Из новостей последних дней: «Телеканал НТВ, один из самых активных участников информационной кампании по дискредитации мэра столицы Юрия Лужкова, анонсировал очередной материал, способный нанести ущерб по репутации московского градоначальника. На сей раз в центр повествования журналистов криминальной дирекции НТВ...» – это про фильм «Дорогая Елена Николаевна». «Информационная кампания по дискредитации мэра столицы» – так это теперь называется.
Теперь – отступление. Так получилось, что последние несколько месяцев я живу в постоянном обсуждении Бородинского сражения. Увлёкшись Наполеоном, мой десятилетний сын Миша, читает всё, что попадает ему в руки и хоть каким-то боком имело отношение к личности великого французского императора, а в свободное время – рисует схемы битв. Он может несколько минут перечислять имена французских маршалов, как тех, которые участвовали в походе на Москву, так и тех, кто сопутствовал Наполеону в других его походах, он, мне кажется, готов расписать Бородинскую битву по часам и даже минутам, помня, кто куда отступал и наступал, про флеши Раевского и рейд атамана Платова.
На ковре из карандашей он складывает Старую Смоленскую дорогу и пытается с помощью небольших команд из солдатиков более или менее похожих на войска французской и русской армии реконструировать сражение.
Еще он любит поговорить о стратегии и то и дело рассказывает, что бы, на его взгляд, помогло Наполеону выиграть Бородинскую битву, показывая при этом изрисованные стрелочками листки и сыпля при этом десятками имен маршалов и генералов, а когда я пытаюсь его убедить, что лучше подумать о Кутузове, чтобы в итоге победили наши, он тут же перестраивается и принимается рисовать стрелочки «в пользу русских».
Получается и так, и так. Стратегия!
Главное – когда я его слушаю, я понимаю, почему, говоря о войне, пользуются словами – театр боевых действий. Сражение сродни спектаклю, потому что на поле боя, как в любой пьесе, имеются завязка, кульминация и развязка, впрочем, наверняка можно найти еще парочку подходящих пересечений, взяв «за основу» аристотелевскую «Поэтику».
Теперь возвращаемся к нынешней... как было сказано – информационной кампании по дискредитации мэра столицы.
Говорят теперь: дали отмашку и – началось.
А я воображаю, как это непросто придумывалось раньше, в те годы, о которых сегодня часто думают свысока, иногда и справедливо. В отсутствии настоящих битв, придумывали и вели идеологические войны.
Сперва, например, слово давали известному писателю... Или нет, или начинали с артподготовки и сразу били тяжелой артиллерией – заметкой в «Правде», эстафету тут же подхватывали писатели и представители других творческих профессий, за ними следовали собрания трудовых коллективов, которые волной прокатывались по стране. И – девятый вал – постановление ЦК КПСС. Арест, суд, в лучшие годы – ссылка или высылка, про худшие – тоже всё более или менее известно.
Вспомнилась история, скорее – анекдот, конечно, анекдот – в старом смысле этого слова – рассказ о более или менее правдоподобном событии с участием более или менее реальных лиц. Некто встречает Абеля, знаменитого советского разведчика на председательском этаже КГБ на Лубянке. Абель подавлен. «Что-то случилось?» – спрашивают у него. «Сейчас – с совещания, – рассказывает Абель, который после возвращения в СССР продолжал служить Родине, уже – консультантом, – провалился наш агент в Европе и вот, сидели – думали, что делать... Решили, что наш сотрудник зайдет в гостиницу, где он живет и задушит его полотенцем...» Абель замолкает, а собеседник, понимая, что любой вопрос тут лишний, ждёт продолжения.
«Я понимаю, такая у нас работа, конечно, нельзя допустить, чтобы наш человек попал в руки врага. Что делать – надо убирать его. Но вот уровень – душить полотенцем – он меня расстроил...»
Наверное, легенда, но – как история – красивая, а главное – кстати. Вот и меня в нынешней информационной кампании по дискредитации Юрия Михайловича расстраивает уровень. Я начинаю думать: как же хорошо, что этим стратегам не выпало водить войска на Бородинском поле. Я уже не говорю про нынешние высокотехнологические войны. Они бы и там сразу бросили в бой все полки, не оставив никого в резерве, измотали бы всех в первые же часы. А дальше? Надо же выдвигать запасные полки, вводить их в бой. А некого уже. Все отстрелялись. И каждый следующий выстрел слабее прежнего, поскольку... Дальше – понятно.
А главное – сразу же понятно, что это кампания. А когда это, главное, ясно, то сразу и неинтересно. Интриги нет. Нет завязки, кульминации, развязки...
Каждому ведь хочется, чтобы его уважали. Как собеседника, как слушателя, как телезрителя, а тут – уважения нет, это чувствуется. А если нет уважения, нет и доверия.
И ты, которому Лужков, может быть, давно как кость в горле, или просто не нравится его кепка, начинаешь присматриваться: и кепка, в общем, не отвратительная, даже чем-то симпатичная; дом, конечно, в Кадашах разрушили, может, и не по прямому его указанию (наверняка не по его), но при его молчаливом согласии, зато при личном его участии – все видят! – вошла в график реконструкция Большого театра; да еще сколько всего нового при нём построили – Мастерскую Петра Фоменко, Центр имени Мейерхольда, несколько музеев... Он артистичен, вообще у Лужкова – очень много достоинств.
Лично меня его кепка не раздражает. Я даже подумал, что в соответствии со стокгольмским синдромом давно уже чувствую его своим другом и защитником, хотя вот недавно, когда узнал, что меня наградили Премией Москвы за книжку, я недели две – от появления указа до церемонии – думал о том, как же я буду благодарить Юрия Михайловича. Я, конечно, благодарен ему и мне приятно, и вообще это – самая высокая награда в моей жизни, имея в виду какое-то официальное признание, но одновременно – это я понимал – я должен вежливо, но вместе с тем и определённо выразить своё несогласие с разрушением старой Москвы... И вот я складывал слова так и эдак, зная, что для Юрия Михайловича эта тема – болезненная, и не желая его обидеть, но и не пряча, не скрывая, что меня это вправду волнует и совсем не устраивает. Но за несколько дней до награждения выяснилось, что вручать будет не Юрий Михайлович. Камень с плеч!
Но я не об этом, я – о кампании.
Я полюбил Лужкова. Наконец, после стольких лет молчаливых споров с ним, несогласия, охлаждения. С моей стороны, он, я догадываюсь, о сложном моём отношении не знал.
Этой любви в моих планах не было, я собирался и мысли, и чувства посвятить другому и другим и даже эту колонку собирался посвятить нелюбви – к Музею революции. Но об этом – в следующий раз, наверное. Любовь ведь проходит обыкновенно скорее, чем нелюбовь.
А сегодня получилось больше о стратегии, о Бородинской битве, про сына Мишу и чуть-чуть – про Лужкова.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
