В сентябре в издательстве ОЛМА Медиа групп вышла серединная по хронологии событий книга трилогии Мастера Чэня о средневековом шпионе Нанидате Маниахе – «Любимый жеребенок дома Маниахов». Мастер Чэнь, он же политический обозреватель РИА Новости Дмитрий Косырев, беседует с Еленой Загородней.
- Обычно, когда беллетрист создает мир, где люди живут и даже иногда бывают счастливы, он дает читателю подсказку: все это случилось, или могло случиться, или имеет шанс случится там-то и тогда-то. Это как ориентиры, флажки, помогающие читателю представить, в каком из множества миров он очутился. В вашей трилогии о Маниахе, включая только что вышедшую книгу «Любимый жеребенок дома Маниахов», таких ориентиров почти нет. Есть только редкие и очень непрозрачные намеки на время и место действия. Намеренный ли это ход? И зачем Вы это делаете?
- Проблема не столько во мне, сколько в читателе. Я веду его в такие места, где он не ориентируется вообще никак. Может быть, Россия -- это и Третий Рим, но кто у нас, кроме выпускников семинарий, имеет представление о Втором Риме, который привычнее именуется Византией? Это то место, куда я засылаю своего героя. Представление среднеобразованного россиянина об окружающем мире вообще традиционно однобокое и западноевропейское, а Западная Европа несколько веков ненавидела уничтоженного ею родителя - Второй Рим, и только сегодня там появилось множество "виноватых" книг о том, какая то была потрясающая империя. А сейчас я еще имею проблему в виде прихода в России уже, наверное, трех нечитающих и необразованных поколений. Так что с ориентирами и узнаванием - сложно.
И не хотите же вы, наконец, чтобы и я, и все прочие авторы, толпились только на тех довольно немногочисленных пятачках - место и время - где наш читатель ориентируется, и где топтались до нас. Мне интереснее сделать как раз наоборот. Поиграть с читателем.
А начиналось все это почти случайно. Мне почему-то удобнее писать от первого лица. И, начав это делать в моей первой книге - "Любимая мартышка дома Тан" - я вдруг обнаружил, что не могу устами героя произнести слово "Китай". оно гораздо более позднего времени, не могу сказать "час" или "минута" - так время там и тогда не измеряли... "Мартышка", конечно, слабая вещь, проба пера, но тут она случайно привела меня к проблеме, из которой я извлек немалую выгоду. Я теперь во всех книгах на протяжении двух-трех первых глав веду с читателем игру: догадайся, где ты оказался, в какой стране, в каком веке! Детектив в детективе. Я это сделал даже в "Амалии и Белом видении" и "Амалии и генералиссимусе", хотя тут, вроде бы, все почти просто - начало 20-го века. Зато при такой игре ты на пару с читателем начинаешь понимать, насколько отличалась тогда жизнь от нынешней - а мы и не знали. И какая это замечательная игра! Сначала ты как в сказке, потом медленно твои ноги нащупывают землю, и ты уже не только прочно стоишь, ты целиком погружен в иной, но очень точно, до мелочей, обрисованный мир.
- Точно, до мелочей, обрисованный – или точно, до мелочей, придуманный?
- Точный до предела, включая цены на рыбу или вид столовых приборов. А представьте себе - как можно было придумать все эти истории с колдовством в Константинополе? Даже притом, что от византийской магии потом пошла магия западноевропейская? У меня был сборник с полутора десятками статей, где шла очень серьезная дискуссия насчет амулетов, веры в сглаз, роль церкви и т.д. И описание того, какое было вооружение воина империи после реформ Константина Пятого, и боевая тактика - тоже не выдумка. Ненавижу писателей и режиссеров, которым чихать на историческую точность. Они не уважают себя и нас, подсовывая дешевое фэнтэзи под видом истории. И, кстати, себя же грабят, потому что человеку в жизни не придумать такого, что было на самом деле. Не говоря о том, какое удовольствие получаешь, прикасаясь к подлинности. Вот для книг про Амалию я сидел и читал газеты Британской Малайи 1929 и 1932 годов. Это было незабываемо. Особенно реклама. Читал бы и читал, не вылезая. Но тут приходила малайка и говорила, что сегодня пятница, все разбегаются на молитву...
- В "Любимом жеребенке", да и в прежних книгах о Нанидате Маниахе, встречается множество непонятных по смыслу слов. Возможно, дело в упомянутом вами недостатке образования - но о значении некоторых терминов даже по контексту сложно догадаться. Если это термины - мне как читателю очень хотелось бы пояснений. В примечаниях, в приложении, как угодно. И еще: почему "саракинос", а не употребимые в русском языке "сарацины"? Почему "ромеос", а не "римляне"?
- Не будет пояснений. Помню, как пожирал в детстве одну за другой книги из "Библиотеки приключений" - а я по сути пишу нечто близкое - и злобствовал: читать невозможно, все в примечаниях, глаз мечется туда-сюда. Вдобавок две трети пунктов я знаю, меня раздражает, что меня принимают за идиота. Пусть лучше принимают за умного.
Если бы я давал примечания ко всему, что этого достойно, получилась бы книга толще самого романа. Вместо этого я продолжаю с читателем игру - да, да, еще одну: если есть непонятное слово (например, букелларий), то будьте уверены, где-то через пару глав этот самый букелларий возникнет во всей красе, с железной перчаткой и так далее. Это же интересно, в конце концов. Если человек сразу не догадался, кто такие "саракинос", то ведь они еще будут множество раз ниже по тексту, в том числе с синонимами - аравес, арабийя и т.д. Понятно в итоге должно быть все. Кроме слов, которые звучат просто для колорита, и их понимать не нужно, как не понимаете вы вывесок на незнакомом языке, идя по улице. Но очарования улице они очень даже добавляют.
А насчет изначального звучания слов - иногда они у меня просто создают эффект подлинности. Который по силе - почти как эффект сказочности. Это то, что слышал самаркандец, попадая в страну, ему такую же непонятную, как читателю. Он уж никак не мог слышать те изуродованные в транзите слова, которые осели потом, через много веков, в русском языке. Греческий невероятно красив и музыкален, но что у нас с ним сделали! С именами, в том числе. Например, "Зоя" - это что-то пошлое, с одесского привоза. На самом деле это имя звучит как "Зои", с ударением на последнем слове, не склоняется. Означает "жизнь". А те же самые "ромэос"... Города "Рим" и "Париж" существуют только в русском языке, сами римляне и парижане в жизни бы не догадались, что это такое. То есть если кому-то хочется думать, что мы европейцы, то не запретишь, но вот такие факты показывают, что были мы от Европы далеко и остаемся.
Далее, если я даю прямую речь русского, который говорит "Рим" или "Прокоп", то это понятно. А с какой стати эти изуродованные имена произнесет человек, находящийся там и тогда? Хотя - и подозреваю, что читатель этого даже не заметил - в отдельных местах, почти незаметно, такие подсказки появляются, то есть мелькает и "Рим". Здесь нельзя следовать формальной логике. Только музыке текста.
Кстати... если вы в каком-то далеком от России городе слышите музыку из раскрытого окна, а слова - на незнакомом языке, то это как - раздражает, или наоборот помогает почувствовать очарование места? И вообще, литература, по-моему, это... такая особенная форма музыки, что ли.
- Амалия де Соза, героиня вашей дилогии (или пока дилогии?), и Нанидат Маниах, главный герой трилогии – совершенно разные люди. Разные эпохи, место действия, очень непохожие люди их окружают. В конце концов, они разного пола. Тем не менее, почитав пять ваших книг, включая только что вышедшего «Жеребенка…», не могу отделаться от ощущения, что они – близнецы-братья. Вернее, брат и сестра. Случайно ли они оказались такими похожими, - в тонкости чувств, точности слов и поступков, аналитичности и скорости мышления, - или это еще одна игра с читателем?
- Тут как ни играй, но когда пишешь от имени человека, говоришь его губами «я», без братства и сестринства не обойтись. И не только между ними, двумя. Но давайте я опишу ситуацию по-своему. Общее между ними: элитность. Я вообще человек не очень демократичный, потому что когда приходит к тебе наниматься на работу человек с дипломом Кембриджа, как Амалия, или один из самых образованных людей своего времени, как Нанидат, то не надо мне говорить, что все люди равны. Далее – именно на втором месте, а не на первом – это люди с хорошей родословной и к тому же очень богатые. Второе просто от авторской лени, шпион все же не должен думать о том, где бы достать дирхем или доллар на еду. Ему шпионить надо, то есть думать. С тем большим удовольствием я ставлю иногда героев в положение, когда денег все-таки нет, или они бесполезны… Особенно в лучшей моей книге – «Любимый ястреб дома Аббаса». А вот родословная важна потому, что она дает человеку чувство ощущения истории, места в истории. А без такового плохо. И не только шпиону.
Но это то, что между ними общего. А есть и очень существенная разница. Это два человека с разными эмоциональными портретами. Нанидат внутренне очень спокоен и уверен, это очень живучий и сильный человек, книги о нем – это трилогия о шпионе, у которого в итоге все получается. Музыка в этих книгах плавная и только иногда чуть грустная. А Амалия де Соза совсем другая. Это сплошной порыв и трепет, нервы, необъяснимые для нее самой эмоции. Ну, достаточно послушать, как поет дама, от которой все пошло – Амалия Родригеш, королева фаду из Лиссабона, и все станет ясно.
В итоге же – из-за этой эмоциональной разницы двух героев – получились две очень разные серии книг. Давайте признаем честно, что книги про Нанидата Маниаха более простые, да что там – детские. А вот про Амалию де Соза – это совсем другое, тонкое, сложное, на полутонах, особенно гораздо более удачная вторая книга, «Амалия и генералиссимус».
А в принципе приятно писать для несколько разных читателей. Чтобы всем было хорошо.
- Читатель разный, но знакомый с вашим творчеством, вряд ли будет задаваться вопросом, каков жанр ваших книг. Что это? Военно-шпионский боевик? Любовно-исторический роман? А вот читатель потенциальный, прежде чем искать книгу, вероятно, попытается это понять. И наверняка запутается в рецензиях. Есть ощущение, что литературные критики затрудняются и в определении места, которую занимает ваше творчество в русской или, если хотите, мировой литературе. Как вы сами видите это место?
Вопрос этот касается не только и не столько жанра. Вопрос – о миссии, простите мне мой клатчский.
Жанр у меня и правда синтетический. Военно-исторический шпионский боевик про любовь. Хотя как-то в одном интервью я сказал, что сам не знаю, что пишу – возможно, пишу музыку. А вот насчет места в литературе – очень забавная ситуация. С одной стороны, в соответствующих пишуще-читающих литературных кругах меня знают. Ни один критик не сказал, что я пишу плохо. И вообще в России очень, очень немного авторов, про которых столько бы написали, и взяли бы столько интервью. Жаловаться не приходится. И все же… У меня ощущение, что в российской литературе я стою где-то сбоку, если не в ином измерении. В самом деле, что это такое - человек, который пока про Россию вообще ничего не написал, при пяти опубликованных романах! А у нас в этих самых литературных кругах модно считать, что российский писатель – это человек, пишущий тоскливо-черные книги о том, как невыносимо жить в России. Я это читать не могу, писать, соответственно, тоже.
А вот в мировом масштабе, как ни странно, все проще. Собратья есть. Я скажу о том, каким бы я хотел видеть это самое свое место. Хотелось бы быть как Салман Рушди, человек между мирами, жанрами… или над ними. В общем, гений он. Ну, если уж ставить себе цель – то недостижимую, а то неинтересно: достигнешь – и что?
А с миссией – все очень просто. Человек, если он достоин этого названия, должен знать и любить весь мир, чувствовать себя в нем уверенным и восторженным странником. Причем это было так во все века, и глобализация не вчера началась. Вот об этом и пишу.
