Нам всем не хватает будущего, если тянет назад груз неосознанного прошлого… Нельзя без улыбки читать в зарубежной прессе о «финляндизации» сегодняшней Россией своих соседей, вспоминая период жесткой «финляндизации» (в американском варианте - «канадизации») России в девяностые годы.
«Последние два десятилетия сторонники «гуманитарных интервенций» считали само собой разумеющимся, что некоторые страны не вправе вести собственную внутреннюю политику, не опасаясь внешнего вмешательства», - писала на днях одна влиятельная американская газета. Однако за последние два десятилетия идея ограниченного суверенитета не только навязывалась извне, но и стала формально добровольным выбором европейских стран, вступивших в Европейский союз. Можно, конечно, сказать: как не бывает «осетрины второй свежести», так не существует и «ограниченного суверенитета», в противном случае он иначе называется.
Однако переведем вопрос в практическую плоскость и, пользуясь известным законом физики, спросим себя: ограничение чьего-либо суверенитета означает ли неизбежное укрепление суверенитета другого или других субъектов за счет потерпевшего? Весь исторический опыт, в том числе совсем недавний, свидетельствует об обратном, причем неважно военным или «мирным» путем вы обижаете ближнего или дальнего.
Геополитическая, экономическая и даже моральная «обида», как правило, возвращается разрушительным бумерангом к обидчику. Это может произойти мгновенно, или в короткий период времени, или в исторической перспективе. Примечательно, что эта самая историческая перспектива, проще говоря, пауза во времени, отделяющая действие от возмездия, заставляет многих считать подобные рассуждения идеалистическими наивностями. «Как бы не так», - отвечает история.
Перегрев великих держав, бремя новых, растущих обязательств, цепная реакция борьбы с конкурентами за сферы влияния, а в случае агрессии (экстремальной формы посягательства на чужой суверенитет) - унизительное поражение - все это горькие плоды истории попранных суверенитетов ХХ века. Колониальный (нигилистический в отношении суверенитетов) характер Британской империи привел к тому, что крах колониальной системы не только потянул на дно саму Империю, но и нанес удар по суверенитету Англии, сделав ее во многом зависимой от новой сверхдержавы - Соединенных Штатов Америки.
Беседуя на эту тему с моим британским коллегой, я услышал, на первый взгляд, вполне резонное возражение: «Чем же Российская империя была «благороднее» в отношении своих колоний по сравнению с империей Британской?» Конечно, я не преминул заметить, что многие народы присоединились к России добровольно или под угрозой физического исчезновения, не говоря уже об их государственности и национальной самобытности. Однако британцы - народ прагматичный и встречают «гуманитарные» аргументы крайне недоверчиво.
Но вот точка зрения зарубежного автора, который оценивал ситуацию в Российской империи с позиций западной политэкономии: «Положение русских в царской империи во многих отношениях было больше похоже на положение туземцев в европейских заморских колониях, чем «господствующей расы» этих империй». В чем это конкретно выражалось? «В отличие от большинства своих европейских аналогов русская империя не была колониальной в прямом смысле этого термина. Наиболее весомым доказательством этого тезиса выступает тот факт, что нерусские подданные царской короны всегда платили меньшие налоги по сравнению со своими русскими соседями, а также пользовались правовыми преимуществами, позволявшими избегать крепостной зависимости и не служить в армии» (И.Бусыгина, А.Захаров «Общественно-политический лексикон»). При этом «одной из ключевых особенностей Российской империи выступало то, что некоторые окраины… по уровню развития заметно превосходили имперский центр. Более того, в XX век Россия вошла такой многонациональной империей, в которой «титульная» нация пребывала в меньшинстве, составляя лишь 44,5 %».
Но что было совершенно немыслимо для идеологемы Британской империи, так это стремление к сохранению самобытности присоединенных народов. «Единообразие в управлении различными частями государства отсутствовало, а его методы зависели от местных условий и особенностей, на включаемых в состав России землях в большинстве случаев сохранялись административные, земельные, культурные, религиозные установления, сложившиеся в предшествующий период. Нерусские элиты, наделявшиеся правами русского дворянства, привлекались к самому широкому сотрудничеству с центральной властью». А по сути дела, становились его неотъемлемой частью.
По поводу вдруг возрожденного в западной прессе мифа о «финляндизации» Россией на этот раз, конечно, не Европы, а постсоветского пространства можно было бы только сказать, что сегодняшняя Россия - это не Советский Союз. Однако гораздо существеннее другое - имея за плечами опыт СССР, Россия отчасти сознательно, отчасти интуитивно избегает ловушек геополитической сверхамбициозности, чего не скажешь о некоторых других державах.
В целом трудно найти сколько-нибудь трезвого аналитика, который бы не оценил юмора в словосочетании «финляндизация» Киргизии, Узбекистана, Украины. Это объясняется, конечно, тем, что сам термин применялся в пропагандистских целях к советско-европейским отношениям периода холодной войны и был призван предостеречь Европу от политической зависимости, в том числе в связи с планами поставок углеводородов из СССР.
Сегодняшний кризис идентичности в Европе отчасти объясняется «утерей советского фактора и созданием Большой Европы за счет бывших союзников СССР». Скорее всего, он разрешится провозглашением новой «Европейской доктрины», появление которой в свободной от демагогии форме затрудняет сама задача поиска наднациональной идеологии при очевидной жизнестойкости национальных суверенитетов и психологии европейцев. Брюссельский институционализм со своей стороны полагает, что разработанные им единые стандарты и регуляции и есть тот необходимый и достаточный «Манифест Европы», который не нуждается в дополнительных и опасных идеологических надстройках. Тем не менее европейское большинство не настолько обюрократилось, чтобы не понимать, что «Бог не в бревнах, а в ребрах».
Сравнивая попытки преодоления кризиса идентичности в Европе и России, приходишь к примечательному выводу. Европа ищет его, сосредоточившись на современных реалиях и вызовах, игнорируя общеевропейский исторический контекст. Она стремится определить свое место и роль в мировом процессе исключительно в понятиях и терминах актуального общественного дискурса. Напротив, Россия не считает для себя возможным преодоление кризиса вне осмысления своей истории, которое, на сторонний взгляд европейца, не более чем пустое ковыряние в прошлом. Между прочим, благодаря этой разнице в подходах Запад не перестает удивляться: по какой причине русские так озабочены темой «исторических фальсификаций», зачем они ищут ответы на «проклятые вопросы» прошлого, когда их предостаточно в современной жизни.
На самом деле в интересах Запада оставить Россию наедине со своей историей, тем более что все старые «песни» о России им уже спеты, новых не слышно, а «ремейки», подобные мифической «финляндизации», звучат нелепым анахронизмом. Нелепость эта очевидна не только нам. С приходом в Белый дом Барака Обамы в «неподцензурной» американской прессе наконец зазвучали альтернативные оценки того, что успел за последние годы наворотить «дружище Буш». «Вашингтон намеревался создать на российских границах явно неблагоприятный для России баланс сил и хотел обеспечить себе сферу влияния, опираясь на открыто антироссийские правительства. Он также хотел, чтобы Косово признали исключительным случаем… Между тем США не могут время от времени попирать чужой государственный суверенитет, активно расширять свою сферу влияния по соседству с другими крупными державами и провозглашать намерение создать «баланс сил, благоприятный для свободы», а потом возмущаться и недоумевать, когда другие великие державы идут по их стопам и пытаются ограничить рост американской сферы влияния или сместить баланс сил обратно в свою сторону» («The American Conservative», США).
Как сказал философ: «Редкая адекватность выражения».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
