике и ни о какой другой знать не хотела.
Советник Брежнева, директор Института США и Канады РАН в 1967-1995 гг., множество раз бывавший в США, он верил в возможность сотрудничества США и России, видел огромную базу для этого сотрудничества. Одновременно Арбатов видел и абсурдность, надуманность взаимных претензий и подозрений, этому сотрудничеству мешающих. На фоне угрозы ядерной катастрофы в годы холодной войны, на фоне гигантских терактов последних десятилетий противоречия между Россией и США, обычно являющиеся плодом чиновничьих фантазий или целенаправленных провокаций русофобов и американофобов, выглядели и выглядят глупо. В моменты реальной опасности все эти надуманные противоречия отступают на второй план (после скачка гонки вооружений начала семидесятых была разрядка, после теракта 2001 года - сотрудничество в Афганистане и т. д.). Разрядка семидесятых стала "звездным часом" Арбатова, одним из главных дел его жизни.
Родившийся в 1923 году, участник парада 7 ноября 1941 года на Красной площади, Арбатов принадлежал к одному из самых несчастных поколений в российской истории. На долю этого поколения выпало культурное и экономическое опустошение страны в результате гражданской войны и коллективизации, Великая Отечественная война, вдруг выкосившая почти всех одноклассников выпусков 1939-1941 гг., тяготы послевоенного разора, застывшая скука брежневского периода. Лежа в госпитале с туберкулезом, Арбатов прочитал в газете, что в Москве создается Московский государственный институт международных отношений (МГИМО). Судьба молодого артиллериста решилась - во глубине военного ада он решил открыть для себя мир.
Потом были учеба, работа в журнале "Коммунист", в издававшемся на английском языке журнале New Times. Именно в этом издании еще при Хрущеве заприметил статьи молодого ветерана Отто Куусинен - несостоявшийся президент советской Финляндии в годы "зимней войны" 1939-1940 гг., в те годы занимавшийся в Москве вопросами международного коммунистического движения. В итоге к моменту прихода к власти Брежнева в 1964 году новый лидер страны получил в свое распоряжение сорокалетнего интеллектуала с военным опытом, отличным английским языком и незашоренным сознанием.
Брежнев, вопреки производимому им в последние годы жизни впечатлению, был человеком восприимчивым и неглупым. Выходец из народа, он не любил книжную премудрость, предпочитая общение с людьми. При этом Брежнев четко разделял официальную и неофициальную сторону жизни. Официально он продолжал пользоваться сталинскими формулами про "обострение межимпериалистических противоречий", "исторические преимущества советского строя" и прочую чушь. А неофициально был безумно рад подаренному американским президентом Никсоном автомобилю, не мешал устраиваться на теплые местечки в Минвнешторге и МИДе собственному сыну или детям ближайших соратников. Слова для Брежнева были особой сферой, почти никак не соприкасавшейся с реальной жизнью. Во многом именно при Брежневе сложилось "двойное" сознание представителей сегодняшней чиновно-деловой элиты, сочетающей шапкозакидательские заявления о преодолении страной всех кризисов с массовой отправкой детей за границу и переводом туда же своих капиталов.
С советниками у Брежнева получилась похожая история - разделение слов и дела. Блестящие интеллектуалы, Георгий Арбатов, Александр Бовин, Олег Богомолов старались внушать Брежневу прогрессивные идеи. Тот благосклонно слушал, но реализовывать их не торопился, считая, что наука - это одно, а жизнь - совсем другое. "Ты мебель-то, Георгий, получил?" - такова была единственная запомнившаяся Арбатову реакция Леонида Ильича на создание Арбатовым в 1967 году Института США и Канады.
Бовин, пытавшийся привлечь внимание генсека к тяжкой доле низкооплачиваемых категорий населения, получил от Брежнева дружескую отповедь: "Ты, Саша, жизни не знаешь. Никто в стране не живет на одну зарплату". Это, конечно, было прогрессом в сравнении со Сталиным, все стремившимся подчинить государственному распределительному механизму (голод на Украине в тридцатые годы начался оттого, что Сталин приказал сначала забрать у крестьян все зерно, включая семена, а потом "кормить" оставшихся ни с чем людей - на всех, естественно, не хватило). Но и здоровой брежневскую терпимость к "жизни не на одну зарплату" назвать было трудно. Теневая экономика и "неформальный" российский капитализм - родом из той эпохи.
И все-таки, как говорил Тургенев, слово - тоже дело. Даже язык американской политической жизни, просачивавшийся в диссертации, а потом и в газеты благодаря арбатовскому Институту США и Канады, менял Советский Союз, подготавливая страну к демократическим переменам.
Арбатов стремился апеллировать к прагматическим потребностям страны - к необходимости сокращения военных расходов, к желательности сочетания внутренней стабилизации со стабилизацией внешней - улучшением отношений СССР с США и странами Западной Европы. Этот язык советские лидеры понимали. По счастью, в какой-то момент на этом языке заговорила и прагматичная администрация Ричарда Никсона. Итогом стала разрядка середины семидесятых, соглашения в Хельсинки. Подписываясь под этими соглашениями, брежневское руководство хотело улучшить отношения с Западом, ничего не меняя с упоминавшимися в тексте "правами человека" внутри СССР. Ту же тактику часто надеются применить и нынешние наши переговорщики с США и ЕС. Но при перестройке ход истории вдруг вдохнул в "мертвые" хельсинкские бумажки жизнь.
К концу семидесятых годов "разрядка" выдохлась. Стареющее советское руководство, забыв о прагматизме и заболев паранойей, решилось на авантюру в Афганистане, упреждая мифическую угрозу вторжения туда войск США. Арбатов отходит на вторые роли, чтобы мощно проявить себя чуть позже - во время горбачевской перестройки.
Потом, в девяностые, Арбатову пришлось бороться с другой крайностью нашей политической жизни - на этот раз радикально-реформаторской. Арбатов становится критиком гайдаро-чубайсовской идеи "ускоренной американизации" России. Требование слепого копирования американского опыта и завоза в страну иностранных менеджеров вместо подготовки своих - это ведь тоже начальственная болезнь. Куда проще приказать "сделайте мне, как у них", чем искать рациональные решения и готовить собственные кадры.
Российская американистика в руках Арбатова стала настоящей гуманитарной наукой - не допускающей простых и навсегда данных решений, вечно требующей проверки старых выводов новым опытом. В этом было большое достижение Георгия Александровича.
