Николай Троицкий, политический обозреватель РИА Новости.
Когда в январе 1987 года режиссер Анатолий Эфрос скончался, об этом сообщили в программе «Время», а некрологи появились во всех центральных советских газетах на видном месте. Пришлось умереть, чтобы удостоиться подобных почестей. Всей своей жизнью и творчеством он заслужил репутацию гонимого, полуопального и не обласканного официальной властью художника. Ни новости Центрального телевидения, ни партийная и советская пресса не замечали его в упор.
Между тем, Анатолий Эфрос, 85 лет со дня рождения которого отмечается 3 мая, был одним из самых выдающихся советских театральных режиссеров, проложившим новые пути телевизионному и радиотеатру. Он создал свой мир, свой стиль, свой язык. Вне зависимости от вкусовых предпочтений все специалисты и знатоки театра единодушно называли его фамилию в одном ряду с двумя другими, столь же выдающимися постановщиками – Георгием Товстоноговым и Юрием Любимовым.
Вот только, в отличие от них, своего театра у него долго не было. Когда же он его, наконец, получил из рук власти, то театр этот оказался для него чужим. Назначение Эфроса главным режиссером театра на Таганке вместо Юрия Любимова породило скандал, которого он так и не смог пережить.
В отличие от того же Любимова, Эфрос был глубоко аполитичным художником, ни в коем случае не диссидентом, не антисоветчиком и даже не фрондером. Однако, тем не менее, каким-то «социально чуждым», «не своим». Если развить удачное выражение писателя Андрея Синявского, который говорил о «стилистических разногласиях» с советской властью, то у Эфроса были глубинные эстетические разногласия, причем не столько с властью как таковой, сколько с чиновниками от культуры.
И ведь нельзя сказать, что Анатолия Васильевича травили. Времена настали «вегетарианские», репрессиям он не подвергался, запретили ему всего пару спектаклей (один из них - «Три сестры» Чехова, где трудно разглядеть хоть какую-то политическую подоплеку), еще несколько пьес не разрешили ставить. По советским понятиям, это пустяки. Эфросу разрешали вывозить постановки за границу, на международные фестивали, где он получал призы и тем самым прославлял и пропагандировал советское театральное искусство. Мало того, ему позволили ставить «Вишневый сад» в Японии.
Не все так плохо складывалось и на родине. Ругательные рецензии уравновешивались положительными, а иногда и хвалебными. Ему не мешали ставить спектакли на телевидении и снимать фильмы, которые, правда, не пускали первым экраном, но они числились по разряду интеллектуального кино и не могли пользоваться массовым успехом. И все-таки Эфросу постоянно мешали работать, действуя при этом тонко и изощренно.
К концу 60-х годов он полностью созрел как художник, вступил в пору расцвета и заслужил право на свой дом – свой собственный театр. Вместо этого ему приходилось работать или приглашенным, или очередным режиссером в театре на Малой Бронной. Была искусственно создана унизительная ситуация, в которую попал не только Эфрос, но и его номинальный «начальник» по художественной линии, главный режиссер театра Александр Дунаев.
Впрочем, в данном случае нашему герою повезло. Дунаев был настоящим русским интеллигентом, глубоко порядочным и умным человеком. Он прекрасно осознавал меру таланта – и свою, и своего «подчиненного». И ни в коей мере не стеснял Эфроса, предоставив тому максимально возможную свободу.
Репертуар в ту пору формировался отнюдь не по творческому принципу. Полагалось ставить спектакли к датам, работать с современными авторами, «отражать тему» очередного партийного пленума или съезда. Все эти малоприятные и хлопотные обязанности взял на себя Дунаев, предоставив возможность Эфросу заниматься чистым искусством. Но тот все равно чувствовал себя ущемленным...
Кончилось это жестоким конфликтом с труппой. Эфрос, как всякий талантливый художник, отличался нелегким характером и предъявлял повышенные требования к актерам. К некоторым из них он просто терял интерес, не давал им ролей, приглашал «легионеров» из других театров - Андрея Миронова, Михаила Ульянова, Валентина Гафта.
Это вызывало ропот и обиды в актерской среде. Режиссера стали обвинять в эгоцентризме и высокомерии, причем не без оснований. Анатолий Васильевич ценил себя высоко и не считал нужным это скрывать. Он никогда не снисходил до хамства, но ледяная вежливость может взбесить оппонента даже сильнее, чем откровенная грубость.
В конце концов, труппа взбунтовалась под умелым руководством опытного интригана, директора театра Ильи Когана и «сожрала» Эфроса вместе с Дунаевым. Дунаев был слишком интеллигентом, ему никогда не хватало необходимых диктаторских качеств, чтобы противостоять сплоченной и обиженной актерской братии. Он ушел из театра и вскоре умер.
В его карьере это был уже третий случай, когда он сталкивался с бунтом обнаглевших артистов. Два первых заканчивались инфарктами. На сей раз сердце не выдержало.
Эфрос тоже оказался на улице. Его предали актеры, с которыми он проработал не одно десятилетие, воспитал их, сделал мастерами, всенародно известными и популярными. И настал роковой момент в его биографии.
В период конфликта внутри театра на Малой Бронной культурные начальники самоустранились, пустили события на самотек. Когда же все свершилось, было принято поистине иезуитское решение: Эфросу предложили возглавить ранее обезглавленную Таганку. Надо было срочно показать Юрию Любимову, что тот вовсе не был незаменимым, что и без него можно прекрасно обойтись.
Между прочим, сначала такое же предложение было сделано Дунаеву, но тот отказался. А Эфрос согласился. Он хотел работать, наивно надеялся, что получил наконец в распоряжение свою сцену, на которой сможет реализовывать свои художественные идеи. Да только его стилистика вступила в яростное противоречие с труппой, привыкшей совсем к другим принципам работы. Снова возникли непреодолимые эстетические разногласия, на сей раз с коллективом, который вырастил не менее выдающийся, но совсем другой художник.
Кроме того, Эфрос не учел политической стороны вопроса. Он был слишком далек от этого, думал только о пьесах, концепциях, трактовках и прочих сугубо художественных проблемах. На Таганке его встретили в штыки, с ненавистью, как «предателя общего дела» – противостояния режиму. Но подкосила его не реакция части актеров, а яростные нападки со стороны «прогрессивной общественности», обвинившей его в том, что он якобы «продался» и перешел во «враждебный лагерь». Все потому, что согласился занять место Юрия Любимова, лишенного гражданства СССР.
Анатолий Эфрос никогда не мыслил в таких категориях, знать не знал ни о каком «общем деле» или лагерях, был всегда сам по себе. Не входил в группировки, не подписывал коллективных писем, ни с кем не объединялся. Был уникальным, «штучным товаром» и служил только Мельпомене - музе театра. Аполитичность его и сгубила.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
