Авторские программы Александра Архангельского
Поминая Александра Исаевича Солженицына в годовщину его смерти, мы сквозь приветствия и уважительные речи различаем отзвук множества недовольных голосов. Одни, и таких почему-то все больше, посмертно мстят великому писателю за то, что он бодался с коммунизмом, принял развал красной империи (противопоставив ей союз славянских народов плюс Казахстан), Сталина считал беспримесным злодеем, а генерала Власова не то, чтобы героем, но трагической фигурой, которая заслуживает сострадания. Другие крайне недовольны отказом Солженицына бежать за европейским комсомолом; его надежды на самостоятельный путь российской цивилизации, не американский, не китайский, а русский – кажутся наивными, если не опасными. Третьи не прощают поздний двухтомник «Двести лет вместе». Для четвертых корень зла в путинизме: всю жизнь Солженицын боролся против мертвящей системы, писал письма вождям, а в последний период принял, оправдал и поддержал ту самую элиту, которая свое советское происхождение ценит, связь с кровавой системой до конца не рвет, отзывается о Сталине без симпатий, но уважительно, хотя в то же самое время культивирует в себе именно русское начало. И сравнивают этот выбор с выбором позднего Горького. Путь с вершины величия к подножию власти.
Я сейчас не собираюсь ни отметать претензии к Солженицыну, ни поддакивать им; мне просто кажется, что надо посмотреть на все иначе. За что на самом деле всю жизнь сражался Александр Исаевич? Не за право разоблачения Сталина. Не за тактические принципы взаимоотношений с Западом. И тем более не за формулу участия евреев в русской истории. А за свою мечту о России. О такой России, в которой не осталось места коммунизму, но и меркантильный дух не прописался; этническое начало проросло в общечеловеческое и не затерялось в нем. Он мечтал о России, которая сохранит внутренний масштаб, но соразмерит его с человеком, гражданином, обывателем; сумеет замереть на краю пропасти, удержаться на нем, отступить, и пойти в ином направлении. Как положено всякой мечте, и эта сулила не только и не столько радостные озарения, сколько бесконечные сомнения: а не поздно ли? не вышел ли срок? есть ли в запасе историческое время, или русская цивилизация надорвалась, и шаг в пропасть будет сделан?
При этом Солженицын как мечтающий писатель, несомненно, оглядывался на два великих примера русского 20 столетия. На Горького, который так мечтал о справедливости, что втянулся в политическую работу по расчеловечиванию народа, а под конец и вовсе стал добросердечной плачущей игрушкой в руках НКВД. И на Толстого, который страстно проповедовал мечту о русской правде, осознанно разрушал авторитет несовершенной власти и так помог надвигающейся революции, что Владимир Соловьев (еще один гениальный мечтатель о вселенском примирении церквей и русском выходе из общей схизме) записал его в Антихристы. Солженицын не позволял себе втягиваться в политику – в отличие от Горького. И не разрешал себе расшатывать ту власть, которая, как он считал, удерживает страну на последнем краю.
Мечту великого писателя, отвергшего соблазн прямой политики, невозможно обсуждать рационально, как мы обсуждаем партийную программу или план экономиста; писатель создает образ, который может нравиться, может не нравиться, но живет по своим автономным законам. Главный и единственный вопрос: этот образ обладает внутренней силой? Если обладает –этого достаточно чтобы принять (или не принять) его. Не разобрать по косточкам, не разнести по пунктам, не превратить в инструкцию по применению. А именно – обдумать в целом, а затем либо продолжить мечтать заодно с писателем, и «проталкивать» его мечту в реальность, либо поискать себе других мечтателей.
Что же до противостояний, то Солженицын боролся не с Брежневым как таковым и не с Андроповым; он боролся против всего, что не дает его мечте осуществиться. Откликнулись бы «вожди» на его знаменитое письмо, он бы не раздумывая заключил с ними договор о ненападении – до тех пор и в тех пределах, которые соответствовали его представлению о необходимой скорости пути. Навстречу мечте о России. Точно также, он отказался поддерживать Ельцина, потому что не поверил в его готовность двигаться в предложенном направлении; и умеренно содействовал Путину, потому что искренне надеялся, что тот хочет стать для страны вторым Столыпиным, тормозит ее на грани гибели и, обуздав, направит все туда же. К мечте. Каждый волен принять или не принять солженицынский выбор. Но для начала нужно понять – по каким причинам этот выбор сделан, и только после этого выносить суждение.
Но теперь – самое главное. Оно заключается в слове «волен». Ошибался Солженицын в своих поздних решениях касательно власть имущих или был безукоризненно прав, однако в результате подвига его общественной и литературной жизни мы дошли до такой стадии саморазвития, что все это не имеет ни малейшего значения. Во многих других отношениях страна деградировала, а в этом развилась невероятно. Не в последнюю очередь благодаря тому, что Солженицын упрямо отказывался вмешиваться в политику по мелочам, выносить суждения, давать рецепты; он высказывался только по масштабным поводам, и принципиально. Не кто с кем, за кого и как, а на основе каких ценностей, с какой серьезной целью, во имя чего? Многие его за это осуждали, дескать, что же ты молчишь, ну дай же нам скорее установку. А он в установках отказывал. И предлагал ориентиры. В результате лучшее в учительной традиции русской классики сохранилось. Большой писатель разговаривает с обществом о главном. А худшее утратило силу. Вмешательство в политику по поводу и без повода, размен авторитета.
С кем конкретно Горький – было важно для страны и мира. От того, против кого сегодня Толстой – зависело непоправимо многое. А с кем и против кого Солженицын – интересно, подлежит обдумыванию, интерпретации, но это просто еще один факт его великой биографии. Русский писатель указывает точку общего нравственного отсчета, напоминает миру о его несовершенстве и о том, что высшая правда – есть. Но не выдает патент политику на благородство. И не отбирает этого патента. Просто в определенных исторических обстоятельствах занимает такую-то позицию, встает на чью-то сторону. Имеет право. Как всякий из нас.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
