Ольга Галахова, театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера», специально для РИА Новости.
Известный немецкий кинорежиссер Фолькер Шлёндорф, лауреат «Оскара» знакомый русской публике по фильмам «Жестяной барабан» и «Потерянная честь Катарины Блюм», впервые выступил в роли театрального режиссера. И вот что интересно – он выбрал для дебюта творчество русского классика. С немецкими артистами он поставил спектакль по пьесе Льва Толстого «И свет во тьме светит». Причем, по замыслу Шлёндорфа, премьера должна иметь еще и русский дубль в имении графа Толстого. Это совместный проект музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна» и немецкого Фонда «Дворец Нойхарденберг» (г. Брандербург).
Недавно, 14 августа, состоялась премьера этого спектакля в Германии в открытом пространстве дворцового парка Нойхарденберга. А 9, 10, 11 и 12 сентября в Ясной Поляне под открытым небом, которое, как надеются устроители, не ниспошлет дождь, немцы сыграют «И свет во тьме светит» непосредственно там, где граф Толстой задумал и писал эту самую пьесу.
Как известно, писатель не считал законченным написанный текст. Он предвидел, что вряд ли допишет его, о чем откровенно признался немецкому драматургу и театральному критику Оскару Блюменталю, посетившему Ясную Поляну, когда Лессинг-театр приезжал с гастролями в Москву.
На этом немецкое эхо не заканчивается.
Примечательно и то, что полностью текст этой пьесы впервые был опубликован именно в Германии, в Берлине, а в России первая публикация пьесы была подвергнута существенным цензурным сокращениям. И вот по прошествии ста лет, в начале ХХI века, в историю мировой кулисы вписывается еще одна немецкая страница в постижении наследия великого Льва, неожиданная постановка Фолькера Шлёндорфа.
Интерес к пьесам Толстого заметен и у нас. Спектакль «Власть тьмы» можно увидеть на сцене Малого театра, инсценировка романа «Война и мир» Петром Фоменко в его Мастерской в свое время стала театральным событием.
Если вдуматься, из всей драматургии Толстого пьеса «И свет во тьме светит» более других развернута к театральной специфике Германии, где отдается предпочтение монументальным текстам с насыщенной идеологией, дискуссионными вопросами, бьющими в болевые точки общественного устройства, с интеллектуальными философскими построениями, помогающими найти путь к истине. Однако есть и другой полюс — русской чуждости германскому духу. Тут впору процитировать отечественную пословицу: что русскому здорово, то немцу смерть.
Вера в разум в немецкой душе сильнее веры в истину сердца. У Льва Толстого как раз вся страсть писательской проповеди направлена на органичное подчинение интеллекта совести, на растворение ума в сердечном отклике на боль и страдание мира, на повторение подвига Христова — не столько Голгофы, сколько отзывчивости души на боль ближнего. В подтексте - мучительные роды сострадания.
Работа Щлёндорфа сразу оказалась в центре внимания.
В Германии уже вышли первые рецензии на спектакль, в которых больше разочарования, чем похвал. Режиссера упрекают в том, что речи персонажей (а в спектакль приглашены известные и уважаемые актеры ) не вовлекают зрителя в пьесу, что текст не долетает до публики, которая, как пишут критики, не живет внутри сцены, а находится далеко-далеко от нее, что не найдена атмосфера, et cetera. Более того, раздаются резкие суждения о том, что не найдена идея, во имя которой режиссер взял этот текст, а знаковое обращение, как полагают добросовестные немцы, возлагает на художника особую ответственность.
Нашей публике осталось ждать недолго, чтобы вынести свое мнение.
Однако, зная Шлёндорфа как человека интеллектуально отзывчивого на осмысление политического устройства, свободного от каких-либо клише левых или правых флангов, трудно поверить в то, что он всего лишь решил просто вслух почитать с артистами текст на пленере.
Тут все не спроста.
Уже сам выбор дворца Восточной Пруссии, скорей всего, не случаен для Шлёндорфа. Слово историку. «Нойхарденберг — не самое заметное место в бывшем королевстве Пруссия, но при всей отдаленности от центра он пережил все радости и горести немецкого государства. В фокусе истории он оказывался в эпоху взлета и падения династии Гогенцоллернов, но это место было и свидетелем так называемого Третьего Рейха, равно как и сорока лет реального социализма» ГДР», пишет историк Ральф Шлютер. Понятно что, поместив текст Толстого в Нойхарденберг, режиссер рифмует мысли Толстого и с немецкой историей, и с самим местом, которое «война» лишь разрушала, а «мир» созидал.
Перечитывая сегодня произведения позднего Толстого, понимаешь, насколько безжалостно в конце ХIХ века мудрец вглядывался в наступающий век, как боялся технического прогресса, который, полагал он, пойдет не во благо человеку. Что ж, итоги двух мировых войн, жестокость этнических конфликтов с применением новейших технологий по истреблению человека в ХХ и ХХI веке не опровергли страхи Толстого. Он также не мог смириться с финансовой системой банковского капитала, основанной на том, что еще совсем недавно презирали его предки — на спекуляциях и ростовщичестве, развращающих народ. Возвращение страны к рыночной экономике, финансовый кризис, потерянные вклады, варварский лик отечественного капитализма, глубоко равнодушный к чаяниям обыкновенного труженика, опять же не опровергли прозрения Толстого.
Наконец, он громко обвинял церковь, благословляющую народы на войны, о чем говорил писатель устами своего героя Николая Ивановича Сарынцева в пьесе «И свет во тьме светит», каковой обличал духовенство за то, что церковная практика по своей сути искажает и извращает Христово учение. Миновал век. И когда сегодня мы наблюдаем, как матушка одного из московских приходов выезжает на супердорогом «Порше», то графа Толстого читаем с особым чувством.
Кроме того, эта пьеса глубоко автобиографична. Неслучайно Толстой сомневался, допишет ли ее, поскольку сам перед лицом своих же последних вопросов осознавал, что ему не под силу разрешить сложившийся ход вещей: ни социальное неравенство, ни фарисейство политиков о государственном патриотизме, разжигающем национализм и войны, ни разрушающую нравственность силу денег.
Прочь богатство…
Ах, вот как! Все раздать мужикам?! «А детей пустить по миру, — вопрошает жена — в этом Христово учение?!».
Прочь барство…
Наживать богатство трудами изнуренного крестьянства, рассуждать о Шопене и Листе, играть в теннис, когда рядом от нищеты, болезней загибается мужик, умирает крестьянский ребенок, - гадко и стыдно.
Но кому от денег стыдно сейчас? Напротив, стыдно быть бедным. И человечество проходит мимо этих последних вопросов гения, как будто их вовсе не было, оно прикидывается глухим, приближая свою же катастрофу. Герой Толстого осознает, что жить согласно Христу означает быть готовым к тому, чтобы пострадать за ближнего. И история в пьесе о молодом человеке Борисе, поверившем в истины Сарынцева также биографична. Тут легко угадывается судьба Леопольда Сулержицкого, — впоследствии создателя Первой Студии МХТ, толстовца, который так страстно проникнулся идеями о непротивлении злу насилием, что отказался служить в армии.
В пьесе Толстого Борис повышен в социальном статусе — он сын княгини. Сам Сулержицкий же не был столь родовитым. Однако сценический Борис списан с него. В жизни отказ от службы обернулся тюрьмой. И когда к последователю Толстого в камеру пришла мать и пала перед ним на колени, умоляя пойти в армию, сын не выдержал слез матери. Сулержицкий сдался, и был послан солдатом в Туркестан. Отслужив срок, Сулержицкий боялся, что Лев Николаевич осудит его за отступничество, но Толстой при встрече сказал, что на его месте поступил бы точно также. Однако Борис в пьесе Толстого не сдается. А ответственность за его порушенную судьбу падает на того, кто честно проповедует возлюбить ближнего, все на того же Сарынцева, который как раз и не может осуществить свое предназначение: раздать имение бедным, не дать собственному сыну служить вольнонаемным военным, даже любимая дочь предает Бориса, отдавая руку и сердце другому. Он не может ни разорвать с семьей, и не может в ней жить.
Все как у Толстого.
Как примирить близких и ближнего?
Как, услышав Бога в себе, остаться верным этому зову и не порвать опутывающую идеал пуповину семейных связей? Как заставить понять, что страдать не страшно, а страшнее не страдать?
Эти тревожащие совесть вопросы не могут не волновать то общество, которое стремится к выздоровлению. Однако сегодня мы куда равнодушнее к беспокойству графа Толстого, чем его современники. И в чём уж точно ошибался Лев Николаевич, так в том, что верил в скорое изменение грядущего мира, который, увы, и, увы, не стал лучше. и большой вопрос: найдутся ли силы сделать этот мир человечнее.
Ждем, какой ответ нам приготовил Фолькер Шлёндорф.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
