Николай Троицкий, политический обозреватель РИА Новости.
Тридцать лет назад, через три дня после смерти Владимира Высоцкого, в столице СССР на краткий миг образовалось гражданское общество. Тысячи людей пришли на Таганскую площадь попрощаться с любимым поэтом и артистом, не по сигналу, не по призыву штаба или оргкомитета, а по собственному желанию. И застали власти врасплох. Все, что они смогли - сделать вид, будто ничего не было. Информационная эпоха еще не настала.
Смерть Высоцкого получилась нетипичной для советского тоталитарного режима. Была ли его жизнь столь же нетипичной и экстраординарной? Разве что по масштабу дарования, но это не зависит от эпохи и от системы. Гении являются в мир по воле случая. Если же объективно и спокойно рассмотреть поэтическое наследие Владимира Семеновича, то окажется, что его не втиснуть в дихотомию, в двоичную схему «советское - антисоветское». Не укладывается он в это Прокрустово ложе.
Любые сравнения хромают, но одновременно и параллельно с Высоцким творили два поэта, типологически с ним схожие - Александр Галич и Булат Окуджава. Они тоже писали не только стихи, но и песни, и исполняли их под гитару. Судьбы их получились разными: первый выбрал путь открытой борьбы с режимом, попал под запрет и ему пришлось эмигрировать. Второй выступал с официальными концертами, тихо фрондировал, намекал на некие «эстетические разногласия» с властью, но не выходил за рамки дозволенного.
Высоцкий ни в коем случае не был поэтом-диссидентом, подобным Галичу, и чурался любых политических заявлений. С другой стороны, он не грезил о «комиссарах в пыльных шлемах», подобно Окуджаве, вступившему в КПСС после ХХ съезда, и был чужд шестидесятнических иллюзий насчет «социализма с человеческим лицом». В наследии Высоцкого не найти под лупой, под микроскопом даже упоминания условной официозной триады «Ленин-партия-комсомол». Для поэта всего этого как будто не существовало.
Да, есть тема сталинских лагерей, но, если можно так выразиться, не в политическом, а в бытовом аспекте. Что же касается так называемого «социального протеста», то он, конечно, звучит, никуда от этого не деться. Да только нигде не обнаружить обличений в адрес режима. Поэт «вскрывает язвы», «бичует пороки», позволительно даже сказать, что он «разоблачает негативные явления», такая у него работа. Да только все это - общечеловеческое. Никак не сводится к критике советской власти. Как в чеканных хрестоматийных строках:
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю
В полной мере относится и к нашим дням. Нисколько не устарело. Как всегда и бывает с настоящей поэзией. Она всегда остается актуальной, не на уровне лозунгов или общественного пафоса, а по самой своей сути. Ведь человеческая природа не меняется не то, что десятилетиями - веками.
Точно так же дело обстоит и с сатирическими песнями Высоцкого. При большом желании можно увидеть «эзопов язык», например, в двустишии «удивительное рядом, но оно запрещено», как и во всем «Письме в редакцию передачи «Очевидное - невероятное» из сумасшедшего дома». Можно вообразить, будто это - инвектива против советской цензуры. Но это очень странный угол зрения, достойный персонажей вышеупомянутой песни. Сам автор, скорее всего, был бы неприятно удивлен подобной трактовкой его произведения.
Мы не знаем, как относился Высоцкий к советской власти, выделялся ли он в этом смысле среди прочих мыслящих граждан СССР. Похоже, он не считал данный предмет достойным материалом для творчества. Не из страха. Просто - мелковато. Он был выше этого.
Поэтому не совсем точен пассаж из современной энциклопедии:
«В годы строгой цензуры Высоцкий затрагивал целый ряд запретных тем, отчего и сам во многом был под запретом, но, несмотря на существовавшие ограничения, популярность Высоцкого была и остается по сей день феноменальной. Это обусловливается человеческим обаянием и масштабностью личности, поэтическим даром, уникальностью исполнительского мастерства, предельной искренностью, свободолюбием, энергетикой исполнения песен и ролей, точностью раскрытия песенных тем и воплощения образов».
Со второй частью трудно не согласиться, а вот в первых двух предложениях перепутались правда и миф. Да, иногда поэт именно что «затрагивал» некоторые неподцензурные сюжеты - эмиграция в Израиль («Мишка Шихман башковит») или дубовый инструктаж перед поездкой за рубеж. Но это - незначительные частности, основ они не подрывали. Соответствующие идеологические органы следили бдительно, но оставляли небольшой зазор между тем, что можно пропустить в печать или показать по телевизору, и тем, что допускалось для исполнения на неофициальных концертах.
Не приходится говорить о настоящей «запретности» Высоцкого. Он не уходил в подполье. Да, его не пускали в эфир, отказывались принимать в Союз писателей, при жизни не опубликовали практически ни одной его строчки, не говоря уж о том, что он не мог издать книгу. Хотя несколько пластинок все-таки выпустили. У поэта и артиста то и дело возникали сложности с чиновниками от культуры. Однако за два года до смерти ему была присвоена высшая категория вокалиста-солиста эстрады.
Взаимоотношения Высоцкого с культурно-литературными инстанциями не могли быть простыми и легкими. Его феномен не вписывался в рамки административно-бюрократической советской системы. Нет, он не был врагом этой системы, он существовал отдельно и независимо от нее. Просто всегда оставался внутренне свободным и оттого - неподконтрольным. Чиновников жестко регламентированного государства - каким был СССР - это всегда пугает.
Зато встречает горячий отклик среди читателей и публики. Та самая неподконтрольность самовыражения, неподцензурность уж никак не могла помешать, а только всячески способствовать феноменальной популярности Высоцкого. Люди чувствовали и понимали, что в его творчестве нет фальши. Что он говорит правду - о времени и о себе. И обо всех нас, живших в те годы в нашей стране.
Другое дело, что этой правды - ярко художественно выраженной - больше негде было услышать. Поэтому приходится признать: такой поэт может появиться в любое время, но феномен Владимира Высоцкого мог сформироваться только в закрытом обществе и при тоталитарном строе. Только не при жестком тоталитаризме сталинского типа - там с подобными «феноменами» расправлялись круто, а именно в загнивающем болоте «развитого социализма».
Эпоха ушла, а Высоцкий продолжает жить рядом с нами. Известная закономерность: художник, сумевший максимально полно выразить и отразить свое время, остается современным надолго, а то и навсегда.
И, тем не менее, как бы он спел сегодня!
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
