Комментарии излишни. Возможна только констатация. В первом матче европейского чемпионата наша сборная продемонстрировала худшие черты национального характера: слишком долго запрягаем. В последнем - лучшие. Поскольку очень быстро едем. Вдохновение меняет людей и преображает игру; увальни становятся красавцами, летящими на крыльях ночи; раззудись плечо; "прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь расступись; не мешай русской удалой игре".
Как этого добился традиционный немец-управляющий, он же тренер-голландец, вопрос особый. На какие рычаги надавил, какие чувства постарался обострить, а какие лишние порывы пригасил. Но совершенно очевидно, что помимо своей собственной воли и воли нанявшего его футбольного начальства, Хиддинк добился не только слаженной игры своей команды. Но и чего-то большего. В той сфере, которая не имеет прямого касательства к футболу.
Попробуем зайти в проблему с бокового входа. Один симпатичный демократ-шестидесятник на вопрос, за кого он болеет на нынешнем чемпионате, как-то грустно отвечал: ни за кого, болею за красивую игру. «А чего ждете от матча Россия-Швеция?» Раздваиваюсь, говорит; с одной стороны, желаю своим успеха, с другой - боюсь я их победы. Отчего же? оттого, что победа обернется не простой спортивной радостью болельщиков, а массовой гордостью за наш политический строй. Я как мог утешил милого шестидесятника; не будет никто гордиться политическим строем, разве что совсем уж дураки; что до примеси политики, то в спорте, как в спирте, без примесей не обойдешься, в чистом виде мало кто употребляет. Но есть еще одно соображение; оно, пожалуй, главное.
Большой футбол сгущает болельщиков в переживающую массу, превращает их в коллективно мыслящий планктон. Проявляет темное и светлое в общественном сознании и подсознании. Сплачивает людей чувством командной общности. Жестко разделяет с теми, кто болеет за противника. А стало быть, футбол участвует в устройстве цивилизации, в формировании картины мира. Пускай на низовом, зато невероятно важном уровне. И когда играет сборная, все это усиливается кратно.
Если массовое умонастроение болезненно и люди комплексуют по поводу статуса своей страны, то поражение сборной неизбежно будет пережито как национальное унижение, как следствие чужеродного сговора. А победу воспримут как явное доказательство нашего тайного превосходства, трагически недооцененного во всех остальных областях и сферах жизни. Если же самосознание не зациклено на статусе, оно же количество перьев, то ситуация совсем иная. Огорчение и радость - самоценны; самобичевание и гордость за своих никак не связаны с ощущением коллективной враждебности внешнего мира, который нужно либо проломить, либо погибнуть.
То, что выплеснулось наружу вчера, продолжает выплескиваться сегодня и продолжит выплескиваться завтра, чтобы уступить место тревожно-счастливому ожиданию следующего матча... а вдруг... а ведь пруха... - в одно и то же время благотворно и опасно. Опасно - и благотворно. В насыщенных пивным дыханием барах, кинотеатрах и павильонах бурлила и бурлит патриотическая энергия с очевидным привкусом национализма. Но не этнического национализма, а государственного. Мы сильные! Мы сами по себе! Мы можем! Россия - вперед. Да, болельщики гордятся - но не тем, что русские по крови, а тем, что русские по государству. Государственный национализм при определенных обстоятельствах тоже может срываться в истерику, выворачиваться на изнанку. Но в отличие от национализма этнического он может сработать и на общее благо, постепенно преобразоваться в здравый патриотизм. Лозунг национализма: кто не наш, тот против нас. Лозунг патриотизма: наш тот, кто с нами.
Гуса Хиддинка воспринимают как своего. Как нашего. Такой вот наш голландец. Русский в доску. И это колоссальный сдвиг всеобщих установок. Та самая среда, которая вчера охотно отзывалась на антигрузинский клич, сегодня готова смотреть на иностранца как на своеродного. Смотреть - благодарно, но не снизу вверх, как смотрит сосед на соседа. И это легкий признак намечающегося выздоровления. Не гарантированного, но возможного. В конце 80-х наши хоккеисты (футболисты чуть попозже) впервые рванули играть в чужеродные клубы; поначалу это вызывало ярость: продали родину, предали свои команды... Потом функционеры подобрали правильное объяснение: легионеры как бы приводят Россию на Запад, поддерживают наше реноме; валяйте, ребята, всех благ. В начале нулевых решились задать опасный вопрос: а может ли национальной сборной руководить иноземец? Не заденет ли это чувства широких футбольных масс? Не обернется ли опасным возмущением? Олигархи предлагали денег, чтобы нанять чужого специалиста; их одергивали: не спешите, мы еще не дозрели. В ключевых спортивных клубах все чаще стали появляться смуглявенькие парни в кучеряшках; к тому, что спартаковец или игрок ЦСКА может быть негроидом, привыкли. И это был еще один шаг навстречу современному мироустройству.
И вот - еще одна прививка против озлобления. Последние несколько лет нам объясняли, что главный символ русского единства - Сусанин, заведший поляков в болото. Теперь все аплодируют голландцу, который помог устроить шведам футбольную Полтаву. Вместо политической истерики - спортивное веселье. Вместо страха перед инородцами - совместная игра на общем поле. Вместо голландской болезни - русское выздоровление. Прекрасный рецепт.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
