Георгий Гачев, доктор филологических наук (1929-2008).
Страшноватенько приступать - вглядываться в его дело, мысль и образ, как в портрет страшного старика в его «Портрете» или в веки Вия: вдруг раскроет - и не вынесешь того лицезрения бездны форм мира и мерзости грехов своих (ибо взгляд Вия-Гоголя - и наружу, и в душу). Подобно этому в индийской философской поэме «Бхагавадгита» человеку на миг является «тысячеликая форма Брахмо»: Бытие предстает собственной персоной в бесконечности своих «ПИзмерений» - разом, а не постепенно, как привык справляться с многообразием и сложностью бытия наш рассудок: упрощая и вытягивая в линию по частям, одно за другим, и добиваясь своей глупой «однозначности» - глупой именно, коли сопоставишь ее со страшно великой Истиной.
И вот Гоголь именно таковое лицезрел и волшебною палочкой своего пера вывел из невидали нам в сожители. Ну да: во-первых, он населил Россию: Ноздрев, Плюшкин, Хлестаков, Шпонька, Тарас Бульба, Чичиков, «Дама приятная во всех отношениях», «Неуважай-корыто», «Русь-тройка», Акакий Акакиевич... - да как же это могли существовать люди, всего этого не зная и без них обходясь в самопонимании?
Да: он дал, подобно Пушкину, новый набор архетипов, мифов, основных образов-понятий, новый пласт боготворения - и вот уже русский Пантеон построен. Если (повторяю) греки говорили, что Гомер и Гесиод дали им их богов, то у нас Пушкин - Гомер, а Гоголь - Гесиод: никто далее не сравнится с ними в этом деле национального мифотворчества. Причем, если Пушкин создал Мир, то Гоголь сотворил Антимир.
Но какою силою вывел эту вереницу из тьмы Гоголь? Если Пушкин, наш Бог-Слово,- силой света и разума, Сын Божий, и прямо-честно глядит всем в глаза, то у Гоголя взор - ускользающий: прячет то, что у него за душой. О, совсем не простодушен его гений: не Моцарт, а Сальери скорее. Да: отринул от себя всю жизнь с ее простыми человеческими радостями, лишь бы достичь высшего совершенства в искусстве: не знал ни любви, ни семьи; даже женщину, похоже, не познал ни разу за жизнь (иль, может, с панельной раз случился - и ужаснулся, и в страхе бежал: то-то такими неисповедимыми выступают женские образы в его вереницах). Экономил энергию на творчество: как Плюшкин, каждое лыко иль разговорен в строку клал-использовал, так что Пушкин, подаривший ему два великих сюжета: и «Ревизор», и «Мертвые души»,- посетовал как-то: «этот хохол меня обирает, что и кричать нельзя!».
Но и понять можно: как же с малыми силами смертного человека (а он был болезнен и немощен) справиться с тем вулканом творчества, что из него напирал, а еще пуще с тем чуемым в себе призванием великим: озарить Россию и разом так ее своими произведениями умудрить, что все прочтут, поймут - и воцарится тут земной рай? Нет, на то человечьих сил - недостанет. И если Пушкин призывал, в союзе был с музой, то какова муза Гоголя?.. Как задумаешься,- она, скорее, та дева, что ведьмой оборачивается (как Панночка в «Майской ночи», или сотникова дочка покойница в «Вие»): да, с нечистою силою связался сей гений - ради сверхтворчества. То-то и перекошен, кособок (как нос его и сама его фигура согбенная) вышел мир из-под его видений: сатира! Гоголь - отец сатирического направления в русской литературе: когда не прямо-любовно-простодушно в комизме, но похохатывая смотрим на вещи и характеры, подозревая в них иль затая в себе некое хамство: зло, ложь, гнусь, гротеск... Будто отмстила им окраина России (поляк он отчасти и украинец) за присоединение и обращение себя в Малороссию...
Но кто же, как не он, с такою силою внес Гуманность? «Зачем вы меня обижаете?» - голос бессловесной тварины, «маленького человека» звучит через него в нашем сердце. «Все мы вышли из «Шинели»,- приписывается Достоевскому. И как к Красоте и ко Благу взывало его слово, тогда как нутрь его, похоже, корчилась в адских муках: ужас греховных помыслов во глубине своей - сей клубок змей - нося и силясь справиться!.. Да, вступил он, можно думать, как Фауст, в торг с нечистой силой: тот - ради всепознания, этот - ради всетворчества. Но если немец просто пользовался даром безо всяких угрызений, то этот всю жизнь чувствовал себя распинаемым - жжение нечистой совести и казнение, что совершенно одолело его под конец жизни и ввергло в принародное покаяние в «Выбранных местах из переписки с друзьями»...
- Значит, такой он плохой, скверный человек, раз такие пытки от совести испытывал?
- Нет, слишком чуткий и хрупкий, а не толстокожий, как мы. Мера угрызений совести не в величине преступлений, а в чуткости души. Потому-то известно и дивно, что святые прославленные - себя самыми большими грешниками считают...
«Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет униженья»,- повторял Пушкин великопостную молитву Ефрема Сирина. Это великий дар: видеть свои грехи, а не разглядывать сучок в глазу ближнего.
В Гоголе - покаяние художника: эстетический аморализм ему открывался: ведь в искусстве «ради красного словца не пожалеешь родного отца» - и не только, но все готов сделать предметом игры и смеха - все святыни: волочет на это, тянет руку вдохновение демоническое таланта...
Эту же потом проблему Лев Толстой расслышал - и отрекся от художественного творчества, этику превыше эстетики поставил.
А у нас, в XX веке,- много смеховых авторов. Но более всего - хохмачества, смеха, отделенного от метафизики слез, от сознания греха смеха. Даже у Булгакова - недаром отделенны в романе линии: смеховая, с Воландом-Сатаною во главе, и слезная, с Иешуа. Андрей же Платонов в «Чевенгуре» и «Котловане» высший синтез слезного юмора - осуществил, что даже Гоголю не всегда удавался.
И в самом деле: сии маниакально поучающие и преобразующие наивняки: Копенкин да Чепурной, что на все предписания дают, постановления выносят, - напоминают Гоголя «Выбранных мест» с его педантизмом правил всем и предписаний - резолюций - установок: как кому поступать и мыслить. Тут в Гоголе та же вера в законодательствование, что и в Петре, и у нас: взять власть и сверху мудрое предписывать - и все в порядке. Ну и самоуверенность: что я - мудрое постиг и имею право...
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
